Но быстро восходящее солнце переходит из розового в белое и делает окружающий мир всё прозрачнее и прозрачнее. И вот уже ты видишь берег, и палатки на нём, и кострище, и торчащие из земли шампуры, и лес, и кончилось очарование невидимости и невесомости. И ты выбираешься из зеркала воды, и бежишь к палатке в тепло, и, присев, залезаешь под просвечивающийся брезент, и едва касаясь, целуешь припухлые губы спящей, и она, не открывая глаз, протянув такие тёплые руки, обнимает тебя и затаскивает к себе под одеяло, и ты, прижимаясь всем телом к этим горячим белым выпуклостям и изгибам, шепчешь на ухо: «Ты такое пропустила», а она шепчет: «Помолчи», – и прижимается сильнее в ответ. И сказка продолжается.

Это был добрый туман.

Или вот, например, в пять утра идёт подготовка к полётам. Две эскадрильи уже позавтракали, техники подтягивают самолёты со стоянок на стартовую площадку, лётчики в «высотке» [24] разбирают плановую таблицу, а курсанты собираются в кружки и, тайно покуривая, со смехом обсуждают подробности вчерашних полётов. Над аэродромом стоит шум разноголосицы, работающих двигателей автомобилей, громкого звяканья бросаемых тормозных колодок и отсоединяемых буксировочных водил. Комэска с командиром полка, отсвечивая ярко-белыми ЗШ, [25] неторопливым и уверенным шагом идут по траве от КДП к старту, переговариваясь на ходу и даже не глядя в полностью прозрачное голубое небо. Идут на разведку погоды над точкой и в пилотажных зонах. Истребитель-спарка готов, заправлен, командир батальона обеспечения доложил о готовности средств, инженер о готовности запланированных самолётов, всё идёт по плану. И вдруг. Из ниоткуда, огромными белыми клубами, быстро заволакивая все вокруг, появляется Он. Тихий и вездесущий. Густой до того, что из кабины самолёта не видно тягача. И сразу наступает тишина. Останавливаются буксировщики, замолкают курсанты, останавливается командир полка, а за ним и комэска. Все ошалело оглядываются вокруг в поисках того, что только что было аэродромом. Командир разворачивается, и, ориентируясь по тропинке, таким же уверенным шагом отправляется обратно на КДП, тихо приговаривая: «Ёханый туман». Техники, не раздумывая, тут же зарываются в скомканные на самолётных плоскостях чехлы и засыпают сном младенцев. Курсанты под впечатлением такого изменения действительности начинают вполголоса обсуждать характер явления. Конденсация, сублимация, испарения, охлаждения,– вылетают слова и тут же гаснут в молочно-белой дымке. Комэска, развернув в голове плановую таблицу и произведя нехитрые расчёты, видит, что полётами с курсантами пожертвовать нельзя, а вот два его, с таким трудом запланированных перехвата, наверняка вычеркнут, а вместе с этим автоматически вычеркнутся три литра спирта, и, соответственно, не будет новых бархатных чехлов в салон «Жигулёнка», которые уйдут к замполиту. «Ёханый туман!» – думает он. Начальник группы РЭО, молодой улыбчивый капитан, раскладывает на крышке ящика централизованной заправки доску с нардами и снова начинает вечный бой со своим круглолицым малорослым механиком. Потом, спохватившись, рычит на него:

– Я тебе, мозгоклюю недоученному, сколько раз говорил, сначала работа, потом шеш-беш! Ты где канистры поставил, недоросль?!

– Там где всегда, на видном месте, – уверенно отвечает прапорщик, неуверенно оглядываясь.

– Где?! Где это видное место? – уже панически кричит капитан и бежит сквозь белые лохмотья за механиком к двум двадцатилитровым канистрам, мирно стоящим на траве у кромки бетона. Открывает, засовывает щуп и молча показывает механику – не хватает двух литров. «Ёханый туман!» – делает широкие глаза и разводит руками прапорщик.

В это время старый и продублёный техник самолёта, пятнадцатилетний капитан-старлей-капитан-старлей аккуратно на бетоне стоянки укутывает в самолётный чехол целлофановый пакет с прозрачной влагой, бережно прикрывает его большой задней заглушкой от двигателя и уходит в эскадрильский домик за подходящей тарой, ещё не зная, что через десять минут бегущий в тумане курсант споткнётся об водило, упадёт на заглушку и раздавит пакет, пропитав вожделенным запасом весь чехол. «Ёханый туман!» – ругнётся, и, потирая коленку, побежит дальше.

А комэска, проходя мимо курсантов, остановится и скажет:

– Вот, учили вас, что туманы бывают адвентивные и радиационные. А теперь, когда пропустите по паре полётов, будете знать, что существует ещё один вид тумана. Ёханый! – и досадливо махнув рукой, пойдёт на метео, узнавать, когда же прекратится это безобразие.

Это был… Ну, в общем, вы поняли, какой это был туман.

Той зимой они приземлились уже третий раз за неделю на аэродроме в горах одной маленькой и гордой страны. Страна на подъёме обретённой независимости ввязалась в маленькую победоносную войну с не менее гордой соседкой. Ввязалась и завязла. И теперь, демонстрируя старую истину, что в войне победителей не бывает, сидела в западне энергетической блокады. Окружённая не очень дружелюбными или просто враждебными соседями, доказывала всему миру, а в первую очередь себе, что может перезимовать без топлива и электричества.

Запасшись продуктами земледелия и ощетинившись из форточек закопчёными трубами буржуек, на которых готовилась еда, стирались вещи и мылись маленькие дети, столица затихла и примолкла. Город был тёмен, и что несвойственно ему, тих.

Буржуйки, как и дети, постоянно требовали пищи. Когда-то зелёный, сейчас город ощерился голыми пеньками. Красивый и широкий бульвар от аэропорта был изуродован криво срезанными разновысокими обрубками. Вся жизнь сосредоточилась вокруг аэродрома. Отсюда поступали сахар и масло, здесь можно было разжиться керосином. Топливо это было всё – тепло, еда, жизнь.

Ближайший аэродром дозаправки был перегружен бортами и сам задыхался от нехватки керосина, рассылая всем телеграммы: «Топливом не обеспечиваем».

Вот и сейчас, после выключения реверса, командир дал команду на останов двух двигателей, и, зарулив на стоянку на двух, сразу же выключили и их. Протопив перед посадкой салон по максимуму, ВСУ [26] не включали, экономили буквально каждый килограмм драгоценного керосина.

– Ну что, Олег, часа за три разгрузят?– спросил, отодвигая кресло, командир.