Шрифт:
Он согласился также вывезти из Швейцарии свою вторую коллекцию при условии, что – поскольку в нынешних обстоятельствах посещения стали для него чересчур обременительны – его оставят в покое. Директор музея, гуманный человек, пошел ему навстречу. Двумстам шестидесяти семи фарфоровым изделиям дали зеленый свет на таможне и доставили их в квартиру Утца.
Похороны, как мы знаем, начались в восемь утра 10 марта 1974 года, хотя со временем вышла путаница. В результате директор музея и трое его сотрудников пропустили отпевание и само погребение и на полчаса опоздали на завтрак в гостиницу «Бристоль».
Когда два дня спустя они явились в дом № 5 по Широкой улице, на их звонки в дверь никто не ответил. Потеряв терпение, они вызвали слесаря, чтобы тот сломал замок. Стеллажи были пусты. Все прочее осталось на месте: мебель, даже безделушки в гостиной. Но ни единой фарфоровой фигурки обнаружить не удалось. Только следы в пыли там, где они стояли, да отпечатки на ковре, где находились животные из Японского дворца.
– А что говорит домработница? – спросил я. – Уж она-то наверняка все знает.
– Мы ей не верим.
На следующее утро после завтрака я попросил портье позвонить в Национальный музей и выяснить, служит ли там еще д-р Вацлав Орлик. Оказалось, что, хотя формально д-р Орлик вышел на пенсию, в первой половине дня он по-прежнему трудится в палеонтологическом отделе.
По дороге в музей я, подстраховавшись, заказал столик на двоих в ресторане «Пструх».
Музейный охранник провел меня по длинным путаным коридорам в хранилище, заваленное пыльными костями и окаменелостями. Орлик, поседевший и похожий теперь на мудреца-брахмана, счищал налет с большой берцовой кости мамонта. За ним, подобно готической арке, высились гигантские китовые челюсти.
Я спросил, помнит ли он меня.
– Неужели? – насупился он. – Нет, не может быть.
– Может.
Он отложил мамонтовую кость и оглядел меня с ног до головы подслеповатым подозрительным взглядом.
– Да, – сказал он. – Теперь вижу. Это действительно вы.
– А кто же еще?
– Почему вы не отвечали на мои письма?
Я сказал, что, вернувшись тогда из Праги, женился и пять раз переезжал с квартиры на квартиру.
– Не верю, – категорически отрезал он.
– Вы не согласитесь пообедать со мной? – предложил я. – Можно было бы зайти в «Пструх».
– Ну что ж, – настороженно кивнул он. – А деньги у вас с собой есть?
– Есть.
– Тогда можно.
Орлик провел расческой по волосам и бороде, лихо нахлобучил берет набекрень и объявил, что готов. Уходя, он прицепил на дверь записку, что приглашен на обед «выдающимся иностранным ученым».
Мы вышли на улицу. Я заметил, что он прихрамывает.
– Между нами говоря, я не считаю вас выдающимся, – объявил он, хромая по подземному переходу. – Я вообще не считаю вас ученым. Это я для них так написал.
В ресторане почти ничего не изменилось. Форель все так же плавала туда-сюда в своем огромном аквариуме. Метрдотель – не ужели тот же самый? – отрастил живот, похожий на воздушный шар. А малосимпатичное лицо товарища Новотного заменили столь же малосимпатичным лицом товарища Гусака.
Я заказал бутылку белого моравского вина и предложил помянуть Утца. Слезы поползли по морщинистым щекам Орлика и скрылись в чаще его бороды. Обед с плачущим палеонтологом – такого опыта у меня еще не было.
– Как мухи? – поинтересовался я.
– Я вернулся к мамонтам.
– Я имею в виду вашу коллекцию мух.
– Я ее выбросил.
На этот раз с форелью проблем не было.
– Au bleu, n’est – ce pas? – попытался спародировать я диковинный французский прононс Утца.
– Бло! – оглушительно расхохотался Орлик.
Я перегнулся через стол и спросил, понизив голос:
– Скажите, что случилось с коллекцией фарфора?
Орлик закрыл глаза и покачал головой.
– Он ее выбросил.
– Выбросил?
– Разбил и выбросил.
– Разбил? – ахнул я.
– Они вместе. Иногда он разбивал, она выбрасывала.
– Кто она?
– Баронесса.
– Какая баронесса?
– Его баронесса.
– Я не знал, что он был женат.
– Был.
– На ком?
– Ишь ты какой! – фыркнул Орлик. – Угадайте.
– Как я могу угадать?
– Вы ее видели.
– Никого я не видел.
– Видели.
– Не видел.
– Нет, видели.
– Кто она?
– Его домработница.