Но задержанному было не до смеха. Он но мог оценить, какое впечатление произвел его рассказ на Набатова, и ожидал, о чем еще спросит капитан.

— Значит, вы не тот, за кого себя выдавали? — спросил Набатов.

— Как видите.

— В таком случае назовите свою настоящую фамилию.

— Тогда мне пришлось бы многое объяснять вам. Уверяю вас, я ничего не буду скрывать, сделайте перерыв.

— Где вы взяли партийный билет, паспорт и эти рецепты на имя Сурского?

— Вы сомневаетесь в правдивости моих показаний? Это вполне естественно. Ваше положение обязывает к этому. Но прошу поверить, что я покаялся не для того, чтобы заслужить снисхождение. Нет, мне оно не нужно. Я для новой России делал только плохое и за это приму любое наказание. Я для вас враг, хотя и раскаявшийся в последнюю минуту, понявший ошибку целой жизни своей. Поздно, правда, но такова судьба. Я буду доволен тем, что умру с чистым сердцем русского.

— Где же все-таки вы взяли документы?

— В домике лесника Сурского, — последовал ответ, который чуть не вывел Набатова из обычного равновесия.

Сдерживая себя, он спросил:

— Вы будете отвечать на мои вопросы?

— Я отвечаю.

— Вы лжете.

— А что я должен делать? Я столько врал за свою жизнь и мне столько врали, что теперь… Допрашивайте меня! — вдруг повысил он голос, как бы испугавшись своей откровенности.

— Говорите.

— Вы чиновник ГПУ или классная дама? Бейте меня, пытайте раскаленным железом…

— Дальше, — спокойно заметил Набатов.

— Я готовился к пыткам, к смерти. — Но тут же он стал просить прощения: — Сказывается сила пропаганды, которую нам преподносили немцы лошадиными дозами… Прошу извинить… Не откажите папиросу!

Так продолжалась борьба между этими столь различными людьми, в ходе которой Набатов припомнил показания ранее разоблаченных им агентов немецкой разведки, выходцев из эмигрантского националистического болота, Голубовского, Сахно, Грицко. Почему-то вспомнил красноармейца Кубинова с червяком. «Червь… скорпион… клещ…» — стучало в усталой голове. Затем он несколько раз мысленно повторил слово «клещ». «Да, это «Клещ», сомнений быть не может, — думал он и хотел уже крикнуть: «Ты же, поганая тварь, «Клещ» — предатель и махровый шпион». Но возгласа не последовало. Набатов знал, что такой преступник как «Клещ», мог ответить на это «да», но засмеяться и больше не сказать ни слова.

— Почему же вы не хотите назвать свою фамилию и объяснить, где взяли эти документы? — вернулся Набатов к старому вопросу.

— Разве вам интересно бить лежачего? Вы меня сразили, я лежу на обеих лопатках. Я начал говорить, и мне предстоит очень многое сказать. Я скажу все, но не заставляйте меня делать это сегодня. Вы же хорошо знаете психологию преступника. Если он не захочет говорить — не требуй, не угрожай: не поможет. Но когда он скажет — выложит все. Он расскажет о преступлениях, которые совершил бог весть когда и в которых никто бы его не заподозрил. Что заставляет преступника расстегивать все пуговицы своей души? Не скрою, вы меня заставили говорить не логикой, не фактами, умело вами использованными. Для преступника логика — пустяк. Вы подкупили меня своей убежденностью и мужественной выдержкой. Извините, я не такой встречи ожидал, я думал, что вы будете пытать.

Опустив голову, он зарыдал.

— Я знаю, — заявил Набатов, — что большой преступник спешит признать десятки мелких краж, чтобы избежать наказания за более тяжкие преступления. Такую тактику избрали и вы. Почему вы не хотите сказать о своем участии в антисоветской деятельности?

Вытирая слезы и тяжело вздыхая, старик стал рассказывать о националистических формированиях эмигрантов, о их практической деятельности, о гнусной антисоветской пропаганде, о подготовке и заброске в Советский Союз шпионов и диверсантов. Он назвал людей, с которыми работал, признался, что и сам был активным участником многих организаций.

Видя, что он обходит подводные камни, не хочет сказать, где находился и чем занимался сам во время войны, Набатов спросил об этом. Но тот увильнул:

— В сороковом году я порвал и с «ровсовцами», и с бандеровцами. Нас, стариков, выжили молодые…

Набатов посмотрел на часы. Была полночь. Мысль, что перед ним — парашютист, который пытается всеми способами оттянуть время, чтобы выиграть, не покидавшая его в течение всего допроса, теперь овладела им с особой силой: «Что, если в эту минуту его напарники выполняют свое гнусное задание или перебираются через линию фронта с собранными разведывательными данными?»

— Слушайте, вы… — Набатов хотел выпалить все, что он знал о «Клеще» из показаний Голубовского и многих других агентов германской разведки, но воздержался: — Вы почему-то в числе своих знакомых не назвали ротмистра Голубовского. Может быть, объясните?

— Я не знаю такого.

— Не хотите ли познакомиться с ним?

— Нет.

— Почему?

— Он вам ничего нового не скажет.

— Значит, вы знаете его?

— Да.

— По совместной работе в разведоргане — штабе «Валли»?