«Петенька… К чему только приведет твоя затея? — печально размышляла мать. — Уж больно много на твоем пути тяжелых камней». Она знала резкость и прямоту Петра, унаследованные им от отца. Оттого и страшно было за него. Спины гнуть перед начальством Петя не умеет, режет правду в глаза, а с такими качествами офицеру трудно продвинуться по службе. Отца Пети, Николая Федоровича, всю жизнь продержали в воспитателях кадетского корпуса, начальство называло его «злоязыким», «дерзким», «непочтительным». А за что? За то, что не умел кривить душой.

Когда Петя учился еще в корпусе, Маргарита Викторовна рассказывала как-то сыну о мытарствах отца из-за его трудного характера.

— Молодец батя мой! Жаль, что не помню его. И я таким буду!..

Ох, материнское сердце! Сколько разных, самых противоречивых чувств бередят его, сколько печали, боли, тревоги, ласки, страха, восторга, уныния, веры сменяется в нем при раздумьи о детях, о жизни — большой, трудной и неизвестной, что ждет их впереди.

Ведь жизнь — безбрежная, неоглядная река с опасными порогами и водоворотами, с могучим и быстрым течением, с частыми бурями и штормами. Кто знает, удастся ли справиться юным пловцам с крутыми, беспощадными волнами!..

Не раз собиралась Маргарита Викторовна отговорить Петеньку стать летчиком, много горячих материнских слов припасено было ею, но стоит ей поглядеть в глаза сына, когда он говорит о полетах, что ждут его, о проекте своего аэроплана, как все припасенные ею слова становятся бледными, стертыми и чужими.

Нет! Ничего не скажет она Петру. Мать не поднимет руки на его мечту, не погасит огня, горящего в его груди, светящегося в милых, серых, умных глазах его. Но кто поймет, скольких новых морщин на челе стоили эти раздумья!..

Когда планер был, наконец, закончен, Маргарита Викторовна с Наденькой пошли глядеть полеты. Испытания производились на широком поле за Петропавловским кладбищем. Густая толпа людей, среди которых сновали босоногие мальчишки, напряженно следила за приготовлениями к полету.

Были здесь и городовые, и приземистый черноусый пристав, неодобрительно поглядывавший то на изобретателей, то на зрителей.

— Дурачье! — бросил пристав репортеру «Нижегородского листка», вертлявому молодому человеку, то и дело поправлявшему пенсне, не державшееся на тонком носу, и, показывая на толпу, пояснил: — Пришли поглазеть, как свернет себе шею этот неистовый поручик.

— Неистовый! — хихикнул репортер, обежав взглядом крылья планера и остановившись на стройной фигуре Петра Николаевича. — Оч-чень верно изволили заметить, господин пристав! Неистовый поручик!

Маргарита Викторовна стояла неподалеку и слышала эти слова. Обидно было за Петеньку и страшно, до того страшно, что мелко подрагивали колени. Она с ненавистью поглядела на самодовольное лицо пристава.

Ветер крепчал и подбрасывал то левое, то правое крыло планера.

— Ну, ни пуха ни пера! — громко сказал Петр Петрович, волнуясь и суетясь вокруг лошади. Петр Николаевич, бледный, с плотно сжатыми, будто окаменевшими губами, ждал старта. Петр Петрович пронзительно свистнул, стегнул кнутом коня. Петр Николаевич побежал вслед за лошадью все быстрее и быстрее и, когда ощутил тугую, могучую силу, поднявшую крылья, повис на планках, о которые опирались руки. Петр Петрович бросил длинную веревку, буксировавшую планер.

Громко стучало сердце, кружилась голова. Петру Николаевичу хотелось петь от восторга. Летит планер, сделанный им и Петром Петровичем, летит!..

Но петь не пришлось. Планер качнулся и, мягко скользнув, приземлился. Подбежал Петр Петрович:

— Поздравляю с первым полетом, Петюшка!

Друзья крепко обнялись. Потом прибежали Маргарита Викторовна и Наденька. Мать, тяжело дыша от быстрого бега, глядела на него гордо и ласково, тихо повторяла:

— Красиво летел, Петенька… Очень красиво!

Снова и снова поднимался в небо Петр Николаевич. Жажда к полетам была неуемна, хотелось подольше продержаться в воздухе, но планер быстро тянуло к земле. У Петра Николаевича было ощущение человека, истомленного жаждой и зноем, желающего пить непрерывно и много, но принужденного довольствоваться короткими, мелкими глотками.

И все же приятен был первый успех. Пропали опасения, что он не справится с планером. После первых двух подъемов головокружение исчезло, он ловко боролся с порывами ветра, хорошо ориентировался…

На следующий день к обеду Петр Петрович принес две бутылки водки и торжествующе загремел своим густым басом:

— Виктория, господа! Впрочем, по-русски крепче — победа!

— Что такое? — спросил Петр Николаевич, приметив, что друг его уже был навеселе.

— Тебя избрали товарищем секретаря Нижегородского общества воздухоплавания! Понял? Товарищем секретаря!

— Что-то больно скоро. День полетал и уже — товарищ секретаря, — насторожился Петр Николаевич.