Крюков Михаил Григорьевич
Шрифт:
Эта тирада была знакома каждому офицеру и прапорщику, которые подпадали под слово «можно».
Петя краснел, стеснялся, но привычки своей «пиджачной» не терял.
***
Мандатная комиссия. Молодых пограничников распихивают по учебным заставам. Всё как всегда. Курсанты Ивановы распределяются в подразделение НЗ Иванова, Бобровы и прочие бойцы с фамилиями грызунов идут на заставу, которой командует старший лейтенант Бобёр и прочая и прочая… Группы бойцов заводили, быстренько опрашивали, а потом распределяли.
В кабинете НШ сидели человек 8 офицеров разного ранга, начиная от капитана начмеда, начальников служб и заканчивая начальником тыла.
НШ был настроен благодушно, тем более что близился конец «мандатки» и завершался рабочий день, и… тут на сцену выступил Петя (он последним был со своими бойцами).
В этот день Петя был в ударе. Он решил, что уж сегодня-то точно не нарушит устава, тем более в присутствии своих бойцов.
Зайдя в кабинет начальника штаба Петя сразу же задал вопрос:
– Товарищ подполковник, можно? Э-э-э…. Разрешите вам ввести? (в кабинете НШ повисла тишина).
– Чего?..
– Ввести хочу, товарищ подполковник… Вам… – упавшим голосом проговорил Петя (буква «К» от волнения у него куда-то пропала, ибо в оригинале было «к вам»)…
Я уж не знаю, чего там подумал НШ, может быть, вспомнил про гусарскую байку, а может, просто одурел от такого обращения, но он отчётливо разрешил: Вводите!
Через полчаса весь отряд валялся по окраине родной Советской земли.
Валялся и НШ. Кажется, никто, как он, не ржал над будущим полковником…
Мэйджо Старая пластинка
За глаза его называли просто психом.
Ну, скажите мне, кто ещё будет тащиться, как сейчас говорят, от «Самоцветов», Ободзинского, или «Синей птицы», когда у всех на слуху «Бони М», или «АББА»?.. А потом ещё и итальянцы появились со своей «Феличитой»…
Саша был старшиной военного оркестра.
Суровый мужик. Драл «джаз-банду» Саня, как положено. Полы в клубе всегда надраены, как на праздник, все партии выучены назубок, а если Саша выходил на плац по понедельникам… Да ещё и зимой…
Зимой в каждую «трубу» должны вливаться грамм по 5-10 спирта, дабы амбушюры не примерзали к губам, сопли в пистонах не замёрзли, а выдуваемый звук был наичистейшим.
Саня, честно сказать, иногда игнорировал эти правила и отправлял духовой спирт прямо в себя.
На «Встречном марше» Саня вёл себя смирно. Когда развод заканчивался, и следовала команда «…К торжественному маршу!» и играли «Прощание Славянки» Сашка начинал уже потихоньку распоясываться. Он первую трубу играл. А первая – она всегда первая.
Саня стоял перед своей бандой и нёс такую чушь… У музыкантов эта чушь называется вариациями.
***
В ту, декабрьскую ночь я пришёл из наряда.
Дежурный тихонько сказал: «Псих не в порядке. Уезжать ему, а он приклеился к радиоле как дурак…»
Из Ленинской комнаты неслась Лариса Мондрус: «…тихим шорохом прибоя, обручил меня с тобою синий лён… Вновь мне сердце растревожил, на глаза твои похожий синий лён…»
Эту песню на кругозоровском синем пластике Саша крутил очень редко. Да и не нужна была она никому, кроме него. Саша изредка ставил её и прятал потом…
– Алё, бля… Кто там? Пусть сюда идёт.
Как и любой музыкант, Саша нормально слышал диссонирующие звуки, поэтому и заорал, призывая к себе:
– А, это ты… А я тут это… уезжаю…
Сказанные совершенно бессвязно слова старшины меня нисколько не удивили. Я ведь знал, что он псих.
Саша сидел в парадке и шапке, а рядом с ним валялся чёрный кейс-дипломат. Фуражку Саня положил на стол и тупо смотрел на неё.
– Послушай, женатик, а тебя твоя баба ждёт?
Он спросил это неожиданно, как выстрелил.
– Пишет, что ждёт… Ты ведь знаешь, что у меня дочка…
– Дочка у него… А у меня, вон…
Старшина кинул на стол листок тетрадной бумаги в клеточку. Там что-то было написано, но я не стал читать, конечно.
Саша немного помолчал и грустно засмеялся:
– Вот так. И это надо было получить в последний день… А ты знаешь… Она ведь эту пластинку мне подарила, когда я уходил… И глаза у неё, как синий лён…
***
Старшину провожали хором. Хотели рявкнуть трубой, но он не разрешил: время – ночь.