Верный памяти крови, он не мыслил себя невоенным. В 16 лет, сбежав из дома, на перекладных доехал до Ленинграда, где, добавив себе два года, поступил в танковое училище. С лейтенантскими кубарями вошёл в Финскую, хотя, что бы, казалось, ему, грузину, до той Финляндии? С мясом, с кровью вырывал у финнов куски нашейтерритории. Не рефлексируя, зная, что надо.

Потом – обморожение, госпиталь. В 41-м – курсы повышения квалификации, уже после начала войны в Воронеже, переброска в Москву, на новенькой 34-ке ещё с 76-мм пушкой – на парад 7 ноября, и маршем – на немца, который уже почти добрался до сердца страны. Танки жили тогда гораздо дольше экипажей, но ему везло, везло, наверное, из-за безбашенности какой-то. Толком даже без ранений прошёл год, тяжёлый, в мазуте, соляре, пороховых газах, которые не выветривались из танка, с постоянным матом, «шени деда мовтхан, мама дзагли!», с редким отдыхом. Везение закончилось, немецкий подкалиберный снаряд прошил танк, и кусками обшивки ему снесло полчелюсти, контузило дико; он, срывая ногти, смог открыть люк и выволочь на себе раненого, но живого механика. Немного везения у него все-таки осталось – его подобрали свои.

Она была с Дальнего Востока, дочь цыгана и забайкальской казачки. Отца, работавшего рабкором, перевели в Москву, неожиданная удача! Столица! Они поселились в центре, в коммуналке. Школа, кино, каток, замуж за одноклассника, красавца Славку, и – война. Эвакуация, прыгающие руки мужа, собирающего чемоданы, мама остаётся, отец ушёл в ополчение, но у мужа какая-то болезнь (при папе-враче), на фронт не берут. Теплушки, Новосибирск, там – ты подлец, страна в опасности, а в ответ – дура, жить хочется! Развод, курсы санинструкторов, и со сформированными сибирскими полками – обратно в Москву. «Всё, гвардеец, в пути изведай, холод, голод, смертельный риск, и героем вернись с победой в славный город Новосибирск…» И ей тоже везёт: девчонка, хрупкая, таскает на себе здоровых сибиряков – дочка, брось меня! – в снегу, крови, по трупам, под пулями – родненький, ну потерпи! – только бы до своих, до врачей дотянуть… Лимит везения кончился, в окопе их оставалось человек 10-15 от роты, а немцы прут, понимаешь: либо ты, либо тебя, и: «За Сталина, бля! Вперёд!» И девчонка, 20 лет, из забитого трупами окопа, хрен его знает с каким оружием в руках, что-то подобрала, наверное, понимая, что если не они здесь – тогда все, этих тварей уже никто не остановит, перелезает через бруствер и ловит лицом, грудью осколки от миномётной мины. Видимо, чуть-чуть везения оставалось и у неё – осталась жива и подобрали её тоже наши.

Они познакомились в челюстно-лицевом госпитале. 40 пластических операций у неё, чуть больше – у него. Её больше на фронт не брали, он пробил все-таки себе направление, упорный был. «Конечно, встретимся, вот война кончится, вот победим, мы ведь обязательно победим!» В шесть часов вечера после войны…

Все-таки они были везучие. Он дошёл до Силезии, был ещё ранен, войну закончил капитаном. После Победы приехал. Она дождалась его, хотя писем почти не было, верила и ждала. В 46-м они поженились. За год до свадьбы вернулся её отец, живой, единожды за всю войну раненый в ягодицу – он вполоборота поднимал людей в атаку. Он часто потом подкалывал дочь и зятя – мол, фигли вы, дурни, мордой вперёд на врага пёрли? У них родились две дочки. Ждали третьего ребёнка, он хотел мальчика, верил, что на грузинской земле она родит именно сына. Рожала она в Кутаиси; тогда майор Советских войск мог позволить себе отправить жену рожать на Кавказ. Мальчик не родился. Родилась моя мама.

Штабных не любит никто. Нет, наверное, сами штабные и их родственники любят. Но те, чью деятельность они (не родственники, а штабные) проверяют, направляют и усиливают, нежностью к работникам штаба не лучатся. Антагонизм сей родился не вчера; ещё поручик Ржевский в незабвенном фильме заявил: «Опять штабной? Прислали б водки лучше!»

В 1996 году начальником ГУВД Санкт-Петербурга стал Анатолий Васильевич Пониделко, друг и однокашник министра внутренних дел Куликова, отставной пенсионер славных внутренних войск. У руля питерской милиции этот товарищ простоял полтора года, заслужив у подчинённых ласковые прозвища «вредитель» (за свою деятельность), «горбатый» (за особенности осанки) и «Тампакс» (за указание женщинам-сотрудникам иметь указанный предмет в «тревожном» чемоданчике). При нем-то и расцвела пышным цветом деятельность штаба ГУВД, который высочайше повелевалось считать Самым Главным Подразделением. Уголовный розыск, следствие, участковые инспекторы, служба БЭП, ППС [128] и ГАИ, как выяснилось, представляли собой сборище никчёмных людишек, которые лишь благодаря беззаветному подвижничеству штаба хоть как-то оправдывали своё существование. Забросив все текущие дела, милиция писала планы на день, неделю, месяц, квартал и год, ходила с песнями на строевых смотрах и сдавала проверки. Штаб торжествовал и упивался всевластием.

Летом 1997 года я, сидя в кабинете, допрашивал вора, попавшегося при неудачной попытке смыться из «выставленной» им квартиры. Жулик был интересный, ранее неоднократно гостивший у «хозяина», и то, что эпизод, на котором он спалился, в его биографии явно не единственный, сомнения не вызывало. Как это ни удивительно, как раз с такими легче устанавливается необходимый психологический контакт, без которого допрос превращается в тупое записывание отмазок задержанного. Но в тот раз с этим самым контактом было в порядке, злодей начинал колоться ещё на несколько аналогичных подвигов в районе, и я с тоской думал, что сегодня домой добраться уже не судьба – его нужно будет везти проверять показания на месте, а это значит – искать транспорт, конвой, понятых, затем несколько часов кататься по обворованным квартирам, писать, фотографировать и прочее, и прочее, и прочее.

Тут-то и распахнулась без стука дверь в кабинет, и на пороге возник он. С первого взгляда стало ясно – штабной. Шитая фуражка-аэродром едва не цеплялась за притолоку дверного проёма. О стрелки на брюках можно было точить карандаши. Вышитые три маленькие звёздочки на каждом погоне свидетельствовали о том, что их владелец гордо несёт по жизни специальное звание старшего лейтенанта милиции. На выглаженном кителе сверкал ромбик Академии МВД. В начищенных ботинках отражалось его смуглое, гладко выбритое лицо.

Я, будучи следователем, капитаном юстиции, форму держал в шкафу и надевал её на День милиции, ну и изредка в случае каких-нибудь служебных бедствий, а в тот день, как обычно был в «гражданке».

– Штаб ГУВД, старший лейтенант милиции Мирзоев! – с лёгким акцентом «лица кавказской национальности» отрекомендовался вошедший. – Прошу предъявить жетон, служебное удостоверение и оружие. Затем к осмотру ящики стола и сейф.

– Будьте добры, подождите в коридоре, – попросил я его. – У меня проводится следственное действие, я веду допрос и прерывать его из-за проверки не могу.

– Вы что, не поняли?! Штаб ГУВД! Немедленно предъявите жетон, удостоверение, оружие, ящики стола и сейф к осмотру! – и глаза у него засверкали, и голос на тон повыше стал.

Задержанный с интересом смотрел на происходящее, ему это как бесплатная комедия перед долгой дорогой. Меня же, честно говоря, бесцеремонность этого хлыща заела. Обычно в таких случаях я, чтобы не тратить время, показывал все, что требовалось, лишь бы отстали. Но, не желая в глазах вора выглядеть не следователем, а пешкой, решил пойти на принцип.