Шрифт:
Прочел на стене:
«Братья и Сестры, не валяйте дурака. ОН уже близко». Умник.
«Ночью будет проведена очистная кампания. Тем, кто на третьем круге, явка необязательна». Свой Человек.Македонский сложил у себя под кроватью груду кастрюлек и чашек. До этого он целый час мыл их и протирал.
– Пригодятся, – сказал он, когда я в третий раз заглянул под кровать.
– Где пригодятся? – спросил я.
– Да где угодно, – ответил Македонский и стянул одеяло пониже, прикрывая свой склад.Хотя о выпуске не говорят (автобусы и Иерихончики не в счет), близость его ощущается. Девушки, например, часто плачут. Глаза у них красные и опухшие, во всяком случае, у тех троих, которых я вижу каждый день. Русалка живет в нашей спальне, Рыжая иногда приходит ночевать. Спица появляется по вечерам одолжить кофеварку для Логов. И все ужасно дерганые, так что с ними боишься заговаривать. Особенно Рыжая. Она везде таскает с собой древнего плюшевого медведя, у которого один глаз из стекла, а другой пуговичный. Если его щелкнуть, поднимется облачко душной, коричневой пыли и запахнет чем-то очень старым, так что сразу представится, что с ним играла еще ее прабабушка, и он уже тогда был не новый. Этого страшного мишку Рыжая вечно кладет рядом со мной, а если я прошу его убрать, глаза у нее делаются злыми и несчастными, как будто я смертельно ее обидел.
В Доме траур. Начался ремонт, которым так долго всех запугивали. Всюду понатыкали стремянок, и штукатурщики в комбинезонах соскребают со стен рисунки и надписи. Народ, не вынеся такого надругательства, разбежался по спальням. Чистить начали с лазаретной площадки и потихоньку продвигаются к Перекрестку. Я выбрался поглядеть, на что это похоже. Вообще-то на что угодно, только не на наш коридор. Стены грязные и какие-то обскобленные, сплошь в шрамах. Светлее не стало, стало как-то унылее.
«Крови! Я жажду крови!» – периодически вопит Табаки. Именно в mom момент, когда о чем-нибудь задумаешься и расслабишься. Все пакуют рюкзаки. Носят их с собой в коридоры и обратно в спальни, распаковывают и опять собирают. Как на кого не взглянешь, он занят своим рюкзаком. Очень жарко.
«Война с девушками» – это когда Шакал въезжает с криком: «Они! Опять!» – и все вскакивают, а потом опять садятся, вернувшись к своим делам. В это время группки мрачных девиц вваливаются в Кофейник и занимают его часа на два, чтобы потом с тем же грозным видом удалиться. Не совсем понятно, почему это называется войной и почему парни прячутся по спальням, уступая девушкам коридор, но при этом делают вид, что у них этот коридор отняли силой. Подозреваю, что все это придумано от скуки, такими, как Лэри и Шакал, которым надо чем-то себя будоражить и запугивать.
Штукатуры все замазали, подровняли и переместились на первый этаж. Стремянки и защитная пленка на полу остались. Говорят, завтра прибудут маляры. Лагерь Логов на первом временно свернут. Лэри вернулся в спальню. Логи теперь весь день торчат во дворе, потому что от вида коридоров им не по себе, а находиться в спальнях они уже отвыкли.
– Я – на охоту, – говорит Табаки, выруливая утром из спальни. К подножке его Мустанга каждый день добавляется еще одна гирька, но рюкзак тяжелеет быстрее. Ездит Табаки, гремя и позвякивая, как скобяная лавка на колесах.
– Он уже как Белый Рыцарь, – говорит Лорд. – Падает через каждые два-три метра. В конце концов покалечится.
– Положимся на его везение, – говорит Сфинкс. – Не отнимать же у него рюкзак. Это будет похуже нашествия Иерихончиков.
– Нет, конечно, – пугается Лорд. – Лучше уж тогда сразу в автобус.– Что за автобус такой? – спрашиваю я Лэри после завтрака. – Про который все кругом говорят.
Он зевает, как крокодил, и уныло таращится.
– Автобус? Да нет никакого автобуса, ты чего? Откуда бы он взялся? Просто болтают люди. Кто-то пошутил, а остальные подхватили.
– И ты подхватил? Ты тоже все время о нем болтаешь.
– Я? – он почему-то обижается. – Ничего я не подхватывал. Зачем мне это? У меня своих проблем хватает.
– То есть тебе это ни к чему. Тебе и так хорошо.
Лэри совсем мрачнеет.
– Конечно, мне хорошо. Я – что? Мне скажут – автобус, я и сяду в него.
– Сядешь в придуманный автобус? – не веря своим ушам, уточняю я.
– Надо будет сесть – сяду, – Лэри нервно оглядывается и нагибается ко мне. Левый глаз его жутко косит.
– Странные у тебя вопросы какие-то, Курильщик, – говорит он шепотом. – Не нравятся мне они, понятно? Ты лучше езжай своей дорогой, а то у меня дела. Не до тебя мне, понятно?Прочел на стене: «Непрестанно размышляя, открыл Закон Непротивления. За справками обращаться в шестую с 3.00 до 3.05». Большой Брат.
Ко мне подходит Крысенок Белобрюх и, стесняясь, просит написать о нем в «той своей тетрадке».
– Зачем? – удивляюсь я.
– Чтоб я там тоже был.
Смотрит умоляюще, щеки вымазаны шоколадом, сам как будто лет на пять младше, чем все здешние.
– Слушай, а вообще-то сколько тебе лет? – спрашиваю я его.
– Шестнадцать, – говорит Белобрюх, сразу мрачнея. – Ну и что?
– Зачем тебе нужно быть в моем дневнике? Только честно.
– Это мой первый круг, – признается он убитым тоном. – Я должен фиксироваться, где только смогу, а не то вылечу.
– Куда? – я уже почти завываю. – Куда ты вылетишь?!
Белобрюх глядит на меня с ужасом и пятится. Я еду на него, а он, видно, не понимает, что только для того, чтобы извиниться, потому что разворачивается и улепетывает со всех ног, не оглядываясь, и никакие мои «постой!» и «эй!» на него не действуют.Сфинкс говорит, что если я буду пугать малолеток, он надает мне по шее. «Это он меня напугал, а не я его».
Утром просыпаюсь от какой-то возни у окна. Открываю глаза и вижу, что все сгрудились у подоконника. Что-то обсуждают, спорят и кричат.
– Говорю вам, это Соломон и Дон вернулись! – орет Шакал. – С отрядом мстителей-единомышленников! Вот увидите, я угадал!
– А я вот считаю, что это люди из соседних домов, – высказывает предположение Лэри. – Явились требовать, чтобы Дом поскорее сносили. Устали уже ждать.
– Да нет же, это точно чьи-то родители! – волнуется Рыжая. – Только родители способны на такое.
– Ты думаешь, там могут быть наши бабушки? – с ужасом спрашивает Слепой. Он тоже торчит у подоконника, но наружу, конечно, не высовывается.
– Почему именно бабушки? – удивляется Рыжая.
– Что там такое? – кричу я. – Что случилось?
Ко мне оборачивается только Сфинкс.
– Там палатки. Возле самого Дома, – объясняет он. – Четыре штуки.
– Кемпинг! – орет Табаки, повисший на оконной решетке. – Целый кемпинг мстителей!
Я начинаю одеваться. Почему-то в страшной спешке. На подоконник мне не взобраться, даже если с него все слезут, но я все равно веду себя так, как будто сейчас встану, растолкаю всех и тоже посмотрю.
Единственный, кто остался на кровати, кроме меня, – Лорд. Курит и делает вид, что ему на все наплевать.
– Бабушки как раз вряд ли поселились бы в палатках, – говорит Рыжая. – Мне так кажется…
Рыжая стоит на подоконнике в полный рост, в куцей маечке на бретельках и в трусах. Майка не дотягивает до пупка, а трусики у нее ярко-красные, под цвет волос. Под мышкой зажат пыльный мишка. Я соображаю, что Лорду это вовсе не нравится. Что он потому сидит такой мрачный, что Рыжая торчит в окне полуголая, хотя ему бы лучше порадоваться, что не совсем голышом. Она и без майки бы там запросто встала, уж я-то знаю.
– У Слепого паранойя, – хихикает Табаки. – В последнее время ему везде мерещатся чьи-нибудь бабушки. Он просто потерял из-за них покой.
– А почему не дедушки? – спрашивает Русалка.
– Интересно, когда они вылезут наружу? – говорит Лэри.
Я уже одет и подползаю к краю кровати, поближе к ним. Не посмотреть, так послушать. Македонский, заметив мой интерес, подходит к кровати.
– Хочешь поглядеть? Ползи к окну, я тебя подсажу.
– Не надо, – говорю я.
Пока я ползу к окну, Русалка с него слезает. Она в мужской пижаме, которая велика ей размера на три. Рукава она подвернула, но штанины болтаются, как у клоуна. Рыжая, держась за решетку, протягивает мне руку и втаскивает наверх, почти без помощи подталкивающего снизу Македонского.
И вот я наконец их вижу. Четыре палатки. Две защитного цвета, одна оранжевая и одна тускло-синяя. Стоят они действительно вплотную к сетке, как будто Дом вырастил их на себе за ночь, как грибы.
– Мне кажется, это экстремалы из шестой, – задумчиво говорит Сфинкс. – Может, Черный решил начать приучать их к Наружности. Поэтапно.
– Пойдем во двор? – кричит Рыжая. – Поглядим на них вблизи?
– А завтрак? – возмущается Шакал. – Вы все совсем уже перестали завтракать. Мне одному в столовой скучно!
Я смотрю на палатки дольше всех, потому что последним их увидел и потому что не могу слезть. Всем уже надоело обсуждать это явление, и через некоторое время я остаюсь на подоконнике один. Македонский, снимая меня, старательно отворачивается от окна.
– Ты чего? – спрашиваю я его.
Он пожимает плечами.
– Так. Неинтересно.
Почему-то я ему не верю.
В коридоре все дружно мрачнеют и надевают темные очки. Стены уже не страшные. Они теперь светло-кремовые, ровные и чистенькие. Вот только ужасно воняет краской.
– Мы теперь как продолжение Могильника, – сокрушается Лэри. – Как жить?
Остальные помалкивают.