Шрифт:
«Боже мой, Леночка с ними… с теми, кого заковывают в кандалы… Боже мой!..»
Данила Георгиевич вспомнил, как он с Петей Нестеровым ходил к заводу Лесснера, где рабочие пели, собравшись на заводском дворе, как избивали людей казаки, топтали кони… И все-таки… песня не смолкала и слова той непреклонной песни крепко запали в память двум юнкерам…
Данила Георгиевич давно жил в состоянии раздвоенности. Еще в корпусе остро чувствовал он неравенство между простым людом и княжескими отпрысками и купчиками. Он слышал, как стонет народ от несправедливой и алчной власти.
Но ежедневно в офицерском собрании слышал он речи о гибели, что несут России социал-демократы во главе с немецким шпионом Лениным, о том, что в борьбе за веру, царя и отечество самая главная роль принадлежит доблестному русскому офицерству.
Больше всех говорил капитан Сегеркранц.
Данила Георгиевич ненавидел его за жестокое обращение с солдатами, за то, что он доносил на Нестерова. Кто прав? Часто этот вопрос вставал перед ним. Россия бунтует. То тут, то там полиция обнаруживает подпольные типографии, рабочие тайно собираются в густых зарослях Русского острова… Но Россия бунтовала издревле. И издревле Владимирка, горестный путь на каторгу, оглашала бескрайные просторы звоном кандалов и тихой песней, похожей на отголосок далекой бури.
Не найдя ответа, Данила Георгиевич махал рукой: «Поживем — увидим. В конце-концов я солдат и не мое дело вмешиваться в политику».
Но теперь, держа холодную, нервно подрагивающую руку Лены в своей руке, Данила Георгиевич почувствовал, что злополучная политика, от которой он отмахивался, вошла теперь в его дом, — да что дом! — в судьбу его.
— Леночка… Не судья я тебе, ибо сам слепой… — проговорил он нерешительно. — Но скажи мне, дружок мой, ты хорошо знаешь этих… социал-демократов?
Лена усмехнулась его наивному опасению.
— Их хорошо знает народ, Данила.
Он хотел спросить, слыхала ли она, что Ленин на службе у немцев, но сдержался, боясь обидеть Лену.
— Так вот, — сказала она, снова переходя на полушепот, — меня ищут. Я уехала от петербургской охранки. И… если ты не передумал… и не боишься связать свою судьбу с моей… если ты всего этого не боишься… мы должны как можно скорее… обвенчаться!
Данила Георгиевич обмер. Не за карьеру свою испугался он. Страшно было за Лену. Ее ищут жандармы. Может быть, по Китайской улице уже ходит сыщик, выследив, как она поднималась по лестнице.
— Боже мой, Леночка, тебя надо спрятать… У японцев, что ли?.. У нас здесь много японцев — часовщики, ювелиры… Впрочем, нет, они ненадежны… могут выдать!.. Лучше у китайцев! Они — рыбаки, народ верный.
— Не смешно ли, — улыбнулась вдруг Лена, — я хочу под венец, а он меня норовит упрятать куда-то к японцам.
— Леночка! — проговорил Данила Георгиевич, покраснев. — В церковь я готов хоть сейчас. Да боюсь, не схватили бы тебя…
— Не схватят. У меня вполне благопристойный паспорт на имя девицы Елены Иринарховны Коноплевой, дочери костромского священника Иринарха Коноплева. Но понятно… долго ходить в онном звании небезопасно. Вот и хочу я стать медаме [1] Гайдаренко.
1
Так в тексте. (Примечание верстальщика).
Данила Георгиевич привлек ее к себе, целуя и страстно шепча:
— Я как пьяный, Леночка! Голова кружится… Это, должно быть, от счастья…
Она нежно ласкала его и плакала: то были слезы и счастья, и горечи, и предчувствия предстоящих разлук и страданий… Но чтобы ни ожидало Лену в будущем, любовь разгоралась жарким костром и тепло его — Лена теперь знала это! — никогда не остынет, а под ледяным ветром жизни станет полыхать еще жарче, еще негасимее…
В офицерском собрании артиллерийской бригады все были без ума от невесты поручика Гайдаренко. Капитан Сегеркранц восхищался ее остроумием и поминутно целовал ручку.
В перерыве между вальсами, Сегеркранц говорил офицерам вполголоса:
— Что там ни говорите, господа, а эти «беглецы от реверса» бог весть где раскапывают превосходнейшие экземплярчики прекрасного пола. Вспомните жену поручика Нестерова, прелестнейшую Надежду Рафаиловну, или, как он ее все называл, Наденьку…
— Да, вы были в нее влюблены по уши, капитан! — заметил кто-то из офицеров.
Сегеркранц изобразил на своем лице херувима умиление, смешанное с откровенной похотливостью.
— Я тонкий ценитель женской красоты, вот в чем дело, господа. Поглядите на эту… копию Венеры с ее истинно женскими формами, на очаровательную поповну, которую раздобыл поручик Гайдаренко. Грация, гордая осанка, грудь лебедя… А эти бедра, от которых захватывает дыханье…
— Ну, капитан сел на своего любимого конька! — смеялись офицеры.
Неудивительно поэтому, что как председатель суда общества офицеров Сегеркранц доложил генералу самые лестные отзывы о «девице Коноплевой», полагая, что она вполне достойна быть супругой поручика Гайдаренко.