Дублерша для жены

Аннотация
– Привет, Алинка. Вот, решила позвонить.– Что-то долго решала. За то время, пока ты не звонила, ребенка склепать можно. И родить.– Склепать – дело недолгое. А ты как, не решила рожать? А то уже двадцать семь, все-таки пора бы, организмы у нас с тобой уже не как у восемнадцатилетних девочек.– Знаешь что, Ирка? – В голосе говорившей проскользнула недвусмысленная гневная ирония. – Говори за свой собственный организм. Тем более что ты, кажется, опять подсела плотно. Ты же вроде как лечиться собиралась.

Пролог — Привет, Алинка. Вот, решила позвонить. — Что-то долго решала. За то время, пока ты не звонила, ребенка склепать можно. И родить. — Склепать — дело недолгое. А ты как, не решила рожать? А то уже двадцать семь, все-таки пора бы, организмы у нас с тобой уже не как у восемнадцатилетних девочек. — Знаешь что, Ирка? — В голосе говорившей проскользнула недвусмысленная гневная ирония. — Говори за свой собственный организм. Тем более что ты, кажется, опять подсела плотно. Ты же вроде как лечиться собиралась. — Собиралась… Я уже и собралась, хорошенько так собралась, даже в диспансере попарилась две недельки. А потом ко мне приехал Вилька Тугарин и уволок меня. Сходили в ресторан, потом в казино. Ну и покатилось. Вилька-то — он ведь тоже немного из тех.., из которых… — Вилька — это Равиль Тугарин, который в бригаде твоего брата Гены был раньше, а теперь в его охранном агентстве работает? Как оно называется, агентство-то? «Д'Артаньян», что ли? — При чем тут армяне? Дартаняна какого-то приплела… «Атос» оно называется. — Ну и ладно, не все ли равно, как оно называется. Я о другом совсем. Значит, тебя Равиль обратно на иглу… Ты бы Гене сказала, брату своему, он бы этого Равиля мигом на ноль умножил. — Да ты что, Алинка! Равиль — он классный. Такой, знаешь, уютный… — Ну с наркотой кто угодно уютным покажется. Даже мой муж. Он, кстати, приехал в наш город кино свое новое снимать. — Да ну?! Слушай, Алинка, а ты не могла бы.., значит.., по старой дружбе сказать ему… Ну что, мол, есть такая девчонка, Ира Калинина, что она актерское закончила и что, дескать, у нее все в порядке, все при деле… Может, и мне бы у него какая-нибудь роль нашлась? — «Нашлась»… Пока что тебе только Тугарин находит.., наркоту. Нет, ничего я Лео-Лео своему говорить не буду. Он как тебя увидит, так дар речи потеряет от такой красоты неописуемой. Пока, Ирка, не решишь вопрос с ширевом, пока, одним словом, не завяжешь, можешь считать, что никуда ты не попадешь. Да он и меня-то не больно берет. Своего пса, Сережку Вышедкевича, два раза уже отснял, правда, в роли каких-то ублюдков. А мне только улыбается.., снисходительно так. Да в постель чуть ли не каждый день тащит, как молодой. — И как он — в порядке? — Говорю тебе — как молодой. Не хуже Лешки Лукина, кстати. Лешка, баран, что-то дуется на меня. К тому же его грымза так его пасет, что он и пискнуть без ее ведома не может. Вот ведь попалась ему жинка. А говорил: люблю, трамвай куплю… Взял да и женился, причем на старухе. Ей же сорок пять. — А твоему Эллеру — чуть ли не пятьдесят пять! Он, конечно, знаменитость, тебе круто подвезло.., но только зачем на Лукина бочку катить? У него жена тоже не последняя. Говорят, что у нее… — Рейтинг слухов меня совершенно не интересует, Ирка. Говорят, что кур доят. Вот! А мой Лео-Лео еще лучше выражается: говорят, что в городе Рязани пироги с глазами — их ядять, а они глядять. Ладно, что звонила-то? — Мне нужно на дачку скататься, а машина у меня сломалась. У Генки просить не буду. А Равиль сейчас — сиротинушка безлошадный. Разбил машину-то, под коксом был… — Ирка глупо хихикнула. — Совсем как в сериале «Бригада», где, помнишь, Космос ехал, ужабленный в хлам, а потом по кошке стрелял из пистолета? — Дура ты, Ирка. Когда тебе машина нужна? — Сегодня. — Я сегодня собиралась к мужу на съемки за город. Он меня ждет. Правда, приболела я что-то. Ладно.., перезвоню ему, скажу, что не поеду никуда. А ты когда тачку вернешь? — А это смотря какую дашь. Я слышала, у тебя джип новый. Купила или муж с папенькой подарили? — Подарили, — ответила Алина. — Только не муж и не папаша. — А кто? — Слава. — Грицын, чтоли? Тыже с ним больше… не того. Или он опять тебя.., ха-ха!., соблазнил? — Да было дело. Пошла во все тяжкие. Лео-Лео застрял в казино… Он же вообще большой любитель бабки на игру просаживать, я еще по Москве и особенно по Баден-Бадену помню. Говорят, что он в Лас-Вегасе два миллиона долларов проиграл. Потом полгода на сухарях сидел. Не в буквальном смысле, конечно, но все равно. Это мне охранник его, Вышедкевич, однажды со злобы ляпнул. Ладно. В общем, муж застрял в казино, а мне на «трубу» скинулся Славик, говорит: прокатимся? У него был банкет по случаю презентации нового магазина-салона, ну он меня и пригласил. Датый уже был, конечно. Я поехала. Там твоего брата Гену встретила, его же контора охраняет все салоны Грицына, всю сеть… «Мадам Грицацуева» которые. — А, ну да, и Вилька Тугарин в каком-то из грицынских салонов работает охранником. — Конечно, он же у Гены Калинина, твоего братишки, в ЧОП «Атос» этом. Поехали мы с Грицыным кататься, и он вдруг спрашивает: хорошая машина? Я без задних подтвердила, что, мол, хорошая. А он — дарю, говорит. Я ему отвечаю: а что я, мол, отцу и мужу — особенно! — скажу. Славик начал ржать, прямо закатывался, а потом предложил эту машину в кино снять, чтобы она Лео-Лео тоже не чужая была. В общем, пришлось принять подарок. — «Пришлось принять»… Дареному коню под хвост не смотрят. — В зубы, Ирка, в зубы! — Ну и я про то же. В общем, если дашь этот свой новый джипок, то я тебе его завтра верну. А если драндулет дашь, который «Фольксваген»… — Этот я отогнала на стоянку. На фига он мне теперь? — Алина сделала паузу, видимо, обдумывая связанную с определенным риском просьбу подруги, а потом решительно произнесла: — Хорошо, можешь считать, что уговорила. Но.., вот только попробуй разбить мое новое авто, и я тебя взгрею не по-детски. Поняла, Ирка? — Яволь, фрау! Заеду к тебе за ключами. — Я тебе их сама передам, потому что я сейчас собираюсь в косметический салон… В тот, знаешь, что напротив дома моего папаши… Закончив разговор, Алина незамысловато-небрежным движением швырнула трубку радиотелефона на диван, на котором сама возлежала с видом первой и главной супруги калифа. Поднялась и взглянула на себя в огромное, от пола до потолка, трюмо. Алина вообще любила рассматривать себя в зеркало. Можно сказать, что единственной ее слабостью в жизни была она сама. Потому малейшая простуда могла послужить поводом для отмены даже весьма важного дела, зато косметический салон был посещаем ею с аккуратностью и точностью швейцарских часов. Она вглядывалась в свое отражение. Зеркало, боясь погрешить против истины, с величайшей точностью возвращало ее взгляду каждую черту, каждый штрих и каждый изгиб. В огромном трюмо «купалась» молодая, идеально сложенная женщина двадцати семи лет, с тонким лицом и короткими, оттеняющими изящество черт, каштановыми волосами. Большие глаза смотрели вопросительно и немного недовольно, как у королевы из сказки Пушкина, вопрошающей: «Я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?» Молодая женщина, Алина, повернулась к трюмо в профиль, скосила глаза. Из зеркала плеснула теплая волна восхищения, и Алина выдохнула восторженно: — Я! * * * Ничего подобного не могла сказать о себе Ира Калинина, которая двумя часами позже уселась, точнее, ввалилась в роскошный салон джипа Алины. А все потому, что подружка новой его хозяйки хотя и являлась носительницей кое-каких женских признаков, но на женщину мало была похожа. Имея от роду двадцать восемь лет, Ирина Калинина была мала и худа и выглядела на восемнадцать — если не вглядываться в ее лицо. Она напоминала юношу-подростка с еще не определившейся фигурой, с узкими бедрами и узкими же плечами, только лицо этого «подростка» было серым и изрядно потрепанным жизнью, а глаза смотрели настолько неопределенно, что сложно было поймать их взгляд. Сейчас Ира Калинина получила ключи от прекрасного нового джипа «БМВ» и собиралась ехать на нем за город. Машину она водила прекрасно, иначе Алина и не дала бы ей ключи. Ира могла ездить в пьяном виде, под кайфом, можно сказать, вслепую, на бешеной скорости, в тумане.., как угодно! Впрочем, по городу Ира вела машину осторожно. Дорога была скользкой, промерзшей, опасной. Ира знала, что наверстает упущенное время за городом, поскольку до дачи, где ее ждал Равиль, было около ста километров. И она предвкушала наслаждение скоростью. Наслаждение чистое, без побочных эффектов. Ира знала это и потому высоко ценила наркотик скорости. Она скосила глаза: выездное гаишное КПП осталось позади. Теперь за огромной каменной стелой, с выложенными на ней полутораметровыми буквами, из которых складывалось название города — ТАРАСОВ, начиналось ее, Иры, время и ее пространство. Маленькая женщина увеличила скорость до ста десяти километров. Она обогнала несколько машин, и сейчас перед ней лежал совершенно прямой участок трассы, свободный от автомобилей. Ира не спешила жать на педаль газа. Она проехала немного так на ста десяти, потом пару километров на ста пятнадцати, блаженно вздохнула и откинулась назад. Джип уверенно набирал ход. Ира вынула из кармана заранее заготовленный шприц-"инсулинку", придерживая руль одной рукой. Сняла колпачок и, осмотрев предварительно пережатую жгутом левую руку, державшую руль, правой вонзила шприц под кожу. Через несколько секунд, не вынимая «инсулинки» из вены, она опять откинулась на спинку водительского кресла, чтобы без остатка отдаться скорости. Кровь бурлила, свивалась штопором, раскупоривала ее, Иры, сущность, как бутылку выдержанного вина. Теперь надо медленно-медленно, как вдавить поршень в шприце, — увеличить скорость… Сто тридцать на спидометре. А хорошие у Алины мужики… Хоть и сволочи, конечно. Ей везет, но везет иначе, чем Ире. Ну и что? У каждого свое счастье, и нелепо переносить собственные критерии на другого человека. Ну что из того, что у нее отец — «шишка», муж — кинорежиссер и звезда, а любовники галантны, красивы и щедры? Зацикливать свое счастье на одних людях — все равно что сидеть на огуречно-морковной диете, не смея прикоснуться к мясному… Уже сто тридцать пять, а стрелка тянется к ста сорока. …А как интересно заглянуть в себя… Там, внутри, как в компьютерной игре, открываются пласт за пластом и всплывают не изведанные доселе уровни. Level 1: Познай себя. Level 2: Пойми себя. Level 3: Уничтожь себя… Сто сорок. …Третий уровень оторвался, как огромная тектоническая плита, как край ледника, как крик в глазах сумасшедшего. Ира широко улыбнулась. Сломанной каруселью заскакали перед ее взглядом лошадки, зайчики, слоники пламени… А потом все слилось в единый грохочущий ком в миллиарды пикселей разрешения. Ком прокатился, и по экрану скользнуло хроменькое, с отвалившейся последней буковкой: Game ove… На скорости в сто сорок километров в час роскошный джип «БМВ», управляемый Ириной Калининой, взорвался и, окутавшись клубом туго свитого пламени, перестал существовать. Глава 1 Нельзя сказать, что эта зима навевала новогоднее настроение. Холодные, бесснежные, словно выжженные ветром пыльные улицы, куда-то бегущие люди, завернувшиеся, как в толстые одежды, в бесчисленные свои проблемы, визг тормозов на промерзших дорогах, суета, скука. И только столбик термометра питал некоторую склонность к разнообразию в бесснежную и бессмысленную, голую эту зиму: минус пять — минус десять — минус пятнадцать — минус двадцать три. И слышно было, как потрескивают от холода ветви деревьев. Я не слышала, как тетушка гремела на кухне посудой, потому что зимнее утро наводило на меня непробудный сон. Чем холоднее на улице, чем неуютнее скребется в окно бродяга ветер, тем острее чувствуется комфорт и тепло родного дома. А утренний комфорт — и так не только у меня, знаете ли, — навевает сон. Впрочем, надо не знать мою тетушку, чтобы не понять, что она все-таки вытащила меня из кровати. Не мытьем, в смысле — посуды, так катаньем. Вернее — катанием. Да-да, демонстративным катанием по комнате огромного кресла на колесах, вызывающего смутные ассоциации с аэропланом из двадцатых годов прошлого века. — Сколько же можно спать? — ворчала она. — Времени уже одиннадцатый час, люди уже работают давно, а ты, дорогая моя, все еще дрыхнешь. Лежебока. — Я же только недавно приехала, — отозвалась я. — Из Москвы… А там у меня был сплошной безумный день, или женитьба Фигаро… — Да ты уже два дня как с самолета, так что не надо увиливать, — беззлобно сказала тетя Мила. — Все нормальные люди уже на работе и… — Так это нормальные люди на работе, — парировала я, щурясь и потягиваясь, — а я в названную категорию никоим образом не вхожу. — Вот уж точно, — проворчала тетушка Мила. — Наверное, это у меня наследственное, — подпустила шпильку я. — Ленишься ты просто, Женька, по-черному, — продолжала свои рассуждения тетушка. — Была бы ты приличным делом занята… А то — туда-сюда, дурдом сплошной! Ну что за занятие нашла себе такое — толстосумов охранять? Это что — женское дело? Подобные монологи тетя Мила выдавала примерно раз в день. Правда, доходили они до меня с различной долей успеха. Порой я просто уходила из квартиры, едва тетушка бралась за любимую тему, порой ставила новый фильм и погружалась в волшебный мир, который открывал мой навороченный домашний кинотеатр. На этот раз пришлось выслушать, что называется, от корки до корки. Накануне я задержалась в клубе и явилась домой уже под утро, что было расценено тетушкой как вызов обществу. Поясню — общество в нашей квартире представлено ею самой и огромным жирным котом, жившим здесь на правах единственного мужчины и главы семьи. Вообще же Людмила Прокофьевна, моя замечательная родственница, вполне переносимый человек, но… Время имеет печальное свойство портить даже самые крепкие и благородные материалы. Рассудительность оно переплавляет в занудство и брюзгливость, бережливость усугубляет до жадности, а честность выпячивает до брезгливого отношения к миру с позиции «вокруг одни воры, бандиты и проститутки, что тут делаю я, человек с принципами?». Вот так и моя тетушка. За те несколько лет, что я прожила вместе с ней, она изменилась не в лучшую сторону. Находиться долгое время с одинокой стареющей женщиной на одной территории — вообще катастрофа. Угодить ей невозможно, убедить в чем-то — тоже. Тетушка Мила взяла за правило каждый вечер, когда я бываю дома, произносить речь приблизительно следующего содержания: — Вот, Женя, ты, конечно, сейчас молода и хороша собой, но на что ты тратишь себя? Ведь тебе уже двадцать девять лет, скоро тридцать. А ты до сих пор не была замужем и, как мне кажется, не собираешься. Но ведь ты бываешь в хорошем обществе и можешь найти себе достойного мужчину — честного, умного, обеспеченного, чтобы он любил тебя. Ведь, по большому счету, ты — хорошая, вот только эта твоя неуемность… — Тут тетка обычно приспускает очки на кончик носа и строго взглядывает на меня уже поверх них. — Ты существуешь по принципу алкоголика: запой, в твоем случае — работа на износ, то есть бессонные ночи, максимальное напряжение, а потом — неделя, если не месяц, ничегонеделания. Лежишь, как ленивая кошка, вместо того чтобы хоть попытаться устроить свою личную жизнь. — Что же ты мне предлагаешь, тетя Мила, ходить по городу с плакатом «Ищу хорошего жениха»? Так, что ли? — Нет, ну вот зачем же так сразу передергивать? И разве обязательно здесь, в этом городе? Ты ведь, случается, выезжаешь и в Москву, и в Петербург, и за границу… Могла бы там познакомиться. Тебе же, например, предлагал пожениться этот, из Питера… Саша, кажется. — Ага, помню. Он тебе понравился, тетушка, — кивнула я. — Только он потом оказался наемным убийцей. — Ну что ж я сделаю, раз у тебя такие знакомые? — всплеснула тетка Мила руками. — Всякие разные бизнесмены, банкиры, воры и убийцы даже. Нет бы по-простому, по-человечески… — По-простому — это с хлеба на квас, что ли? Ты же сама говоришь все время, что твоей пенсии хватает только на то, чтобы платить за квартиру. Живем-то мы на деньги от моего «безделья»! — Нет, я ничего не говорю, платят тебе хорошо. Но нужно ведь постоянно чем-то заниматься, а не от случая к случаю! Устроилась бы, к примеру, в хорошую фирму… — ..Например, секретаршей, — продолжила я, — просиживала бы там юбки или брюки, получала бы три тыщи рублей в месяц. Очень хорошо! А в мужья я должна, если тебя послушать, взять какого-нибудь толстого директора, в высшей степени положительного, который, правда, имеет на стороне три любовницы и пять детей. Зато он будет носить громкий титул «законного супруга». Нет, спасибо! Я уж как-нибудь сама разберусь со своей личной жизнью. — Ты уже вон сколько собираешься… Подобные рассуждения, конечно, выводят меня из себя. Несколько раз я даже порывалась купить себе отдельную квартиру, благо иных разовых гонораров вполне на это хватило бы. Но всякий раз я отказывалась от этой мысли, понимая, что в любом случае никуда мне от тетушки не деться и все равно она будет донимать меня подобными разговорами. Потому что, собственно, больше ей делать особенно нечего. Несколько раз в моей жизни действительно были ситуации, когда я хотела выйти замуж и положить таким образом конец своим занятиям абсолютно не женским ремеслом, которому пока я посвящаю и время, и силы. Муж точно не позволил бы мне продолжать работать. Но возникала неразрешимая проблема: мне не хотелось, чтобы мой муж был подкаблучником, а при моем характере и при моей физической подготовке это либо неминуемо произошло бы, либо.., никакой семьи не получилось бы. Работа и семья — это как бы два полюса. Между прочим, я знавала одного образцового семьянина, который работал сначала киллером, а потом начальником службы безопасности у мафиози, хотя, в принципе, последняя должность подразумевает то же самое, что и предыдущая, только в больших масштабах. А жена его была в прошлом проституткой. И вот в этой первичной ячейке общества росли две дочки — самые ангельские создания, которых я когда-либо видела. И как папа с мамой их воспитывали! Куда там Макаренко с Ушинским… Но такая семья — скорее исключение, лишь подтверждающее общее правило, что у людей экстремальных профессий часто имеются проблемы личного свойства. А моя профессия — элитный телохранитель-"личник" — относилась именно к такой категории профессий. — Между прочим, — сообщила я тетушке неожиданно для самой себя, — вчера ко мне в клубе подошел мужчина — трезвый! — и предложил руку, сердце и прочие органы плюс личный лимузин в придачу. И все это только за то, чтобы я с ним потанцевала. — И что? — довольно равнодушно осведомилась тетушка. — Потанцевала! Правда, у меня было такое предчувствие, что танцевала я сразу с двумя мужчинами, потому что рядом с моим партнером синхронно топтался его телохранитель. Знаешь, кто это оказался? — Кто? — Эллер. Леонард Эллер. — А кто это такой? Хотя постой… А, ну да, вроде математик. — Ну вот… — протянула я, — математиком, тетушка, был Леонард Эйлер. К тому же он жил в восемнадцатом веке. А Эллер, с которым я танцевала вчера, жив, здоров и весьма упитан к тому же. Кстати, странно, что ты его не помнишь. Ведь кто, как не ты, не так давно усиленно им восхищалась? Именно ты говорила, что такие, как он, движут вперед нашу культуру. — Погоди.., это который Эллер? Кинорежиссер? Наш, из Тарасова, переехавший в Москву и там выдвинувшийся? У него своя киностудия.., на «Оскара» номинировался… Это этот самый? — Ну, по-моему, фамилия и имя достаточно редкие, чтобы встречаться на каждом углу. Кстати, тетушка, сначала я его в Москве видала. В одном клубе. У нас с ним появилась странная традиция — встречаться в клубах. Там, в Москве, смешно получилось: ко мне подошел молодой человек и назвал каким-то странным, певучим, явно не моим именем. То ли Изабелла, то ли Полина… что-то вроде того. Я не сказала, что в ту ночь хорошо выпила, потому что мы отмечали с московской подружкой ее день рождения. Такие подробности совершенно излишни для тетушки. — А потом оказалось, что этот молодой человек — охранник Эллера, — продолжала я. — В Тарасове же мне привелось и с самим Леонардом Леонтьевичем познакомиться. — Но он же.., личный друг Олега Табакова, Никиты Михалкова.., да мало ли кого! Он Альфреда Шнитке знал. И с ним ты вчера танцевала? — Совершенно верно. Тетушка в который раз за это утро всплеснула руками: — Да что же ты молчала? Как всякую ерунду, так рассказываешь по пять раз, а тут знакомство с самим Эллером! Ты хоть автограф у него попросила? — Знаешь, он вел себя со мной так, что было похоже, будто он сам у меня вот-вот автограф попросит, — подбоченясь, лукаво сообщила я. А потом ответила на тетушкин вопрос: — Зачем мне автограф Эллера? Я ни одного его фильма не видела, а те его полторы роли в кино, что я одним глазком видела.., не очень-то мне и понравились, честно сказать. — Так для меня бы попросила! Леонард Леонтьевич Эллер — это же российская величина! А я и не знала, что он сейчас в Тарасове, — ахала тетушка, не в силах успокоиться после моего сообщения. — И он долго еще будет в Тарасове. На днях приехал. Он тут свой очередной фильм снимает. То есть не весь фильм, а эпизоды для него. Ландшафт, говорит, подходящий. К тому же здесь его малая родина и тесть у него тут живет. — Тесть? — Ну да. Борис Оттобальдович Бжезинский. Слыхала? — Ну как же! — Тетушка буквально расцвела. — Борис! Я Бориса Оттобальдовича с тех времен помню, когда он еще не был первым секретарем Тарасовского горкома партии. Да-да, бывали времена, когда и он не слишком гордый был. А теперь только слышишь — польская кровь, немецкая кровь, чешская кровь… Спеси во всех более чем достаточно появилось. А Борис Оттобальдович… — Мне кажется, тетушка, ты ведешь националистическую пропаганду, — иронически заметила я. — Что еще за польско-чешская кровь? — Ну как же! Фамилия-то у него какая: Бжезинский. Из графов, польской шляхты предок был. А отчество — Оттобальдович, немецкое. И по отцовской линии у него чешская примесь есть. Он, помнится, любил пиво чешское и, когда его пил, все подмигивал и говорил, что это в нем чешская кровь играет. Я с ним познакомилась, когда мне лет семнадцать было. Погоди, — спохватилась вдруг тетушка, — а как же так выходит, что Бжезинский — тесть Эллера? Ведь, если мне не изменяет память, они чуть ли не одногодки. — Вероятно, да. Только Леонард Леонтьевич твой хваленый — кобель, каких поискать. У него, по-моему, только русских жен штук пять или шесть было. А еще были шведка, американка и даже японка, кажется. Причем я только официальных жен считаю. — Ну уж ты, Женя, скажешь, — засомневалась тетушка. — По твоему счету выходит, что у него чуть ли не десять жен было, так, что ли? — И это не учитывая любовниц. Впрочем, человек он творческий, ему постоянно нужен стимулятор вдохновения… — Я пожала плечами. — Вот вчера он меня, вероятно, тоже использовал в качестве стимулятора. Только недолго. Я все-таки предпочитаю более молодых мужчин. — Эллеру, если не ошибаюсь, около пятидесяти? — уточнила тетя Мила. — Да, где-то так, — согласилась я. — Ну вот что, Женька, — произнесла тетушка назидательно, — если ты увидишь Эллера еще раз, все-таки возьми у него автограф. А лучше купи его книгу — он, кажется, издал автобиографию, — и пусть он на ней распишется. Ладно? Я снова пожала плечами: — Это уж как получится. Может, ты его сама увидишь. На какой-нибудь презентации. Тетушка заерзала в кресле и проговорила: — Значит, Эллер женился на дочери Бориса Оттобальдовича? Так-так, понятно. Наверное, она молодая? — Ничего не знаю, — сказала я и повторила по слогам: — Ни-че-го не зна-ю. Если ты так хорошо знакома с этим Бжезинским, то должна сама знать, сколько лет его дочери. Тетушка тяжело вздохнула и произнесла: — Да дело в том, что это могла быть и моя дочь. — Что, прости? — резко повернулась к ней я. — Я ведь два года встречалась с Борисом Оттобаль.., с Борисом. Он меня лет на пять старше. — Значит, сейчас ему лет шестьдесят. — Да. Он тогда меня даже с родителями своими познакомил. Представляешь, я — простая студентка, живу в институтской общаге, а Борис приглашает меня к себе в гости. Его отец, Оттобальд Бжезинский, — генерал КГБ, руководил местными чекистами. Мать — холеная такая, лощеная, не работала. А по тем временам в домохозяйках могли себе позволить сидеть лишь жены крупных военных, от полковника начиная, и крупной партноменклатуры. Представляешь? Твой отец, мой брат Максим, тогда в лейтенантах ходил, а мой друг — сын генерала КГБ. Помню, пришла я к ним домой, они в центре, на Бахметьевской, в четырехкомнатной квартире жили, а там — ох! Белая кожаная мебель, стенка югославская, посуда чешская, техника… В общем, все! Я просто онемела. А великосветские манеры мамаши Бориса меня просто убили. Для нее положить вилку не по ту сторону тарелки было как уголовное преступление. А я с перепугу вилку от ложки отличить не могла и нож в левую руку взяла… Она потом сказала Борису: дескать, милая девушка Мила, но нам не пара. Она так и говорила: нам. Ну а что я хотела? Все равно не допустили бы. Борис, правда, гордый был, говорит: «Все равно по-своему сделаю, буду жить с ней в коммуналке, а вас не послушаю». Да гордость гордостью, а балованный он с рождения был, балованный, капризный, ничего делать толком не умел, да и зачем ему было самому что-то делать? Над ним с пеленок мамушки-нянюшки носились. Так что, даже если бы с ним поженились, ничего бы не вышло. — Понятно, — кивнула я, — мезальянс. Да ладно тебе, тетушка, что было, то прошло. У них, у этой знати, замкнутое общество, чужих туда не пускают. — Это точно, — отозвалась она, — да я и не жалею. Поздно жалеть. Ладно. Пойдем лучше завтракать. Я блинчиков с мясом понаделала. Идем, Женя. Но аппетитных блинчиков с мясом, до приготовления которых тетушка большая мастерица, я отведать не успела. Только мы уселись за стол, как зазвонил телефон. Тетя, как всегда, сама взяла трубку. Дело в том, что я никак не сподоблюсь приобрести аппарат с определителем номера, поскольку говорить хочу далеко не со всеми, кто звонит. Вот тетя Мила и выступает в роли живого определителя номера и плюс автоответчика. — Да, слушаю, — услышала я теткины слова. — Квартира Охотниковых, вы не ошиблись. Евгению Максимовну? А кто ее спрашивает? Я усмехнулась: въедливая тетушка никого не допускает до моей персоны, не разведав все от и до. Кстати, для особо заветных друзей у меня имеется сотовый, чтобы миновать цензуру в лице любезной Людмилы Прокофьевны. В этот момент из прихожей, где она говорила по телефону, раздались грохот, звон разбитого стекла… Привыкшая мгновенно реагировать на авральные ситуации, я вскочила из-за стола и ринулась на шум. Что за чепуха? Уж не ворвался ли к нам пьяный сантехник дядя Гриша из соседнего подъезда, который постоянно принимает нашу квартиру за свою. Однажды он даже взял ключи у тети Милы и собрался сделать с них копию. Тетушку он, понятное дело, принял за свою жену, а она была так растеряна его мамаевым наскоком, что ключи отдала. Пришлось мне идти к нему и разбираться, отбирать ключи, хотя дядя Гриша сам толком не помнил, сколько дубликатов сделал… * * * Нет. Зря я грешила на сантехника дядю Гришу. Посреди прихожей стояла только растерянная тетушка. В одной руке она держала телефонную трубку, во второй — башмак, при посредстве которого она, видимо, и повалила полочку для обуви. На полу валялся разбитый телефонный аппарат. — Тебя, — ошеломленно выговорила тетя Мила. Я взяла у нее трубку и приложила к уху. В трубке стояла глухая тишина. По всей видимости, аппарат раскололся так основательно, что связь прервалась. Я вырвала провод из телефонной розетки и бросила испорченный телефон в мусорное ведро. — Что случилось-то? — спросила я у по-прежнему остолбенелой родственницы. — Кто меня спрашивал? Она открыла было рот, но тут зазвонил другой аппарат, располагавшийся в зале. Не дожидаясь, пока тетушка выйдет из столбняка, я сняла трубку: — Да! — Доброе утро, Евгения Максимовна, — пророкотал в трубке бархатный баритон со смутно знакомыми нотками. — Побеспокоил? Соединение как-то странно оборвалось. — Да нет, ничего. А кто это говорит? — Говорит Леонард. Если более конкретно — Леонард Леонтьевич Эллер. Мы познакомились вчера в клубе. Вы помните? Ах, вот оно что! Теперь понятно, почему тетушка учинила невольный разгром в прихожке. Наверное, когда она услышала имя звонившего в ответ на свой строгий допрос, то непроизвольно схватилась за первую попавшуюся под руку вещь, а ею оказался ботинок, заправленный в среднюю полку обувной стойки. — Да, я помню, — произнесла я. — Было приятно познакомиться. — Мне тем более, — рассыпался в любезностях мой собеседник, — все-таки не оскудевает моя малая родина красотой и талантами. Евгения Максимовна, я вот по какому поводу звоню. Нам необходимо увидеться. — А зачем? Он кашлянул. Наверное, мэтру нечасто приходилось слышать такое в ответ на свое предложение. Чтобы кто-то выражал сомнение в необходимости встречи с ним, самим Эллером… Ну что вы, разве такое возможно! — Понимаю, Евгения Максимовна, вы могли подумать, что я напрашиваюсь на легкий флирт. Хотя человеку моей профессии такое вполне простительно, вы не находите? Но я хотел поговорить с вами о серьезном деле. Никаких амуров. Уверяю вас, это самая деловая встреча, о какой я когда-либо просил женщину. — Конечно, Леонард Леонтьевич, — ответила я. — А когда и где вам удобно? — Мне удобно там и тогда, когда это удобно вам. В чем, в чем, а в галантности ему не откажешь. Вчера, находясь в подпитии, он вообще произносил столь витиеватые комплименты, что к концу фразы забывалось, с какого восхваления он, собственно, начал. — Хорошо, тогда давайте разделимся в определении места и времени, — с улыбкой предложила я. — Я скажу — во сколько, а вы скажете — где. — Это было бы прекрасно, — отозвался он. — Ну так что же, я жду. — Давайте часов в восемь, если у вас на это время не приходится каких-либо неотложных дел. — Неотложных дел не бывает. Восемь вечера? Принято. Я буду ждать вас в это время в ресторане «Львиная грива». Правда, меня усиленно сватали в «Дикий Запад», но я, право, не люблю американскую кухню. Если вообще допустить, что такое понятие, как «американская кухня», имеет право на существование. По мне, это словосочетание звучит так же нелепо, как, скажем, «зулусская архитектура» или «японские березки». Нечто эфемерное, надуманное, не существующее в действительности, но способное быть преподнесенным за деньги. Я не сильно утомляю вас своими рассуждениями? — Да нет, что вы. — Кстати, вот интересно: только в русском языке есть словосочетание «да нет». Помню, однажды меня буквально допрашивал немецкий дипломат, как все же понимать это наше «да нет». Как «да»? Или все-таки как «нет»? И я так и не смог ему объяснить, все списал на загадку русской души. Хотя сам я наполовину немец. Поволжский, разумеется. До свидания. — До свидания, — несколько потерянно ответила я, завороженная потоком красноречия своего собеседника. Я вышла из гостиной, и меня встретила тетушка, уже успевшая избавиться от башмака в руке. — Это в самом деле был Эллер? — В самом деле. — Ты оставила ему наш телефон, да? — В том-то все и дело, что телефон я ему не давала, — удивленно протянула я. — А что он звонил? — Пригласил меня в ресторан. Тетушка замерла. Потом медленно склонила голову к плечу и выговорила: — В рес-то-ран? В какой еще ресторан? — В «Львиную гриву», — утомленно ответила я. — Он утверждает, что у него ко мне какой-то деловой разговор и деловой же интерес. Хотелось бы верить. — А ты не думаешь… — тихо промолвила тетя Мила и огляделась по сторонам, словно в нашей квартире было полно соглядатаев, — а не думаешь, что он собирается за тобой.., приударить? Что же ты будешь делать в таком случае, а? — Расслаблюсь и получу удовольствие. А если серьезно, то, если что, у господина Эллера нет никаких шансов. Он, конечно, богат, знаменит и все такое, но он еще и женат, плюс имеет кучу любовниц по всем городам и весям. А у нас в городе не один Борис Оттобальдович Бжезинский гордый. — Тогда ты вот что, — засуетилась тетушка, — купи его книжку в магазине напротив и попроси его подписать для меня. Или, — она опасливо глянула на меня, — это тоже против твоей гордости? От тебя же, Женька, чего угодно можно ожидать. — Да ну уж, ты совсем из меня какой-то перл гордыни делаешь, — отозвалась я с мимолетной усмешкой, — а гордыня, как тебе известно, тетушка, самый страшный из смертных грехов. Глава 2 На выход в свет я собиралась сегодня с особым тщанием. Конечно, тарасовские рестораны не бог весть какие, особенно по сравнению с роскошью московских заведений, а я слишком много раз ходила и в те, и в другие, чтобы испытывать по этому поводу хотя бы минимум робости. Но тем не менее не каждый день вас приглашает на ужин человек если не с мировым, так со всероссийским именем. Поэтому я приоделась, что называется, по полной программе, но с устойчивым «деловым» шармом, чтобы не давать никакого повода к фривольности. Конечно, если бы я ставила себе целью соблазнить многоопытного ловеласа, особенно зная его вкусы в одежде, можно было бы надеть всякие разные дорогие и модные вещицы, например, синие брюки — атласную пару от Torn Ford par Gucci, атласное синее бюстье, скажем, от Marc Jacobs и серьги Bottega Veneta, нарисовать себе холеное бледное лицо с виртуозно наложенной косметикой, прикрыть лоб и глаза изящной темно-синей или цвета морской волны вуалеткой. Но это, конечно, поставило бы крест на деловой атмосфере вечера. Поэтому я облачилась в строгий, даже несколько чопорный костюм, сделала себе аккуратную прическу. Плюс допустимый минимум косметики, немного дорогих духов, и все. Оставалось только вынуть из шкафа припасенную на исключительные случаи шиншилловую шубу, которую я купила за немыслимые деньги и цену которой до сих пор отказывалась сообщить тетушке из боязни убить ее на месте. Машину я брать, разумеется, не стала, а по телефону вызвала к подъезду такси. Впрочем, ресторан «Львиная грива» находится в трех кварталах от моего дома, так что долго я не каталась. Приехала строго в пять минут девятого — по моим принципам всегда было положено опаздывать ровно на пять минут, если это деловая встреча с мужчиной. Ну а если любовная, то можно опоздать и на пятьдесят пять минут. Кому нужно — дождутся. С этими мыслями я поднялась по четырем ступенькам парадного входа в ресторан, оформленного в виде громадной, метров десять в диаметре, головы льва, поверх которой, как нимб святого, горела желтая неоновая надпись: «Львиная грива». Впрочем, то ли потому, что архитектор слабо разбирался в зоологии, то ли потому, что нижняя часть морды была приспособлена под двери, лев был похож — прошу прощения за возможное святотатство — на христианского мученика, которому изваяли несообразно огромный памятник. На эти аллегории наводил, конечно, «нимб» неоновой надписи названия, а также страдальческое выражение верхней части морды, как бы говорившее: «Люди входят и выходят, а в башке моей темно». Только я успела войти и отдать подскочившему швейцару шубу — черт знает, зачем я ее надела? Теперь вот дергайся, не украли бы! — как ко мне неспешной походкой приблизился глыбообразный молодой человек и сказал: — Вас ждут в VIP-зале. При этом его каменные скулы шевелились, как у звезды Голливуда Дольфа Лунгрена, изображающего очередного супермена. — Спасибо, молодой человек, — строго поблагодарила я и спросила с намеком на шутку: — А что, весь зал для двоих абонирован? — Да, — совершенно серьезно ответил он. Ну что же, кажется, господин Эллер решил завоевать меня своей щедростью. Снять «виповский» зал в одном из самых дорогих ресторанов города на весь вечер — это, знаете ли, о многом говорит. Посмотрим, что он сам скажет. Леонард Леонтьевич стоял возле единственного из четырех, расположенных по углам затемненного, очень уютного квадратного зальчика, накрытого столика и говорил по мобильному телефону. Стол, я заметила, был сервирован изысканно и по всем правилам. Впрочем, для человека, снимающего фильмы с бюджетом в несколько миллионов долларов, вряд ли это встало в проблему. Заметив меня, Леонард Леонтьевич немедленно оставил разговор и сунул телефон в карман. Эллер был осанистый мужчина с фигурой постаревшего, погрузневшего, но старающегося держать себя в форме Аполлона. На сегодняшний вечер Леонард Леонтьевич облачился в черный костюм с черной же бабочкой. Сверкали бриллиантовые запонки. Зачесанные назад седеющие волосы делали мэтра очень благообразным: голова словно была облита оловом. У Леонарда Леонтьевича были известные всей стране усы, которые он любил расчесывать даже перед камерой, и выразительный рот с чувственными губами, которые, казалось, совершенно не пострадали от времени. Волевой подбородок и прямой римский нос придавали этому сильному и привлекательному человеку удивительный шарм, и только большие глаза портили его: несмотря на свой редкой красоты миндалевидный разрез и длинные ресницы, глаза эти были невыразительны и малоподвижны, словно в них застоялась болотная вода. Из-под белоснежной сорочки виднелась мощная шея, а походка, которой Эллер направился мне навстречу, выдавала в нем все еще грациозного самца, который не желал мириться с приближением старости и боролся с ней всеми доступными способами. Тут мне к месту вспомнилось, что я видела блистательного Леонарда Леонтьевича в какой-то тупой рекламе про очередное чудодейственно омолаживающее средство. — Рад вас видеть, — проговорил Эллер, галантно целуя мне руку. — Как несложно убедиться, я вас ожидал. Присаживайтесь, прошу вас. — Благодарю. — Давайте для аппетиту выпьем вот этого белого вина, — подмигнул он мне, — оно превосходно идет с рыбой. Или наоборот — рыбу положено есть с белым вином? Честно говоря, я в кулинарном этикете не очень силен, для того имеются, как это называется у президента, шефы протокола. Я могла бы, конечно, напомнить своему кавалеру, с чем положено пить красное вино, с чем белое, как напитки распределяются по сортам и так далее, но сочла такое проявление словесной эрудиции несколько излишним. В самом деле, «учить Эллера» — это звучит по меньшей мере самонадеянно, а то и просто глупо. И я решила, наоборот, немножко подольститься к Леонарду Леонтьевичу: — Вы знаете, если честно, то я оторопела, когда вы позвонили. Я и после вчерашнего общения в клубе пришла домой приятно пораженная, а сегодня и вовсе… — Ну что вы… — снисходительно улыбнулся в усы мэтр. — Кстати, превосходное вино! О чем я? Ах, да! Вы оторопели. А вот в Москве молодежь действует по принципу «Я!». Эгоцентризм предельный. Хотя… Может, оно и хорошо. Я все-таки не смог до конца приспособиться к москвичам, потому как сам отсюда, из Тарасова, из простой семьи. Признаться, в молодости у меня тоже был молодецкий наскок буквально на все. Ну, вы же знаете — юношеский максимализм. Я, например, искренне полагал, что могу писать стихи лучше Блока, играть лучше Качалова, снимать фильмы лучше Феллини. Годы прошли, и я стал мудрее. Трезвее оцениваю себя. По этому поводу мне вспоминается одна история, случившаяся с Джузеппе Верди. Как-то раз к нему пришел молодой композитор, который, как и молодое московское поколение, каждую фразу начинал местоимением "Я", да и заканчивал в том же духе. Верди послушал юнца и сказал: "Молодой человек! Когда мне было восемнадцать, я тоже говорил: «Я!» В двадцать пять лет я говорил: «Я и Моцарт». В тридцать утверждал: «Моцарт и я». И лишь теперь я уверенно говорю: «Моцарт». Закончив эту речь, напомнившую мне отчего-то вечерние ликбезы тетушки Милы, Эллер засмеялся и стал подкладывать мне в тарелку от всех вкусностей понемногу. Судя по этому, в этикете он действительно был не особо силен. Но перемешал он мне всю еду в тарелке с такой очаровательной непосредственностью, что это не могло не вызвать у меня ответной открытой улыбки. — А откуда, простите, вы узнали мой телефон, Леонард Леонтьевич? — спросила я. — По-моему, вчера я вам его не оставляла. — Это так. Только вы, Женя… Могу я вас так называть, а то хлестать имя-отчеством как-то не способствует аппетиту? — спросил Эллер и, поймав мой легкий согласный кивок, продолжил: — Вы, Женя, человек в городе довольно известный. Мне говорили о вас как о профессионале высокого класса и в высшей степени обаятельной женщине. А я о вас капитальные справки наводил. — Вот как? — спросила я. — Чем же вызван такой интерес к моей скромной персоне со стороны самого Эллера? Неужели хотите снять меня в кино? — Как вы находите этот соус? — ушел от ответа мэтр. — Гм.., так вот, я хотел поговорить с вами по не совсем обычному поводу. Вы только не пугайтесь сразу, Евгения Макс… Женя. — Знаете, Леонард Леонтьевич, я не из пугливых, — улыбнулась я. — Да вы и сами, наверное, это поняли, если слышали отзывы обо мне. Я вас очень внимательно слушаю и обещаю сразу в обморок не падать. Он внимательно посмотрел на меня и проговорил: — Нет, прежде — ужин. А затем и только после него приступим к тому, что привело нас к этой встрече. — Эллер засмеялся и добавил: — Прошу вас не понимать мои слова превратно. Я ведь вовсе не такой Казакова, как многие думают. Наоборот, я чист, как младенец, а все слухи и сплетни распускает обо мне «желтая» пресса. Вот, к примеру, вы, Женя. Какой последний слушок обо мне вы вычитали? — Честно говоря, я не очень много про вас читала и видела, а вот моя тетушка, которая взяла трубку, а потом ее выронила, когда вы сказали, кто звонит… — Ах, так вот почему рассоединилось! Забавно. И что же ваша почтенная тетушка? — Вот она про вас читала очень много. Так что последний слух про вас, который проник в нашу семью, касался вашей женитьбы. Мне показалось, что по лучезарному лицу Эллера проскользнула тень. Впрочем, в следующую секунду он снова расцвел и иронически парировал: — А позвольте осведомиться, касательно какой именно из моих женитьб там писали? Потому что в одной газетенке однажды написали, что я сочетался браком.., с мужчиной. — С мужчиной? — Ну да! В Амстердаме, единственном городе в Европе, где разрешены однополые браки. Там напечатали, что я якобы несколько лет назад женился на своем сердечном друге. Так насчет какой женитьбы вы читали? — Насчет последней. Написали, что вы, Леонард Леонтьевич, женились на дочери бывшего первого секретаря Тарасовского горкома КПСС товарища Бжезинского. И что невеста, кажется, моложе вас почти вдвое. Эллер с хитрым видом помолчал, пережевывая жаркое. — Ну что же, — наконец сказал он, — кажется, вам в руки попалась довольно правдивая газета. По крайней мере, то, что вы сейчас сообщили, — правда. Я действительно женился в Тарасове несколько месяцев назад на Алине Бжезинской, дочери Бориса Оттобальдовича Бжезинского. Это совершенная правда, и нет смысла ее отрицать. Скажу больше: речь у нас сегодня будет напрямую касаться этого моего брачного союза. — Простите.., но какое отношение я… — Женя, все по порядку! — перебил он меня. — А теперь не угодно ли еще вот этого замечательного вина? Или, быть может, коньячку? * * * Наконец с ужином было покончено. Мы приступили к десерту и фруктам, а Леонард Леонтьевич приступил наконец к тому, ради чего он меня, собственно, и пригласил: — Женя, мы с вами люди без предрассудков, не правда ли? — Хотелось бы верить. — Мне тоже. Так вот, Женя, мне порекомендовали вас как великолепного телохранителя. Не знаю, стоит ли переводить это слово в женский род: «телохранительница» звучит как-то… С одной стороны — постно, что ли: похоже на что-то типа «дароносица». Или, напротив, слишком помпезно.., вроде «девы-воительницы». Но это для меня не суть важно. Я, как человек искусства, верю в предопределение и счастливый случай. И хочу заметить, Женя, что в наших с вами отношениях имело место именно это: предопределение и счастливый случай. Если бы я снимал кино, а не говорил с вами на крайне животрепещущую тему, если бы наш с вами разговор был эпизодом фильма, то я бы в качестве затравки вставил в уста своего героя, то есть самого себя, короткую фразу. Она звучала бы так… — Он сделал паузу, а потом на одном дыхании произнес: — Будьте моей женой. Честно говоря, меня как будто ударило током, когда я это услышала. На несколько секунд мне показалось, что Эллер говорит на полном серьезе. Что мой образ настолько запал ему в душу и он, наряду с предопределением, уверовал в любовь с первого взгляда. Вот и предлагает такое. Стремительный, однако, шаг, вызывающий головокружение. Наверное, я все-таки не смогла скрыть своего короткого смятения, и оно как-то проявилось внешне. Потому что Леонард Леонтьевич засмеялся и, изящно отставив от себя бокал с недопитым вином, произнес: — Женя, не понимайте меня буквально. Я же оговорил: если бы это был эпизод из фильма, то для вящей эффектности я начал бы разговор именно такой фразой. Но так как у нас не кино, то придется вдаваться в длинные и нудные пояснения, прежде чем повторить исходное. — Леонард Леонтьевич, честно говоря, я не понимаю, — быстро справившись со своими эмоциями, проговорила я, — как бы ни были длинны и нудны пояснения, все-таки.., такими фразами в шутку не кидаются. — А мне не до шуток, — сказал мэтр, и его красивое, породистое лицо омрачилось, — мне совсем не до шуток. Вы, Женя, меня простите, что я вас вот так с места в карьер огорошил. Да, мне пора объясниться. Дело в том, что моя жена Алина, дочь Бориса Оттобальдовича Бжезинского, положа руку на сердце, не отличается покладистым характером. Она капризна, вспыльчива, легко поддается на лесть. Словом, избалованная двадцатисемилетняя женщина, которая часто ведет себя, как десятилетняя девочка. Я не буду вдаваться в подробности, думаю, это излишне. Скажу одно: Алина влипла в чрезвычайно нехорошую историю. Проще говоря, ей угрожали. Все-таки она дочь известного человека, а также жена еще более известного.., гм. Не могу назвать точного времени, но с определенных пор ее угрожают похитить или вообще убить. Понимаете? — Отчего же? Я понимаю. Достаточно стандартная ситуация. М-м.., простите, что я так выразилась, но в моей работе такая ситуация в самом деле достаточно часто встречается. — Да, да, конечно. Так вот, Алину я отправил за границу от греха подальше. Но долго ее скрывать я не могу. Вы же знаете, как много про меня пишут. Боюсь, что пронырливые газетчики, не видя со мной жены, начнут разнюхивать, что да к чему, а к газетчикам могут подключиться куда более опасные индивиды, которым нужна не «жареная» информация об Алине, а сама Алина. Понимаете? — Да. Продолжайте, Леонард Леонтьевич. Он налил себе полную рюмку коньяку и выпил, что называется, «с размаху». Вытер ладонью усы, чего в самом начале ужина за ним не замечалось, и произнес: — Словом, я не могу долго скрывать Алину от всех. Но, с другой стороны, я не могу и обнаружить ее местопребывание. Не могу взять с собой в Россию. Потому что ее могут убить, похитить, все, что угодно! Я долго думал, как мне следует поступить, и вдруг счастливая случайность помогла найти подход к решению. Помните, однажды в Москве, в клубе, к вам подошел молодой человек и назвал вас не вашим именем? — Да, помню. Он оказался вашим охранником, как я узнала позже. Кстати, каким именем он меня назвал? Сама я не запомнила. Просто удивилась, и все. — Да, он действительно мой охранник. А назвал он вас именем Алина. — Подождите. Алина? Именем вашей жены, да? — Совершенно верно. Он принял вас за нее. Неяркое клубное освещение несколько скрадывает те отличия, которые существуют в вашей внешности и в облике Алины, но все же… — Леонард Эллер подался вперед и, понизив голос, хотя нас и так никто не мог слышать, четко, хоть и тихо, проговорил: — Дело в том, Женя, что вы поразительно похожи на мою жену. Те же черты лица, тот же оттенок кожи и цвет глаз, тот же рост и, насколько я могу судить, гм.., то же телосложение, тот же тип фигуры. Вот к тому я и сказал: будьте моей женой. На время, конечно, пока не минует кризис и ситуация не разрешится. — То есть вы предлагаете мне заменить вашу Алину, не так ли, Леонард Леонтьевич? — спросила я в упор. — Ну, можно сформулировать и так. — И вы полагаете, что меня будут принимать за нее? Полагаете, что это технически осуществимо? Одно дело, когда меня — при клубном освещении! — принял за Алину ваш охранник. Совсем другое дело, сможет ли меня принять за нее, скажем, отец Алины. — Во-первых, мой охранник — человек с профессиональной наблюдательностью. Он так просто ничего не путает. Да вы просто не видели Алину! Если мы придем к согласию, то я передам вам видеокассету, где снята Алина, и вы убедитесь, какое у вас с ней сходство! Даже голоса у вас одинаковые. Откровенно говоря, я не думал, что возможно подобное сходство безо всякого грима. Но тут оказалось — возможно. А как человек, имеющий отношение к кинематографу, могу сказать: у вас очень «благодарное» лицо для внесения дополнительных нюансов. Подвижное, пластичное, с сильной мимикой. — И вы думаете, что я смогу сыграть Алину? — Я не думаю. Я уверен. Уверен как человек, который кое-что смыслит в режиссуре, актерской работе и гриме, — горделиво заявил Эллер, выпячивая грудь. — Кроме того, я полагаю, что вы не лишены актерских данных. Насколько я понял из вчерашнего и сегодняшнего общения с вами, вы очень артистичная особа. И если с вами еще позаниматься… — Это излишне, Леонард Леонтьевич, — перебила я собеседника, — и неразумно. Какой смысл брать на работу человека, который не умеет в совершенстве делать то, ради чего его нанимали? Ни к чему. Вот и меня не надо учить. Если вы полагаете, что у нас с Алиной общий тип лица и фигуры, то я могу сказать вам с уверенностью: с ролью я справлюсь. Но тут нужен дополнительный штрих, понимаете? — То есть? — Невозможно сыграть конкретного человека так, чтобы нельзя было распознать замену. Сыграть социальную категорию — ну, там, бомжа, проститутку, министра, профессора или богемного деятеля — неимоверно проще, чем какого-то определенного человека. Нужен штрих, зацепка, интересный ход, позволяющий избегать полного сходства, достигнуть которого в принципе невозможно. Эллер задумался. — Дело в том, что Алина хотела делать себе пластическую операцию, — произнес он. — Косметическую. Что-то связанное с формой носа и век. Можно сыграть на этом. Она постоянно недовольна своей внешностью. Алина ведь уже делала себе операцию — в юности, лет в семнадцать, кардинально сменив имидж. Ее тогда родной отец едва узнал. А когда узнал, такую взбучку устроил, сказал, что обклеит ее квартиру портретами Майкла Джексона без грима, чтобы дочка знала, что бывает от злоупотребления пластической хирургией. Я, кстати, его видел. Правда, он был в маске, но нос у него, всем известно, выглядит как квелый заветрившийся огурец, изрядно к тому же пообкусанный. — Пластическая операция.., гм. Да, хороший ход. Но если Алине якобы сделали пластическую операцию, то на это требуется время. Примерно недели две. Сколько она отсутствует в России? — Да как раз две — две с половиной недели. — Тогда все в порядке. Косметическая операция оговорена. Можно будет делать упор не на тотальное сходство, а на копирование манер, интонации, мимики, жестикуляции. А это можно сыграть. — Я тоже так полагаю, Женя, — неожиданно просияв, сказал Эллер. — Если честно, вы еще тогда, когда я вас в Москве увидал, мне в душу запали. Причем не только тем, что так похожи на Алину. — Ой, не говорите, что вы и в Тарасов приехали ради меня, — лукаво сказала я. — Все равно не поверю. Ну что же, Леонард Леонтьевич. Кажется, с «удивительным сходством» решили. А… — ..Каков будет гонорар за эту роль? — подхватил мой новый клиент. — Ну, с этим проблем не будет. Сколько запросите — в разумных, конечно, пределах, — столько и получите. — Нет, о гонораре позже. Я хотела бы поподробнее узнать, чего вы от меня хотите. Плюс основные, магистральные условия контракта. — Что вы хотите сказать? — Мне уже случалось изображать супругу одного из местных бизнесменов, к несчастью, покойного. Он также нанял меня подменять свою благоверную, но при этом требовал, чтобы я исполняла и супружеские обязанности — для пущего вживления в роль, так сказать. Я отказалась, он контракт разорвал. А через два дня его убили. — Вот как? — склонив голову, спросил Эллер. — Да. — Печальный случай. Надеюсь, у нас с вами все будет оптимистичнее. Что касается супружеских обязанностей, то исполнять их — по желанию. Лично я ни на чем не настаиваю. — Седой ловелас снова хитренько улыбнулся в усы, словно произнеся про себя пошлую поговорку: «Да куда ты денешься, когда разденешься». — Вы просто должны изображать мою жену на людях и, что самое сложное, в семье. — В чьей семье? — В моей, разумеется. Точнее — в семье Алины. — Так что… — не поняла я, — Борис Оттобальдович не знает об опасности, которая угрожает его дочери? — Не знает, и я ка-те-го-ри-чес-ки против того, чтобы он узнал. Я сам в состоянии решить эту проблему. К тому же чем больше людей будут знать о подмене, тем больше возможности утечки информации, — заявил Эллер. — Вы так полагаете? Но Бжезинский ее отец. К тому же он человек весьма влиятельный, со связями и на периферии, и в Москве. Конечно, я не говорю, что у него больше связей, чем у вас, но тем не менее… — Вот вы сами все и сказали. Женя! — перебил меня клиент. — Кстати, у него не больше, а даже, напротив, намного меньше связей, чем у меня. Если уж на то пошло, буду с вами откровенен. Борис Оттобальдович меня недолюбливает. Алина — человек внушаемый. Если Борис Оттобальдович узнает, что дочери грозит какая-то опасность, то он тотчас же спишет источник этой опасности на меня и потребует развода. За тот почти год, что я женат на Алине, я его досконально изучил. Тяжелейший человек, с совершенно невыносимым характером. Ходят слухи, что один из ухажеров его дочери — еще до замужества Алины, разумеется, — был отправлен на тот свет по прямому указанию Бориса Оттобальдовича. Если старику что-то не нравится, он встает на дыбы! "Старику… — возмутилась мысленно я. — Ты-то сам, гусь лапчатый, хоть усы и распушил и грудь выпятил, все равно уже в пенсионную категорию клонишься. Со временем, братец Леонардушка, не поспоришь. И не таких Леонардов оно валило". — Я поняла вас, Леонард Леонтьевич, — сказала я вслух. — Сформулирую вопрос иначе: а кто вообще будет знать о том, что я и Алина — разные люди? Эллер на мгновение задумался, а потом ответил: — Я и вы. Хотя нет, постойте. Мой личный охранник Сережа Вышедкевич. Я доверяю ему, как самому себе. Вот он еще будет знать. — Это не тот ли представительный мужчина, что встретил меня в дверях ресторана и проводил сюда? Он мне показался знакомым. Да.., ведь он, собственно, и в Москве тогда ко мне подходил. Однако внешность у него, по-моему, не самая запоминающаяся. — Совершенно верно. Это он и есть. Ему можно доверять полностью. Он два раза спасал мне жизнь. — Хорошо. Но, Леонард Леонтьевич, речь сейчас идет не о вашей жизни, а о жизни вашей супруги. Кто ей угрожал, где, при каких обстоятельствах? Ну и когда это было? Кинематографический мэтр поморщился: — А разве это имеет значение? — Что-о-о? Имеет ли это значение? Представьте себе, что я должна пройти минное поле, а у вас есть схема местонахождения мин. Я прошу вас дать мне эту карту или схему, а вы говорите в ответ: «А разве это имеет значение?» Имеет, Леонард Леонтьевич, очень даже имеет, уж поверьте моему опыту! Если я буду изображать вашу супругу, я должна знать все то, что знала она, и даже сверх того. Я должна представлять себе хотя бы в самом размытом плане, откуда стоит ждать опасности. — Честно говоря, я сам не особо знаю, кто такие люди, грозившие расправой моей супруге, — признался Эллер. — Но есть подозрение, что они — отсюда, из Тарасова. — Почему вы так думаете? — Потому что если бы это были московские происки, то они в первую очередь нацелились бы на меня. Все-таки я и моя супруга — несопоставимые величины. «Ай, от скромности он не помрет! — подумала я. — Мощно задвинул, внушаи-и-ит, как говорит Хрюн Моржов». — А тарасовские могут метить в Алину еще и из-за того, что ее отец очень большие «прихваты» имеет по городу и области. — Вот видите! А вы не хотите ему сообщить. — Если бы ему нужно было знать, то звонили и подкидывали бы анонимные письма не нам, а ему самому! — Ага! — воскликнула я. — Наконец-то я от вас добилась, каким именно способом вам угрожали. Когда звонили, трубку снимала ваша супруга? — Когда она, когда я. А однажды ей и вовсе позвонили на мобильный, а его номер знают только самые близкие люди. — Понятно. Леонард Леонтьевич, а вот когда трубку брали вы, что вам сказали? Тот поморщился: — Ой, да что они могут сказать? Как в дурацком бандитском боевичке. Что-то типа «береги свою телку, а то вымя вырвем». В общем, бессодержательная грубость. Но Алине, видно, говорили что-то более конкретное, потому что она ходила испуганная. А когда у нее сожгли джип и она чудом уцелела, то я решил отправить ее за границу. — И когда сожгли джип? — Недели три тому назад. — В Москве, в Тарасове или в ином городе или регионе? — Да какая Москва, тут его сожгли! Все газеты слюной захлебывались, обсасывая это дело. Я подумала, что Эллер, верно, несколько преувеличивает широту освещения событий, происходящих с его семьей, в СМИ. По крайней мере, я ничего подобного не видела ни в газетах, ни в Интернете, а вычитываю я оттуда довольно много. — Хорошо, — сказала я, — Леонард Леонтьевич, прежде чем мы определимся в конкретных рамках моей предполагаемой работы на вас, хотелось бы прояснить вопрос времени и вопрос оплаты. — В смысле — сколько вам надлежит изображать мою жену? — Да. — Это будет видно. А что касается денег, то давайте установим поденную оплату. Устроит вас в день, скажем, такая сумма? И он назвал очень неплохую цифру. Я столько не ожидала, но для проформы сделала озабоченное лицо и слабо пожала плечами с последующим: — Ну-у.., как вам сказать? — Хорошо, — поднялся из-за стола Эллер, — я увеличу названную цифру в полтора раза. Устроит вас? Видимо, я в самом деле крепко была ему нужна, потому что он даже в лице изменился, пока боролись в нем необходимость привлечь меня на свою сторону и скупость. О прижимистости знаменитого режиссера я слышала много злобных и, как выяснилось, довольно недостоверных слухов, но какое-то зерно истины в них все равно присутствовало. — Да, Леонард Леонтьевич, — сказала я, — устроит. — Тогда едем ко мне. — Надеюсь, вы потребуете от меня выполнения супружеских обязанностей только после подписания контракта? — пошутила я. Он как-то странно окинул меня взглядом и выговорил: — Женя, а как вы обычно привыкли подписывать контракт? В двух экземплярах? — Разумеется. Один — мне, один — вам. — Дело в том, что.., мне не хотелось бы оставлять письменных свидетельств нашего сотрудничества. Давайте будем работать на основе устной договоренности. Чем меньше бумаг, тем лучше. Я не хотел бы, чтобы вся история всплыла на поверхность при.., скажем так.., определенном раскладе ситуации. Конечно, если вы не верите мне на слово… Он выглядел очень расстроенным. Мне даже стало стыдно за свое буквоедство и формализм. В самом деле, один из лучших режиссеров нашего кино, которого лично моя тетя считает чуть ли не гением, просит меня оказать услугу, о которой я, быть может, буду вспоминать всю жизнь, так нет же.., неужели я буду и впрямь «выгрызать» себе каждую строчку в контракте, пользуясь затруднительным положением этого уважаемого человека? Совесть надо поиметь, Женечка! Оплату он предложил очень щедрую, так что почему бы и не пойти ему навстречу, не отступить от своей обычной практики? Ничего страшного не произойдет. — Леонард Леонтьевич, — сказала я, — если вам удобнее без документов, то я готова принять ваше условие. Все-таки вы не кто-нибудь.., не бизнесмен с большой дороги, хотя и такие мне нередко попадались. Он кивнул и сказал: — Ну хорошо. Поехали. Глава 3 Квартира Леонарда Леонтьевича Эллера располагалась в большом сталинском доме. По всей видимости, в этой квартире жили еще его родители, а с их смертью она отошла единственному их сыну. Правда, хозяин нечасто баловал родной дом посещениями. В Тарасове он бывал наездами и все больше по профессиональной надобности или для отбора актеров в местных театрах, считающихся далеко не самыми последними в России. Конечно, он мог полностью укомплектовать актерский состав фильмов, которые он ставил, московскими кадрами, но Эллер, как некоторые наиболее благодарные провинциалы, пробившиеся в столицу, предпочитал тянуть наверх своих земляков. Надо сказать, я удивилась, не найдя в его доме ожидаемой роскоши. Он, кажется, это заметил, потому что сказал: — Я оставил тут все, как было при маме и папе. Только телевизор и холодильник сменил, потому что у них совсем уж рухлядь была, а менять они не хотели, хотя я им предлагал. Говорили, что со старыми им удобнее, привычнее. Ну что ж, сейчас мы с вами посмотрим семейные видеозаписи. Нам завтра предстоит ехать к Борису Оттобальдовичу, так что вам, Женя, нужно вжиться в образ. Понимаете? — Да отчего не понять. Ставьте свое видео. Оно у вас на компьютере? — Нет, не привез я еще компьютер. Я ведь все больше на новой квартире, которая жене принадлежит, жил. Там роскошь, конечно. А сюда она один раз приехала, посмотрела, да и рукой махнула: дескать, не хочу и не буду. Это у нее любимые фразы такие — «не хочу» и «не буду». — У меня они тоже были любимыми. — Правда? — с живостью повернулся он ко мне. — Правда. Только тогда мне было пять или шесть лет. Ну что же, давайте смотреть ваши веселые картинки с Алиной Эллер. — Красиво звучит, правда? — вдруг спросил мэтр. — Что? — Имя — Алина Эллер. — Да. Только как-то.., по-нездешнему, что ли. На аллитерациях. — Знаете, Женя, жена мне как-то раз заявила, что вышла за меня из-за двух вещей: во-первых, из-за моего имени, громкого имени, а во-вторых, тоже из-за имени, но из-за своего будущего, вот этого — Алина Эллер. Ей все казалось, что Алина Бжезинекая звучит по-еврейски. Она, кстати, ужасная антисемитка. И очень упряма. Если на чем-то своем упрется, то ничем не столкнешь. Вы запоминайте, запоминайте. Вам же предстоит быть ею. — Я запоминаю. Включайте. На экране появилось смеющееся женское лицо. Леонард Леонтьевич был совершенно прав: Алина, оказалось, феерически похожа на меня. Тот же овал лица, те же высокие округлые скулы, разрез глаз и форма губ, только Алина кривила рот по-детски капризно. Впрочем, при желании я могла скопировать это ее движение губ точь-в-точь. Так что при оговорке насчет пластической операции по корректировке внешности я могла «влиться в форму» Алины Эллер со стопроцентной точностью. — Она очень женственная… — начал Леонард Леонтьевич и тут же перебил сам себя: — Вы только не обижайтесь, но я режиссер и привык говорить свои замечания актерам, не стесняясь, в лицо. Так вот, вы выглядите посуше Алины и.., не скажу, что более мужеподобно, к вам такой эпитет не подходит, но — более строго и менее.., менее спонтанно, что ли. В вас чувствуется расчетливость, сильный характер и ум. А Алина — резвая козочка на склонах Альпийских гор. — Почему Альпийских? — спросила я. Эллер посмотрел на меня такими глазами, какие бывают у купальщика, который только что вынырнул из воды. Я почувствовала на себе взгляд знаменитого человека, славящегося способностью как бы впитывать облик того или иного человека и переносить его в свое художественное полотно, в свое творение. — Это я ассоциативно, — пояснил Эллер, — первое, что пришло в голову, выдал. Тем более что Алина-то действительно в Альпах отдыхает. Ну так что, Женя, как у вас с актерской подготовкой? * * * С актерской подготовкой у меня обстояло превосходно, и об этом я могу сказать без ложной скромности. А если уж говорить совсем без скромности, то неплохо у меня обстояло практически с любой подготовкой. Да и как же иначе! И наследственность, и образование сказывались. Мой отец, генерал Максим Прокофьевич Охотников, родной брат тети Милы, еще при существовании СССР определил меня в секретный военный институт, в просторечии именуемый «ворошиловкой». Название это имеет отношение не только к маршалу Ворошилову, но и к глаголу «ворошить». Если принять за исходную точку концепцию, что в каждом человеке изначально заложено все, что ему нужно и не нужно, и дурное и хорошее, и задача воспитателей и учителей этого человека — поднять и укрепить именно хорошее, то глагол «ворошить» как нельзя лучше соответствует сути обучения в этом институте. Мои уникальные преподаватели продрались сквозь пласты и залежи того, чем наделила меня природа, и «наворошили» такого, что в результате я изменилась кардинально. Слабости были затерты и нивелированы, а сильные черты взяты на вооружение и развиты. Все-таки институт готовил кадры для разведки! А что в разведке главное? Правильно: маскировка, мимикрия, умение приспособиться, уподобиться, вжиться! Так говорили нам сначала в институте, а потом и в спецотряде «Сигма». Могу смело сказать, что в результате обучения и стажировки я приобрела знания и умения, которых хватило бы на нескольких человек: на дипломированного психолога, например, на эрудированного историка, высококвалифицированного переводчика. Могу я и еще многое-многое другое, как то: быть кинокаскадером, телохранителем, тренером по ряду единоборств, а равно и профессиональным снайпером, легкоатлетом и даже автогонщиком. По поводу последнего отмечу: конечно, с Михаэлем Шумахером мне не сравниться, но уровня среднего пилота «Формулы» я достигла, это как пить дать. Но главным моим достоинством, наиболее отточенной гранью мастерства, является искусство перевоплощения. Недаром в «Сигме» я получила прозвище Хамелеон. А в «Сигме», дорогие мои, никто просто так не давал прозвищ. Имена прикреплялись на уровне высшего соответствия. Если тебя прозвали Кабан — то изволь рыть землю и валить деревья не хуже дикого вепря. Получил имя Змея — соблаговоли двигаться бесшумно и молниеносно, замирать и готовить силы для одного-единственного смертельного удара. А мне дали имя Хамелеон именно за то, что я могла почти мгновенно превращаться в кого угодно. С годами, в процессе работы телохранителем, мое умение перевоплощаться достигло еще более высокого уровня. Думаю, если бы я выбрала актерскую профессию, то стала бы находкой для любого театра. Но я использовала свои возможности иначе. Выбрав профессию телохранителя, я разработала собственный метод. Основной принцип, заложенный в него, стар как мир: тот телохранитель наиболее профессионален, которого никто не замечает. Когда охрана невидима, кажется, что охраняемый человек совсем даже и не охраняем никем. Обычные охранники достигают этого внешнего эффекта посредством того, что стушевываются, ретушируются, как бы уходят в тень. Мой же способ сделать охрану невидимой постороннему глазу — метод Хамелеона — оригинален и состоит в том, что я не только не прячусь, а даже наоборот — лезу на глаза. Просто никто не может заподозрить во мне телохранителя, а тем более — элитного. Если за охраняемым по моей методике человеком (на профессиональном языке — объектом) кто-нибудь следит, то преследователь не может иногда даже распознать, находится ли объект под охраной или охрана отсутствует. Потому что охранник, способный тем не менее пресечь любую попытку нападения исподтишка или открытой агрессии, — может оказаться кем угодно. Например, тетенькой продавщицей, торгующей мороженым, или бестолковым коммивояжером, лезущим куда надо и куда не надо (очень удобная ипостась, кстати). Он может оказаться бомжом, учительницей, уличным плясуном, уборщицей, официантом в кафе и даже проституткой. Последнее, конечно, нежелательно из этических соображений, но иногда, при острой необходимости, их можно откинуть. Искусство маскировки и перевоплощения, оно же — лицедейство, я изучила до тонкостей и научилась перевоплощаться, работая практически на подсознательном уровне. Мне не нужно всматриваться в лицо человека и запоминать его мимику — запоминание и уподобление происходит автоматически, по годами отлаженному алгоритму. И вот теперь мне, выпускнице «ворошиловки», прошедшей боевую подготовку в группе «Сигма» под именем Хамелеон, задали невинный, хотя и вполне резонный вопрос: — Как у вас с актерской подготовкой? * * * — Прекрасно! — ответила я. — Люблю таких, — сказал маститый кинорежиссер. — Уверенно, с апломбом, без запинки. Вот что, Женя. Вы уже достаточно посмотрели на Алину? Разглядели ее, зафиксировали, так сказать? — Вполне. — В соседней комнате в шкафу есть несколько ее вещей, которые она тут забыла, — сказал Леонард Леонтьевич. — Если вы готовы, то идите и переоденьтесь. Вы заметили, как Алина накладывает косметику? Я специально показал вам эпизод, где она делает макияж. Ведь у каждой женщины индивидуальный способ краситься. — Да. Если женщина — индивидуальность, а не девочка из пешеходного перехода или с обочины дороги. — Ну, те, конечно, — как под копирку. — Хорошо, я пошла. Думаю, мне потребовалось примерно полчаса, чтобы вжиться в образ Алины Эллер. Одевшись в ее вещи, я походила по комнате, отрабатывая походку, — у Алины она отличалась от моей большей амплитудой раскачивания бедер и манерой ставить ступни по одной линии, как будто идешь по канату. В жестикуляции Алины тоже было отличительное свойство — она кокетливо заламывает руки в запястьях и.., впрочем, на словах это сложно объяснить. Балетмейстеры меня поймут. Дольше всего я отрабатывала мимику и манеру разговора. На макияж ушло гораздо меньше времени, буквально несколько минут, так как красилась Алина, как я отметила, смотря видео, несколько небрежно. Ну что же. Можно давать представление. Я выпорхнула из комнаты, прошла перед сразу посерьезневшим Эллером и, вскинув руку, выговорила обманчиво хрупким капризным голоском: — Ты знаешь, мне ка-ажется, что завтра стоит поехать к па-апе. А, Леонардик? — Достаточно, — резко остановил меня режиссер. И замолчал. Неужели этому привереде не понравилось? Тогда посоветую ему выписать Смоктуновского — пусть играет ему двадцатисемилетнюю дурочку! Впрочем, Смоктуновский почти десять лет как умер. — Пройдитесь еще раз. Ничего не говорите, — скомандовал Эллер. — А теперь сделайте вид, что увидели что-то невкусное. Так. Представьте, что вам очень нужны деньги, а я не даю, и скажите: «Да я и у папы возьму, ты один, что ль, с „баблом“!» Говорите. Я чуть выпятила нижнюю губу, отставила руку от корпуса и произнесла: — Да я и у папы возьму, ты один, что ль, с «баблом»! Эллер помолчал, потом повернулся ко мне спиной и выговорил: — Ну что ж. Я в вас ошибался. То есть… Я хочу сказать, что ошибался в том плане, что я вас, Женя, недооценил. Вы гораздо лучшая актриса, чем я даже мог допустить изначально. Я вообще предпочитаю не хвалить актеров, но в вашем случае надо сделать исключение. Пожалуй, я бы пригласил вас в свой новый фильм, если только… — Он осекся. — Если только — что? — Если все кончится благополучно, — выговорил он. — Понимаете, ситуация такова, что я не хочу загадывать. А теперь по существу. Вы — первоклассная актриса. Если различия между вами и Алиной есть, то их вижу только я, потому что у меня наметанный профессиональный взгляд. Впрочем, и эти шероховатости можно сгладить совершенно. Мне кажется, что я недаром потратил время, наводя справки о вас и о вашем характере. Мы еще с вами поработаем, а теперь вот что: я нанимаю вас не только как дублершу моей жены, но и как телохранителя для меня самого. Потому что, опасаясь за жену, невозможно не опасаться за самого себя. — Совершенно с вами согласна, Леонард Леонтьевич, — почтительно отозвалась я. — Кстати, об имени. Вы, кажется, назвали меня «Леонардик», не так ли? — Ну, обычная нежная фамильярность, которая, мне кажется, свойственна почти каждой женщине в отношении мужа. Вы, надеюсь, не в обиде? Творческий процесс как-никак… — Конечно, нет. Для пользы дела я согласен быть не только Леонардиком, но также Нардиком, Ленчиком или даже Козлом-Самолетом, как меня еще в Щукинском приласкали. Дело в другом. Алина зовет меня совсем не так. Она называет меня Лео-Лео. От сокращенного имени-отчества: ЛЕОнард ЛЕОнтьевич. — Запомнила. Значит, Лео-Лео… А что, красиво. Лео-Лео… — повторила я с интонациями Алины. Эллер даже в лице переменился. Честно говоря, первым моим впечатлением было, что он испугался. Правда, мэтр быстро овладел собой, ведь он не только талантливый режиссер, но еще и актер не последний. — Натурально, — наконец произнес мой новый клиент. — Вот сейчас вы произнесли мое имя точно голосом Алины. Впрочем, вам много говорить не придется. Я скажу вашему отцу.., тьфу ты, Борису Оттобальдовичу, отцу Алины, что у вас частичная потеря памяти. Видите — я тоже вживаюсь в роль. Бжезинского уже вашим отцом назвал. Но это хорошо, хорошо. — Подождите! А что там насчет потери памяти? — остановила режиссера я. — Ах, да. Вы ведь как будто приехали с альпийского курорта. Алина сейчас там в действительности и находится. Так вот, думаю, Борис Оттобальдович нисколько не удивится, если я скажу, что вы сорвались на горнолыжном спуске и немного ушиблись головой, отчего произошло незначительное расстройство памяти. Кстати, вот вам и причина для косметического «ремонта»: повреждения при падении. Остальное довершит грим. — Частичная потеря памяти… Очень уж затерто, сериалом мексиканским отдает. Хорошо еще, не амнезия сразу. — Ну, амнезия была бы существенным перебором, говорю вам как режиссер. Знаете, Женя, воспринимайте все это, если хотите, как съемки фильма. Тем более что моя персона к такому располагает. Если мы скажем Борису Оттобальдовичу, что у его любимой единственной дочки амнезия, то он сильно разозлится, расстроится. А так — ничего, можно сказать, пустяки. Что касается «затертости», считайте, что мы снимаем посредственный фильм. На таком неблагодарном материале нам шедевр и не нужен. Да и Борис Оттобальдович… — Такое впечатление, — перебив мэтра, заметила я, — что во всей этой истории вы больше всего опасаетесь именно Бориса Оттобальдовича Бжезинского, отца Алины и, следовательно, человека, который никогда бы не причинил ей вреда. — Я беру его за эталон, — заявил Эллер, на сей раз нисколько не смутившись. — Если поверит он, то могут поверить и другие. То есть они, уж конечно, наверняка поверят. — Не нравится мне все это… — проговорила я. — Впрочем, Леонард Леонтьевич, свое мнение я буду держать при себе. Да, кстати: разрешите вопрос? — Пожалуйста. — Мне кажется, что вы используете меня не столько как дублершу Алины и уж тем более не как собственного телохранителя. А как живца. По-моему, вы рассчитываете на то, что щука клюнет, а живец внезапно окажется более хищной рыбой, чем эта щука, и порвет ее в клочья. Так, Леонард Леонардович? — Леонтьевич я. На мой взгляд, если наведенные мной справки соответствуют истине, то вы действительно вполне на такое способны, — сухо ответил он. Я оставила эту реплику без ответа. Если он в самом деле так думает, то совсем недалек от истины. Но всех возможностей Хамелеона не знает даже сам Хамелеон… * * * Ночевала я у Эллера. Конечно, позвонила тетушке и предупредила, что ночую… гм.., у подруги. Не стану же я в самом деле говорить ей, что осталась на ночь у ее любимого режиссера, который взял меня в «жены» — пока на время тарасовских кинопроб, а дальше — как бог пошлет. И, разумеется, ни о каком «супружеском долге» никто и не заикался. Думаю, Леонард Леонтьевич и мог бы выкинуть что-то в таком духе, будь он лет на двадцать или двадцать пять помоложе. Но он был опытным и видавшим виды ловеласом. Такие, как утверждал известный французский писатель, сравнивают женщину с яблоком и говорят, что не надо срывать плод незрелым: когда придет время — он сам упадет в руки. Правда, в нашем случае я была совсем другим фруктом. Перед сном — наверное, чтобы обеспечить мне красочные сновидения, — господин Эллер показал две анонимные записки, которые подбросили его жене. Не буду приводить их содержание, просто отмечу, что ничего полезного для моей работы на Эллера они не содержали. У меня создалось даже впечатление, что их написали от нечего делать. Впечатление, впрочем, очень субъективное… Не знаю почему, но я почти всю ночь так толком и не заснула. Какое-то лихорадочное возбуждение сжирало меня, не давая полностью расслабиться и вверить себя живительному сну. Если оторваться от контекста договора, то сама по себе работа в качестве дублерши жены киномэтра — дело очень соблазнительное. Какая-нибудь глупая жаба, без сомнения, попыталась бы воспользоваться положением, влезла бы к Эллеру в койку, а потом и в доверие. Алгоритм последующих возможных событий всем известен, и нет надобности приводить его в подробностях. По идее, Женечка, следовало бы и тебе ковать железо, не отходя от кассы. Вот уж тетушка была бы в восторге. Или нет? Ах, он старше меня на… На сколько? Так ведь он, судя по всему, очень даже в порядке, если женился на двадцатисемилетней женщине, которая на четверть века его моложе. Творческие люди — они такие. Вот взять хотя бы Гете. Сей благородный старец, написавший «Фауста» и «Горные вершины», в восемьдесят два года женился на восемнадцатилетней. Злословили, что он специально подбирал себе в пару девушку такого возраста, чтобы им вдвоем в сумме было сто лет. А Виктор Гюго, автор «Нотр-Дам де Пари»? Этот французский гражданин и вовсе хорохорился и беспутствовал до восьмидесяти четырех, что совершенно не мешало ему создавать гениальные произведения. Даже, как говорится, еще и помогало. Вообще, быть музой у служителя искусства — занятие лестное, хотя и неблагодарное. Например, Елена Дьяконова, более известная как Гала. Ведь ее передавали, как переходящее Красное знамя, от Элюара к Дали и обратно! А глупенькая Алина на музу как-то не тянет… С другой стороны, может, глупенькая она только внешне? Вообще, женщине совсем не обязательно потрясать интеллектом, легко «брать» вопросы в "Что? Где? Когда?" и разгадывать кроссворды за пять минут, чтобы быть умной. И Алина по-своему в чем-то очень умна, если смогла выйти замуж за такого человека, как Эллер. Лео-Лео и ему подобные не женятся на куклах, которые только на то и способны, чтобы проделывать ряд несложных телодвижений, сопряженных с необходимостью секса и совместных с мужем выходов в свет. Не-ет! Такие, как Леонард Леонтьевич, любят стерв. Даже не стерв, а — стеррррв! И Алина Эллер — едва ли исключение. Примерно такие мысли и мелькали у меня в голове во время того полусонного-полубодрствующего состояния, в котором я пребывала почти всю ночь. Лишь под утро я заснула под аккомпанемент мысли, что, верно, этот Эллер уже начал путать кино и действительность. Чего стоила только его неожиданная фраза «Будьте моей женой»!. А ведь действительно — как в кино. Был же фильм с Андреем Мироновым и Еленой Прокловой в главных ролях. Только название его — «Будьте моим мужем». Вспомнив это, я как-то сразу успокоилась и заснула. Глава 4 То, что проспала я от силы два часа, не помешало мне подняться рано: что-то словно толкнуло меня в бок, и я проснулась. За дверью слышались шаги и сдержанный кашель хозяина квартиры. Я оделась и вышла к нему — Как спалось, дорогая? — обратился он ко мне с такой улыбкой, что я сразу поняла: отвечать я должна не от имени Евгении Охотниковой, а уже как сама Алина Эллер. — Да ты знаешь, Лео-Лео, как-то не очень спалось, — призналась я томно. — Тут у тебя в квартире.., комары разные, мухи. А одна муха так и вовсе не муха, а дирижабль какой-то. Я ее все утро боялась. — Какие еще мухи зимой? — весело спросил он. — Ужасные! Они, наверное, на зимовку сюда залетели. — Муха — не птица, — назидательно произнес Эллер, рассмеялся и скомандовал: — А теперь отбой, Евгения Максимовна. Можете говорить со мной от собственного имени. Вы блестяще вживаетесь в роль. Я, конечно, укажу вам за завтраком на ряд недоработок, но тем не менее — сыграно превосходно. Кстати, что вы такое говорили про мух и комаров? На улице — минус двадцать пять. Я пожала плечами. — Вы же сами просили, Леонард Леонтьевич, чтобы я выдавала какие-нибудь глупости в духе Алины. Вот и пожалуйста: сказано — сделано. — А, вы в этом смысле… Ну что ж, хорошо. — Леонард Леонтьевич, — произнесла я, — прежде чем я окончательно перейду к исполнению роли вашей жены, мне хотелось бы попросить вас о двух одолжениях. — Пожалуйста, слушаю вас. — Во-первых, Леонард Леонтьевич, моя тетушка, Людмила Прокофьевна, является большой вашей поклонницей и просила поставить автограф вот на этой книге — вашей автобиографии. Я ее вчера приобрела специально. Эллер рассмеялся, довольный. Несмотря на то что он был убелен сединами и достиг в мире российского кинематографа практически всего, кажется, он остался тщеславным, как мальчишка, и падким на лесть и внимание. — Ну, это запросто, — отозвался он. — Где книга? Ага! Как зовут вашу тетушку, Людмила Прокофьевна? — И он крупным, энергичным скачущим почерком надписал на титульном листе: «Милой Людмиле Прокофьевне от Леонарда Эллера с наилучшими пожеланиями». Затем поставил дату и расписался. — Ну вот, теперь она вас и вовсе будет боготворить, — еще подпустила я лести. — Благодарю вас, Леонард Леонтьевич. А теперь — второе одолжение. — Надеюсь, столь же приятное? — развалившись в кресле, спросил мэтр. — Ну.., дело в том, что мне совершенно необходимо съездить домой. — Зачем? — спросил он. — Мне нужно взять некоторые очень важные для работы вещи. Вы же понимаете, что, идя вчера на встречу с вами, я не предполагала такого неожиданного и скоропостижного развития событий и потому ничего не захватила. Эллер постучал пальцем по столу и выговорил задумчиво: — Мне не хотелось бы вас от себя отпускать. Но раз так.., если это необходимо, то, конечно, вы можете ехать и взять из дому все, что требуется. Ну и, — он несколько принужденно улыбнулся, — отдадите тетушке книгу. Не таскать же вам ее с собой! Я думаю, Борис Оттобальдович сильно удивился бы, увидев у своей дочери книгу с автографом ее собственного мужа. — Это да. — Только, Женя, я хотел бы просить вас: не задерживайтесь. Сейчас около восьми утра, еще не совсем рассвело, так что в оптимале хотелось бы, чтоб вы обернулись до того, как окончательно взойдет солнце. И еще: постарайтесь как можно меньше попадаться на глаза кому бы то ни было в моем дворе. У меня, естественно, возникли сомнения относительно последнего указания, но я не стала влезать в прения, а быстро оделась и, пообещав быть через час-полтора, поехала домой. Несмотря на раннее время, тетушка уже проснулась. Она хлопотала на кухне, когда я вошла в квартиру. — У-ух, холодно! — выдохнула я. — А тут просто теплынь. — Оладышки жарю, Женечка! — откликнулась тетя Мила с кухни. — Хочешь оладышков? Или тебе что-нибудь поплотнее? — Нет, я завтракала. Тетушка дождалась, пока я войду на кухню, а потом живо развернулась ко мне и, уперев руки в бока, спросила с нескрываемым интересом: — Ну и как прошла встреча с Эллером? — Прекрасно, — ответила я. — Кстати, вот для тебя автограф. Посмотри первую страницу. — «Милой Людми…» Спасибо, — кивнула тетя. — Ну и как он вживую? — Да примерно такой же, что и на телеэкране. Приятный мужчина, конечно. Немножко болтливый, но это, наверное, общий грех для всех киношников. Комплименты говорил. Я хотела было сказать о «замужестве», но вовремя вспомнила предостережение Леонарда Леонтьевича: желательно, чтобы о нашем договоре знало минимальное количество людей. Тетушке же знать о нем совершенно необязательно, да и не умеет она хранить секреты, несмотря на юридическое свое образование. — А что он тебе звонил? Предлагал работу? — Да нет, — хитро ответила я, — можно сказать, что не предлагал. Долго объяснять, тетя Мила. Да и зачем? Ты же в любом случае станешь меня пилить — либо за легкомыслие, либо, напротив, за пуританство. Тетушка прищурилась и лукаво произнесла: — Ага! Кажется, я понимаю. Приставал? Ну, он этим славен. Конечно, я его уважаю и люблю, но вот такого, как он, тебе в мужья не хотела бы. Наконец-то! Хоть кого-то моя любезная родственница не прочит мне в благоверные! А то, честно говоря, списки возможных кандидатур сильно меня утомляют. — А сейчас ты куда? — спросила она. — Да так.., в гости. — С Эллером? — Почему ты так решила? — Да только что в свежей газете прочитала, что жена его на австрийском горнолыжном курорте отдыхает, а муж приехал, значит, в Тарасов и тут усиленно клеит женщин вместе с тестем со своим. С Борисом Оттобальдовичем, стало быть. — Ну-у! — протянула я. — Про него в «желтяках» даже писали, что он заключил брак с мужчиной. Это он мне сам рассказывал. Представляешь, и такую чушь помещали на первых страницах! — Значит, с ним, — окончательно решила тетушка. Поняв, что спорить все равно бесполезно и что, даже если я буду отрицать, она все равно останется при первоначальном своем мнении, я тяжело вздохнула. А затем сказала, что да, получила приглашение и иду в гости. — Кстати, тетушка, если уж ты во всем хочешь дойти до самой сути, то идем мы к твоему бывшему сердечному другу. — К Бжезинскому? — ахнула тетя Мила. — К нему. Передать привет не обещаю, а вот рассказать тебе, как все там было, — это с удовольствием. — Конечно, конечно, — грустно сказала она. Бедная тетушка! Наверное, не на пустом месте она каждый день припоминает, что время идет, что время не терпит и что нежданно-негаданно настает момент, когда многое уже нельзя восполнить, нельзя вернуть. Ну что же, сегодня у меня будет возможность посмотреть на того, о ком она, быть может, жалеет больше всего… * * * Когда я вернулась к Эллеру, он был не один. Нет, не с женщиной. В квартире Леонарда Леонтьевича я нашла того самого парня с каменными скулами и фигурой Шварценеггера, который накануне провожал меня в ресторане до VIP-зала к ожидающему меня мэтру. Кажется, его зовут Сережа Вышедкевич, и он в курсе всех событий. — Вот что, — сказал великолепный Лео-Лео, — я думаю, Женя, что вам с Сергеем нужно скоординировать ваше дальнейшее сотрудничество, а оно обещает быть весьма тесным. Кстати, вот вам аванс за пять дней вперед, чтобы сгладить впечатление от разговора с Сережей. Он человек жесткий и весь какой-то.., угловатый, неудобный. Но зато — надежный. — Ладно, Леонтьич, вали-ка на кухню, — сказал Вышедкевич, — ты еще сегодня ничего не жрал. Потом опять будешь на каждом углу машину тормозить, чтобы эту отраву, как ее.., ага — шаурму купить. «Ого! — подумала я. — А Сережа-то, кажется, на очень короткой ноге держится с кумиром миллионов. Между прочим, где-то я его, того Сережу, кажется, видела. Где же? У меня ведь абсолютная зрительная память. Ах, ну да! Он играл в фильме Эллера „Старая весна“ ужасного бандюгу-рэкетира. Кстати, очень неразумно со стороны Лео-Лео засвечивать в фильмах своих телохранителей, да еще личных, „прикрепленных“. Или он сначала снял парня в фильме, а только потом взял к себе в охрану?» Эллер вышел из комнаты. Вышедкевич повернулся ко мне и, уперевшись в мое лицо плотным, тяжелым взглядом, задал вопрос, неприятно меня удививший: — Ты с ним уже переспала? Не знаю, какой реакции он ждал с моей стороны. Но я и глазом не моргнула, ответив совсем просто: — Нет. — Зря, — произнес он, — для большей правдоподобности следовало бы. — Это, дорогой, позволь решать мне самой. — Как знаешь, — кивнул он, — но насколько знаю я, женщины-телохранители, если они профессионалы, зачастую спят со своими подопечными. Не похоти ради, а для того, чтобы получше узнать их сильные и слабые стороны. Спят раз-другой, не больше, чтоб это не превратилось в привычку. В дурную привычку. Я внимательно посмотрела на Вышедкевича. Кажется, этот тип был вовсе не так прост, как хотел казаться. А насчет «сильных и слабых сторон», узнаваемых через постель, он был совершенно прав. Когда я была моложе на несколько лет и, следовательно, циничнее, я тоже зачастую имела мимолетный секс с «объектами». И в большинстве случаев — не потому, что я испытывала желание заняться с подопечным «любовью», как говорят американцы, а скорее затем, чтобы досконально рассмотреть его как психологический тип. Отметить для себя точки наибольшей уязвимости и зоны максимального контакта, так сказать. Как сказал бы один из руководителей «Сигмы» полковник Анисимов, «вычленить потезисно наиболее существенные моменты его психофизической конструкции». Тогда я чувствовала себя не молодой женщиной в постели с любовником, а каким-то.., блоком компьютерных тестов, что ли, оплетших подопытного кролика посредством датчиков, мембран, проводков и высасывающих, анализирующих информацию. * * * — Значит, так, — сказал Вышедкевич. — Лео ты, конечно, будешь слушать, но мало ли что он может натрепать. Он человек непоследовательный во всем, что не касается его кино, и часто такое качество боком ему выходит, понимаешь? Я скажу как незаинтересованный сторонний наблюдатель. Его жена — дура. Она умна только так, как вы, женщины, умны, — инстинктивно. На иную глянешь — котенок или куренок кажется по сравнению с ней Эйнштейн, а как начнет она юбку на коленях поправлять — так у мужиков искры в позвоночном столбе встают. Да и мало ли что еще встает… Вот и у Алины такой ум. Некоторые бабы обижаются, когда им говорят, что у них мозги между ног находятся. А по мне, если женщина начала думать иным местом, да не дай бог переключилась на голову, так ничего хорошего из этого не выйдет. Поняла? — Я-то поняла. А ты где обучался, орел? Что-то больно говорливый. В кино снялся и монологи стал произносить? Так расслабься, ты не перед камерой. А что касается твоих поучений, так мы еще посмотрим, кто из нас лучший профессионал. Парень искоса посмотрел на меня, а потом вдруг молниеносно выбросил в сторону руку, туда, где на стене виднелся белый выпуклый выключатель. Через секунду вырванная с корнем белая коробочка полетела к моим ногам. — Выключи говорилку, — посоветовал он. — Я тебя и приборчиком обеспечил. — Ловкач, — одобрила я. — Наверное, каскадером был? Или в цирке работал? Иллюзионистом? Вышедкевич уселся в кресло и, передернув атлетическими плечами, произнес: — Ладно. Извини. Надо же — и глазом не сморгнула. Это я так — проверял. Думаю, что мы сработаемся. — Ты, Сережа, проверяй, но предупреждать надо. А если бы я совсем не выспалась и была озлобленная? — усмехнулась я. — Ты, кстати, мне сразу понравился. Как телохранитель, разумеется. С боссом не церемонишься. И это правильно. Босс должен хорошего телохранителя во всем слушаться, что касается безопасности. А то был у меня Один знакомый — отличный профессионал, но мямля. А за хозяином его конкуренты охотились. Приехали они однажды на дачу, и мужик решил искупаться в Волге, понимаешь? Хочу, говорит, и все! Телохранителю нет бы настоять, чтобы он с аквалангом босса снизу прикрывал, а он — побоялся. Хозяин на него наорал, мол, ты скоро и в постель со мной ложиться соберешься. — И чем кончилось? — осведомился Вышедкевич. — Да ничем хорошим. Поплыл хозяин, а потом раз — и с концами. Стали его искать, по дну шарить — нет нигде! Ну, позже всплыл. В ста километрах вниз по течению. Кто его так транспортировал, капитан Немо ли, акула из конкурирующей организации, а может, сом с большим усом — поди догадайся теперь. Ну, моего знакомого с работы, понятно, в три шеи. И поделом. Не надо мямлить! — Решительная ты, Женя, как я погляжу, — криво усмехнулся Вышедкевич. — Ладно, посмотрим, как ты в деле себя проявишь. Ты ведь мне еще тогда, в Москве, понравилась. Идею использовать тебя в том качестве, в каком ты теперь, я подал. Но… Сходство сходством, а вдруг не сработаешь? И скажут все, как Станиславский: «Не верю». Только должна сработать! Все должны поверить. Значит, так: у Алины, кроме Лео-Лео, еще куча хахалей. Я так понимаю, что угрозы исходили от кого-то из них. Так тебе, скорее всего, придется прощупать наиболее вероятных. Во-первых, надо обратить внимание на одного колоритного типа — фамилия его Лукин. Молодой еще, чуть за тридцать, а шишка крупная — глава Регистрационной палаты области. Все бумаги по мелкому и среднему бизнесу через него проходят, все сделки с недвижимостью. Я наводил справки — по секрету от Леонтьича, конечно, — у Алины с Лукиным большая любовь крутилась. Запоминаешь? — Дальше давай, — бросила я. — Номер второй: господин Грицын, владелец сети салонов «Мадам Грицацуева». Знаешь? Там разные товары для дома продают, все, что называется, «от и до»: мебель, технику, белье постельное… Грицын этот не такой молодой волк, как Лукин, но в своем роде еще и поопаснее будет. Лукин сразу за глотку берет, манеры у него такие.., волкодавские. А Грицын мягко стелет, да жестко спать. Хотя Алине, наверное, не очень жестко было, потому как спала она с ним долго и обильно. По слухам, он у нее первым мужчиной был. В пятнадцать, если не в четырнадцать лет. Но в эту физиологию мы вникать не будем, важно другое: джип, который у Алины сожгли, ей Грицын и подарил. — И что из этого следует? — Я внимательно осмотрел то, что осталось от машины. Взрывчатку изнутри подложили, понимаешь? А там сигнализация такая, что и суперпрофессионал минут за пятнадцать только отключит. Да и сама подумай: зачем надрываться, отключать сигнализацию и лезть в машину, если можно было просто прикрепить взрывчатку к днищу? Значит, напрашивается вывод: у того, кто минировал джип, имелись при себе ключи и вся прочая буржуйская атрибутика. Далее: взрывное устройство должно было бы активизироваться только при скорости машины в сто сорок километров в час. А Алина очень любила лихачить! То есть на машине можно было спокойно ездить на скорости, скажем, в сто или сто двадцать километров без риска взлететь на воздух. Но стоило разогнаться — и все. — И как же она избежала такой хитрой ловушки? Кстати, Леонард Леонтьевич мне ничего подобного не говорил. — Да потому что Леонтьич ничего и не знает. Ему с его творческим темпераментом в такой ситуации делать нечего, честное слово! А насчет Алины… Так ведь ее в машине не оказалось. Она подружке машину дала. Подружка та, по большому счету, не человек, а так, подобие. Зовут ее Ира Калинина, запомни на всякий случай. Развалина, пять лет на героине, крэке, коксе, сама понимаешь, что уже от нее осталось. Она в момент взрыва, наверное, подумала, что ее вперло так с дозы, и не заметила, поди, как на тот свет отправилась. — Цинично излагаешь, — не удержалась я от комментария. Сергей пожал могучими плечами. — Цинично поступать можно, а цинично излагать — запрещено цензурой? Джип Алинин раскидало в радиусе двухсот метров, представляешь? Леонтьич именует этот фейерверк скромным словом «сгорел». От подружки, понятно, ничего не осталось. Но это мало кого интересует. Забавно другое: кто? Кто делает все это? Я потому и хочу постоянно проверять тебя, потому что ты, верно, не понимаешь, в какую игру ввязалась. Я тебе все честно говорю. Впрочем, насколько я знаю, тебе не впервой играть в такие игры — я пробил твои данные по линии ФСБ. Ну что тебе сказать? С таким послужным списком ты нам вполне подошла. Тем более что сходство приличное, а про косметическую операцию Алины мы Оттобальдовичу уже дали понять. — Я и не сомневалась, что вам со мной повезло, — усмехнувшись, с иронией сказала я. — Можно сказать и так. Ну вот, вроде все изложил. Напугалась, нет, а? По моим раскладам — не должна. — Да не надо меня пугать, Сережа. Меня и не так пугали. Я все-таки надеюсь, что меня, то есть Алиночку, не будут убивать всю сразу. — Я тоже на это надеюсь, — отозвался личный охранник Эллера. — Кстати, сейчас едем к батюшке. Проще говоря — к Бжезинскому. Если не проколешься у него, так не проколешься нигде. — Я так и подумала, что Бориса Оттобальдовича вы держите за самого опасного человека, — с иронией сказала я. — Леонард Леонтьевич тоже высказывал подобные опасения. Вышедкевич взглянул на меня исподлобья и снова пожал плечами. Я же заговорила голосом и с интонациями Алины: — Бжезинский — оно, конечно, человек большой, но зачем же выключатели ломать, Сережа? — Тут я хихикнула и сама себя оценила: — Похоже сказала, правда? Главное, как я понимаю, не переигрывать. Как ты с этим злосчастным выключателем… * * * Борис Оттобальдович Бжезинский встретил нас довольно холодно. Он быстро пожал руку зятю, мельком оглядел меня и выговорил: — А, вернулась с курорта? Вижу, вижу, опять обличье штопала. Мне уже доложили. На себя не похожа. (Я едва не вздрогнула и внутренне сжалась, тут же мельком взглянула на себя в зеркало: почему не похожа, похожа, еще как похожа!) Заняться, что ли, больше нечем? — продолжал Бжезинский. — Ну что за народ — только и умеют, что развлекаться. Вы, Леонард Леонтьевич, хоть бы роль дали ей в фильме. Какую-нибудь третьего плана, потому что из первого ей нельзя давать — картина тогда уж точно провалится. — Ты, папа, меня всегда высоко ценил, — буркнула я, вложив в эту фразу все эмоции, которые могли бы обуревать тщеславную Алину Эллер при подобной реплике отца. Надо сказать, что я, наверное, все-таки волновалась, потому что голос предательски дрогнул. К счастью, все это было списано на вполне понятное при таком лобовом оскорблении негодование. — Борис Оттобальдович, у меня не так много времени, так что, быть может, пройдем? — осведомился Эллер. — Да, стол уже сервирован. Кстати, у нас сегодня гости. — Гости? — Не только вы. Будет господин Лукин с супругой. Вы, московские, его не знаете, а вот Алина, кажется, с ним знакома. Лукин! Тот самый человек, о котором предостерегал меня Вышедкевич. Лукин, большая тарасовская шишка. Впрочем, мне приходилось слышать о нем и раньше, но никогда не случалось сталкиваться с ним лично. Да, действительно, он был чрезвычайно молод для такой ответственной должности, какую занимал в данный момент. Едва ли ему сейчас сильно за тридцать. К тому же, если судить по свежему, даже цветущему виду, подтянутой фигуре и безукоризненной, ровной белоснежной улыбке, господин Лукин чрезвычайно старательно следит за собой по принципу — на бога, а также природу и молодость надейся, а сам не плошай. Он был облачен в такой же безукоризненный, как весь его внешний вид, светло-серый костюм-тройку. Честное слово, если уж окончательно ставить себя на место Алины, то неудивительно, что этот Лукин ходил у нее в близких знакомых. Чрезвычайно близких знакомых. Потому как хоть Леонард Леонтьевич и был знаменитым режиссером, и молодился до последней возможности, и трепетно относился к своему здоровью, тем не менее молодость есть молодость — Лукин выглядел куда привлекательнее. Тем больше удивления вызывала сопровождающая его женщина. Это была увядающая особа со старательно замазанным косметикой лицом. Вероятно, желая подчеркнуть свою относительную молодость, она облачилась в претенциозное платье, оголяющее плечи и подчеркивающее бюст. Определив для себя возраст дамы приблизительно в сорок два — сорок три года, я тем не менее подумала, что выглядит она совсем неплохо даже рядом с красавчиком Лукиным, цветущим и благоухающим. Как, скажем, выглядела бы неплохо моложавая мама рядом со взрослым сыном. Лидия Ильинична, так звали женщину, очень подошла бы для Эллера или для Бжезинского, который был, между прочим, вдовцом. Кстати, о Борисе Оттобальдовиче. От былой красоты, о которой упоминала моя тетушка, рассказывая о молодости Бжезинского, ничего не осталось. Длинное, обрюзгшее, неулыбчивое лицо тестя Эллера выражало два чувства: желчное раздражение и сарказм. Полузакрытые морщинистые веки накидывали на облик этого человека своеобразный флер надменной углубленности в себя. Лицо его как бы говорило: «И что за шушера у меня в доме собралась! Дочка-дура, ее муженек-режиссер, плешивая самовлюбленность, да еще сопляк из Регистрационной палаты со своей престарелой коровой». Ничего подобного сказать вслух Борис Оттобальдович, понятное дело, себе не позволял, но лично мне хватало и одного выражения его лица. — Ну вот, — проговорил хозяин дома, когда все расселись за столом, — наконец-то собрался весь старинный ареопаг. А то мы как-то заждались Алину Борисовну, катающуюся по заграницам. А, Алина Борисовна? — глянул он на меня. «Алина Борисовна»! Эллер еле заметно толкнул меня под столом коленом, и я ответила: — А меня больно никто и не приглашал. Да, за границами каталась. А сам-то… Тоже, наверное, только что из Финляндии приехал, от друзей, стариков-разбойников. Мой ответ вызвал легкий шелестящий смех. Видимо, я удачно попала. Про поездки Бориса Оттобальдовича в Финляндию к друзьям, которых он называл стариками-разбойниками, я, как и о многом другом, узнала от Эллера и из видеозаписей Алины. — Ну ладно, — бросил Бжезинский, — хватит пикироваться. Приехала — и хорошо. Надеюсь, отдых пошел тебе на пользу, дочь. — Конечно, на пользу, — вместо меня ответил Леонард Леонтьевич, — как-никак Альпы, мороз и солнце — день чудесный… И снег, снег! — Чудесней не придумаешь. Зато у нас в Тарасове, в глуши, мороз присутствует, а вот снег выпасть не удосужился. Не знаю, о чем там, в небесной канцелярии, думают, — выговорил Лукин. Я впервые услышала его голос, оказавшийся высоким и довольно мелодичным, если бы не несколько визгливых ноток, проскользнувших в его речи. — Да где уж им до тебя с канцеляриями-то, Алексей! — отозвался Борис Оттобальдович. — Ты у нас зубр бюрократии, а на небесах засели наивные индивидуалисты. Весь обед прошел в той же ни к чему не обязывающей остренькой беседе с колкими, а порой и весьма сомнительными шутками. Я старалась по мере возможности вставлять реплики, которые, как мне казалось, соответствовали тому, что могла сказать Алина по поводу происходящего. Моей непринужденности способствовали несколько бокалов вина, которые рассеяли некоторую напряженность. Правда, мне показалось, что Лукин косился на меня. Зато — и это главное! — был совершенно спокоен Борис Оттобальдович, а когда и он немного выпил, я совсем успокоилась: не отличит, не определит. Сработало. После обеда Эллер и Бжезинский перешли в гостиную и погрузились в беседу. Я не без оснований подумала, что мне рисоваться не стоит, и решила потихоньку удалиться. Сиятельным собеседникам и без того хватало женского общесува, потому как Лидия Ильинична назойливо предлагала себя в качестве третьей участницы разговора и улыбалась так широко, словно ставила целью разодрать себе рот. Я вышла в коридор. За моей спиной чуть скрипнула дверь, и негромкий голос окликнул: — Аля! Я обернулась. Ко мне спешил Лукин. Он настиг меня несколько суетливым шагом, взял за запястье и произнес: — Пойдем в кухню, поговорим. — А что такое? — спросила я, вспоминая, что Лукина зовут, кажется, Алексей и что мне надлежит называть его именно так, потому что Алина Эллер была его любовницей. Быть может, до самого момента отъезда за границу. — Нужно поговорить, — повторил он, таща меня на буксире на кухню. Тут, заперев за собой дверь, он повернул ко мне довольно-таки взволнованное лицо и промолвил: — Ну вот что. Ты почему, когда откинулась за границу со своим старпером-киношником, мне ничего не сказала, никак не предупредила? Позвонить не могла, да? — А сам что не позвонил? — спросила я. — Так ты ж номер сменила! Я тебе звонил-звонил, а никакого толку! — А-а… — неопределенным тоном протянула я. — Вот тебе и "а"! Хоть бы новый номер сказала… А то как от всего мира скрываешься. Совсем дурочка, что ли, а? Я тут чуть полгорода не искрошил, пока докопался, что к чему. 0-очень интересные вещи узнал. Что это за история с джипом, который взорвался на дикой скорости, а в нем погибла твоя подружка? — Да откуда я знаю? Какие-то уроды решили спровадить меня на тот свет. А мне повезло! Я дала тачку Ирке Калининой, да вот.., такое. А что тебе-то, Алексей? Лукин даже в лице переменился, услышав такое. Подскочил, схватил меня за плечо и так тряхнул, что я едва не ударилась головой о навесной шкаф. — Да я не об этом! — прошипел он. — О другом я! Откуда он у тебя был, тот джип, что взорвался, а? Не говоришь, да? Да я и так знаю! Славка Грицын, сучара, подарил! Это за какие такие красивые глазки он тебе его подарил? Или за какие-то другие части тела? Молчишь… Ты же еще два года назад мне говорила, что у тебя с Грицыным все — кранты. Мол, прошла любовь, завяли помидоры. А выходит, опять норовишь полихачить. Ну и жаба же ты, Алиночка! Вот уж воистину — совести ни грамма! — А ты, я смотрю, в моралисты и духовники записался, — парировала я. — Патриарха Московского и Всея Руси из себя строишь Алексея Второго? Тем более что и имена у вас с ним совпадают… Мало ли что мне подарили… Да, Грицын… Может, у него ностальгия взыграла и он решил мне приятное сделать. Для него этот джип — плевое дело, с его-то салонами по всему городу… А ты, Алеша, если такой умный, то не учил бы меня жить, а лучше помог бы материально. Что, слабо подарить девушке другой джип, взамен того, что взорвался? Может, ты в своей конторе зарплату сам себе снизил и теперь стал финансово немощен? — Ну ладно, ладно! — видимо, несколько оторопев, пытался остановить меня Лукин. — Да не ладно, не ладно! Сам первый начал, тон взвинтил, а теперь еще и меня осаживаешь. — Я просто сказал, что волновался. Ты так быстро уехала в свою Австрию, что мы даже поговорить не успели… А мало ли что в голову лезет, понимаешь? Вот так и я. — Не я быстро уехала, а мой Лео-Лео, черт бы его побрал, меня отправил! Лукин помолчал, а потом выговорил: — Раньше ты так о своем нынешнем муженьке не отзывалась. Наверное, в самом деле стал доставать? А я тебе говорил, что так оно и будет. Ведь он вдвое старше тебя! Я поняла, что немного переиграла. Впрочем, это обычный огрех при окончательном вхождении в роль. Но я поспешила скорректировать разговор следующей фразой: — Мало ли что я о нем говорю? Просто привыкла к нему за то время, пока замужем. А раньше как-то необычно было — вышла за Эллера замуж. Это почти как выйти за Балабанова, за Михалкова или за Эльдара Рязанова… — Ну, до Рязанова-то твоему далеко. Да и до всех прочих… — протянул Лукин насмешливо. — Значит, Алиночка, постепенно входишь в колею. А говорила, что никогда не станешь клушей, прячущейся за мужем. — Вот что, Лукин, — сурово сказала я, — если у нас с тобой что-то и было, то это не означает, что ты можешь заявлять на меня права. Да еще тут, когда в гостиной папаша с Лео-Лео сидят, из пустого в порожнее беседы гоняют. Иди лучше поухаживай за своей законной женой. Она там, наверное, вся истомилась. Лукин даже вздрогнул, когда получил такую плюху. — Да, Аля, — медленно выговорил он, — я вижу, и для тебя время не проходит даром. Ты стала какая-то.., серьезная, суровая. А что, ты действительно сильно упала в Альпах? Ладно, не буду. Хотя, если бы взорвали мой джип, если бы приходилось бояться непонятно кого, наверное, я бы тоже изменился. Ладно. Извини. Будем считать, что сегодня я не был в ударе. Извини. И Лукин вышел из кухни, напоследок окинув меня пристальным взглядом. «Подозревает? Ему показалось — что-то со мной, то есть с Алиной, не то? — тут же мелькнула мысль. — Ну нет, вряд ли. Что он — мыслитель, Спиноза, месье де Бертильон? Обычный чинуша из провинциальной конторы. Хотя, конечно, довольно симпатичный…» Глава 5 — Мне нужно ехать на съемки, — сказал Лео-Лео, с достоинством приглаживая свои великолепные усы. — Поедешь со мной? — Куда такая спешка? — спросила я. — Сиди, беседуй с папой. Я должна посетить косметический салон. А что у меня… — Нос плохо напудрен, — иронически подхватил Борис Оттобальдович, расставляя уголки губ в пропитанной сарказмом улыбке. — Узнаю свою дочку: только что приехала с альпийского курорта, нет бы делом заняться, а она — в косметический салон! — У каждого разное понятие слова «дело», — заявила я. — В семействе потомственных киллеров, наверное, тоже есть такие разговоры типа: «Занялся бы ты делом, сынок, а то недавно один жлоб с зоны откинулся, убрать надо, а ты ерундой занимаешься — на стройку прорабом устроился!» — Язык как бритва, — сказал Борис Оттобальдович, ничуть не смущаясь подобной отповедью. — Маменька тоже за словом в карман не лезла. К тому же она была зазнайка, каких мало: требовала личную «Чайку». Это в семьдесят девятом-то году! Он был под хмельком и потому с явным удовольствием, неторопливо и последовательно, критиковал членов своей семьи, как покойных, так и находящихся в полном здравии. Вероятно, следующим пунктом он пройдется по Леонарду Леонтьевичу. Я оказалась права. — Вот, говорят, яблоко от яблони недалеко падает, — заговорил снова Бжезинский. — А как же, позвольте, в таком случае обойтись с неким немцем из деревни, который лет пятьдесят назад приходил к моему родителю с просьбой выделить ему комнату в коммуналке на том основании, что его жена только что родила первенца. И родитель дал. А чего ж не дать? Он был хороший гражданин. А первенец тот рос-рос, рос-рос, и выросло… Что выросло, то выросло! — с ударением на слове «выросло» закончил он. Леонард Леонтьевич заметил холодно: — Дорогой тесть, давайте не будем об этом. Ну и что, что мой отец просил у вашего жилье? Так, слава богу, яблоко далеко укатилось от яблони. А вот вы, похоже, все еще не избавились от чекистских и партийных замашек. — А зачем мне от них избавляться? — откликнулся Бжезинский. — Мне и с ними, поверьте, неплохо живется. По крайней мере, в карточные долги не влезаю по самые уши… — Он помолчал секунду и добавил совсем уж нетактично: — Аки свинья в лужу. Эллер вскочил из-за стола и врезал по нему кулаком: — Что вы себе позволяете?! — Да я себе в жизни много что позволяю, — отметил Борис Оттобальдович как ни в чем не бывало. — К примеру, покушать и выпить в своем доме с гостями. А вот гостям орать на хозяина воспрещается! — вдруг рявкнул он, вставая вслед за Эллером. — И ты, московская штучка, кажется, немножко об этом забыл! Повод для скандала был настолько ничтожен, что я подумала: Бжезинский искал любой зацепки, любой искры, чтобы вспыхнуть. Вне всякого сомнения, так оно и было. Бжезинский явно провоцировал скандал, и Эллер, не менее спесивый, охотно принял вызов. Он ответил следующим «благородным» манером: — Ты, коммунист хренов, кажется, позабыл, что твоя поганая власть кончилась! — Да, и началась твоя — власть прохиндеев, воров, проходимцев и нуворишей! Фильмы он снимает… Ре-жис-сер… Слепил пять поделок да два сериала про бандитов нашлепал, вот и прославился. Деятель… Эллер налил себе рюмку водки, лихорадочно выпил и, дернув себя за ус, выкрикнул в ответ: — Давно пора с тобой разобраться! Сам пойду к губернатору, попрошу таких, как ты, вычесать. Коммуняки! Привык, что ему все можно.., оскорбляет заслуженных людей! Оттого благообразного, величавого мэтра кинематографа, безукоризненно галантного и предупредительного, какого я видела вчера в ресторане «Львиная грива», не осталось и следа. Леонард Леонтьевич метал громы и молнии. Хотя громы и молнии эти казались какими-то неестественными, наигранными. Или он работает на публику? Едва ли. Не того калибра тут публика, чтобы разыгрывать представление, — Лукин да его толстомясая женушка, тщетно только что умолявшая Эллера о роли в его новом фильме. Нужно было вмешаться. Я схватила «муженька» за рукав и потянула так, что отскочила и покатилась по полу пуговица от манжеты. — Лео, ты в своем уме? Немедленно перестаньте! Мужчины… Мужчинами именуются, а лаются, как базарные бабы! И ты тоже прекрати! — рявкнула я на Бориса Оттобальдовича так, что он отобразил на лице… некоторую растерянность, что ли. — Вы что, здесь ругаться сошлись? Да еще при посторонних людях… — Я оглянулась на торчащих в дверях Лидию Ильиничну с приоткрытым ртом и Лукина. Последний дернул свою благоверную за руку, и оба исчезли. После того как мы остались втроем, мужчины молчали около минуты. Наконец Борис Оттобальдович налил себе вина и, не глядя на меня, проговорил: — Знаешь, Алина, в тот день, когда ты вышла замуж за достойного господина Эллера, я подумал было, что у тебя нет и никогда не будет ума. Но сегодня оказалось, что я ошибался. Ты умнеешь. А теперь оставьте мой дом! Всего наилучшего, уважаемый! — кивнул он Леонарду Леонтьевичу. Тот, бледный и всклокоченный, машинально кивнул в ответ, и мы оба оставили квартиру Бориса Оттобальдовича Бжезинского. Что бы ни говорила об этом последнем моя тетушка Мила, очевидна справедливость изречения: время никому не идет на пользу. — Кажется, я начинаю понимать, почему вы, Леонард Леонтьевич, опасаетесь вашего тестя даже больше неких неизвестных, которые угрожают вашей жене и даже сожгли, — я подчеркнула голосом этот относительно невинный глагол, — джип вашей супруги. Мы ехали в лифте. — Да уж, — буркнул он, — гордый, как… сволочь. Вот с чего он пенится? Ну не нравлюсь я ему… Но я нравлюсь уже столь многим, что могу выбирать, кому нравлюсь, а кому нет. — Вы, как всегда, чрезвычайно скромны и самокритичны, многоуважаемый Лео-Лео, — скептически сказала я. — Ладно. Сядете в машину, вас там ждет Сергей. Господин Вышедкевич, в смысле. — А ты что, в самом деле намылилась в салон? Или просто декларировала при Бжезинском? — Нет. На самом деле. Надо поддерживать имидж. Вас и Сергей превосходно защитит, а за себя-то я всегда смогу постоять. Так что не волнуйтесь. — Постараюсь, — сказал он. — Ну, жду звонка. Я поехал на съемки. Это в окрестностях поселка Багаево, в семнадцати километрах от Тарасова. Живописнейшие места, я вам скажу. Одно плохо: снега нет. Ну ничего — синоптики не обещали обильного выпадения осадков, значит, все сбудется с точностью до наоборот. Кстати, вот тебе ключи от машины. Пока ты состоишь на должности моей супруги, будешь ездить на ней. Синяя «Хендэй Соната», стоит на платной стоянке возле городского парка. — Ясно, — кивнула я. Эллер наклонился к моему уху и прошептал: — А со своей ролью ты сегодня справилась великолепно. Знаешь, ты так изображала Алину, что была лучшей Алиной, чем она сама. Старик аж глаза выкатил, когда ты выдала ему свою тираду. Так что самозванкой ты не прослывешь. Зерна упали на подготовленную почву. «Опять красивые слова», — с тоской подумала я. На сем Леонард Леонтьевич изволил отбыть. Я же направилась в роскошный косметический салон «Эрика», чуть ли не самый дорогой в городе, находящийся прямо напротив дома Бориса Оттобальдовича. Тут меня приняли так, как, верно, принимали бы английскую королеву, прибудь она вдруг сюда. Рослый охранник немедленно поднял трубку внутренней связи, и через минуту ко мне вышла толстая румяная армянка, которая, как оказалось, и являлась владелицей косметического салона «Эрика». Ее так и звали — Эрика Варданян. Госпожа Варданян чрезвычайно любезно и безо всякого акцента осведомилась, какие бы услуги мне хотелось получить сегодня. — Наверное, после Австрии у нас тебе покажется не очень, дорогая Алиночка, но не обессудь — чем богаты, тем и рады. Ну, решительно весь город в курсе, что Алина Борисовна Эллер ездила в Австрию на горнолыжный курорт и, что самое существенное, вернулась обратно. — Эрика, ты, значит, того.., меня по полной программе обработай, — небрежно, с изрядной долей фамильярности кивнула я. — После курорта я немного.., пооблезла, что ли. Все-таки высокогорье. В общем, сделай меня такой, какая я была полгода назад. — Так это ж волосы красить надо! — отозвалась она. — А ты сама говорила, что у тебя проблемы с волосами. — Это я пошутила. И вообще, Эрика, какая-то я бледная стала, правда? Она пристально взглянула на меня и сказала: — Да, наоборот, хорошо. А то ты как-то раз в солярии заснула, потом тебя негры чуть ли не за свою принимали. А сейчас у тебя кожа.., нежнее, что ли, стала. Ну-ка.., даа-а! — протянула она, разглядывая мою руку. — Ты, Алинка, как-то.., изящнее стала. Будто тебя в загранке отрихтовали. «Выражается, как браток, — подумала я. — „Отрихтовали“. Впрочем, наверное, у нее муженек состоит в какой-нибудь веселой бригаде армянского розлива. По крайней мере, об авторитете по фамилии Варданян слыхать приходилось». — Только, Алиночка, терпение. Если тебе все процедуры проходить, то ведь на это несколько часов потребуется. А ты у нас горячая, в прошлый раз массажистку чуть не прибила. У нее потом руки дрожали, пришлось уволить. — Да ну! — непринужденно воскликнула я, чувствуя, что роль Алины Эллер удается мне все больше и больше. — Значит, из-за меня девчонку турнули? Это непорядок. — Нет, ну если хочешь, вернем, — сказала Эрика, пожимая плечами. — Только ведь ты сама в прошлый раз кричала, чтобы ее уволили, потому что она тебе, видите ли, плечика не так пальцем коснулась. «А Алина, кажется, действительно стерва, — подумала я. — Плечико, ишь ты!..» * * * Процедуры в самом деле заняли около пяти часов. Впрочем, не могу сказать, что это меня сильно утомило: любая женщина, лишь раз побывавшая в салоне хотя бы средней руки, поймет меня. Качают в них права только перекормленные жены и родственницы «новых русских». А я некапризна. Так что, выйдя из салона, я чувствовала себя как бы заново рожденной. Состояние это не омрачала даже выписанная за услуги круглая сумма. Платила-то я ее из кармана Эллера. Почему бы и нет? Когда я вышла на улицу, оказалось, что уже почти стемнело. Шел густой снег. Леонард Леонтьевич оказался прав, поставив под сомнение точность прогноза синоптиков. Сразу потеплело, я даже сняла шапку, подставив легкому ветерку и крупным прохладным снежинкам свое свежее, только что из-под кремов и косметических масок, лицо и легкие, приятно шелковистые волосы, обретшие новый, более глубокий по сравнению с прежним оттенок. В салоне «Эрика» знали толк в своем деле. До городского парка я решила дойти пешком. Благо до него было всего несколько кварталов по центральным улицам города, да и погода, как я уже говорила, располагала. Решение невероятное, скажем, для москвички, только что вышедшей из салона, но здесь, в провинции, все немного по-другому. В Москве или Питере я, уж конечно, не пошла бы пешком и не воспользовалась бы метро — обязательно взяла бы как минимум такси. В Тарасове же совсем другие масштабы и совсем другие нравы. Быть может, с точки зрения Алины, идти пешком из салона и было глупостью или несторожностью. Но я-то знала, что такое ловля на живца. Если за мной следят, то тем лучше. Раньше вскроем ситуацию. Тем более что легкий и незаметный бронежилет, в который я сегодня облачилась, вполне защитит меня от пули, если вдруг неизвестный мне враг вздумает форсировать события. Снег валил, густой и уютный. Но не все прохожие правильно сориентировались: пару раз я видела, как люди не удерживали равновесие и падали — ведь пушистый снег быстро прикрыл ледяные корки на тротуаре. Один из таких прохожих шлепнулся едва ли не под ноги и чуть меня не сшиб. Я слабо вскрикнула, хотя вовсе и не испугалась, и отскочила. Парень уже поднимался и отряхивал от налипшего снега джинсы и полупальто кепкой, свалившейся с его головы и открывшей довольно длинные темные волосы. — Простите, девушка, — пробормотал он скороговоркой, — так скользко, что баашку свернуть можно! Я вас не задел? — Да нет, не задели, — ответила я. — Ну.., конечно! Очки потерял, — выговорил парень, подслеповато щурясь на меня. — Куда-то в снег завалились, теперь точно не найду. Что ж делать-то… Вот беда… — Да, плохо, — посочувствовала я. — Девушка, простите, а не могли бы вы мне помочь? Они тут где-то рядом, только я ни хре.., ничего не вижу. Они куда-то вот сюда упали. Пошарьте в снегу, если вам не сложно. — Да ради бога, — сказала я, — только мне кажется, молодой человек, что вам придется заказывать в магазине новые очки. Такой снег… Куда они могли упасть? Я посмотрю, конечно, но вряд ли найду. Я опустилась на корточки прямо в шубе за несколько тысяч долларов, выданной мне из гардероба Алины, и, сняв перчатку, пошарила в снегу. — Нет? — время от времени спрашивал неловкий молодой человек. — Нет, — отвечала я. — Девушка, простите ради бога, просто.., такая ситуация… Я без очков действительно ничего не вижу. Вы не могли бы, извините, тут недалеко.., довести меня до «Оптики»? Я закажу себе новые очки, там их делают за пятнадцать минут. Просто я вслепую сейчас свалюсь раз пять и что-нибудь себе точно сломаю. Тем более что где-то тут поблизости вскрыли теплотрассу, и сейчас там такие траншеи, как, наверное, в сорок первом под Москвой. Если вы не желаете моей смерти… Заключительная фраза была сказана таким тоном, что я едва сдержала смех. — Ну хорошо. Где она, ваша «Оптика»? — Да тут, на углу, — выговорил парень. — Проклятое зрение! С первого класса так вот получилось… — Плохо, — снова высказала я соболезнование, — впрочем, сейчас все лечат. Сделали бы себе операцию на хрусталик, и все дела. — Так это ж дорого, моей зарплаты не хватит. Оставшийся путь мы преодолели в молчании, если не считать бормотания моего спутника, недовольного тем, что с ним случилось. На перекрестке он снова повалился, поскользнувшись, и ко всему прочему увлек меня за собой на землю. Произошло это в метре от черного джипа, и потому меня не удивило, когда в машине приоткрылось окно и чей-то голос спросил: — Падаете? Помочь? — Нет уж, спасибо, — пробормотала я, пытаясь встать из-под своего подопечного и загребая пригоршни снега, — я тут уже одному помогла. — Нет, все-таки помогу. Я начала поднимать голову, но тут вдруг что-то коротко ударило меня в шею. Удар был несильным, но коварным: снег перед глазами сгустился до пугающей черноты, и я ткнулась лицом во что-то горячее, обжигающее. Горячим и обжигающим, как я поняла, оказался снег. Кожа слабо различает горячее и холодное при пограничных состояниях организма, то есть в состояниях болевого шока или иного вида экстремального самочувствия. И я даже не заметила, что на пару минут отключилась. Я приподняла голову и увидела, что уже сижу в салоне машины. Повернула голову. Справа от меня устроился тот самый парень с артистической прической, которому я помогала дойти до «Оптики». Слева же, с пистолетом, прижатым к моему боку, находился еще один индивид — с угрюмым, хотя и не злым, лицом и картофелевидным носом. Спереди сидели двое. Да что их, целый отряд на одну меня? Если они считают меня Женей Охотниковой, тогда понятно. Но ведь они затащили меня в машину как Алину Эллер… Или нет? Может, меня все же рассекретили? Неужели Борис Оттобальдович понял, что перед ним вовсе не его дочь, и велел разобраться со мной? Или же красавец-любовничек госпожи Эллер, Алексей Бенедиктович Лукин, прислал своих архангелов, буде у него таковые имеются? Голова кружилась, в основании черепа ныло. Я слегка повела головой вправо и спросила своего «подопечного», так и не доведенного до «Оптики»: — Ну что, Сусанин, нашел очки? Тот усмехнулся: — Да нет, не нашел. И сильно бы удивился, если бы ты их нашла. — Поняла: ты их никуда и не ронял. — Конечно, не ронял. У меня их и нет вовсе. Я выдохнула: — И кто велел меня похитить? — Зачем похитить, дорогая Алина? — Услышав такое обращение, я несколько перевела дух: все-таки меня принимают за Алину Эллер, что уже радует. Следили, наверное, от салона. И подловили по-хитрому — Зачем похитить? — Говорил тот, что сидел на переднем сиденье рядом с водителем. — Мы просто пригласили тебя в гости. Так что не дуйся. — В гости? Интересно! Вываляли всю в снегу, шубу попортили… Да вы знаете, сколько она стоит, шуба-то? — Узнаю Алиночку. Ее главное заботит — сколько ее шубка стоит, которую в снегу вываляли, — усмехнулся человек на переднем сиденье. — Не о том волнуешься, знаешь ли. — А о чем я должна волноваться? За дуру меня держите, да? И этот.., слепец который! Что, нельзя было просто в машину затолкать, безо всяких пантомим? — Тебя — сразу — в машину? — усмехнулся парень на переднем сиденье. — Да ты нас за кого принимаешь, за идиотов, что ли? Тебя затолкаешь… А потом нас выследят и из гранатомета срубят прямо на КПП каком-нибудь, мол, оказали сопротивление милиции. Папочка-то твой, поди, и не такие штуки проворачивал. Не-ет, Алина. Мы тебя от самого салона вели. Ты, дура, зачем охрану-то с собой не взяла? Все на свою прыть надеешься? — На какую.., прыть? — выговорила я. — Да ладно тебе скромничать-то. На какую — на какую… На ту самую… Как будто это не ты в прошлом году нашего пацана так по шее саданула, что он два месяца в «спинальнике» провалялся, чуть паралитоном не стал. Ты ж у нас приемчиками владеешь. Типа, современная женщина, да… Во феминизм прет. В голосе говорившего послышались откровенно агрессивные нотки. — Вот потому мы тебя так осторожненько и взяли, через Антошку. Он у нас артист, а ты вообще, говорят, актеров любишь, хотя муж твой и кинорежиссер. Но даже если бы при тебе охранник и был, он бы давно уже засветился и мы его по-тихому вырубили бы. — Ну и кому же я понадобилась? — А что, сама догадаться не можешь? Давно тебя уже поджидаем, чтобы спросить, что к чему и как это вышло, что из-за тебя… — Гена, не пыли покамест! — остановил его парень, который так ловко и с такой гениальной простотой надул меня со своими якобы потерянными очками. — Успеешь еще поговорить. Сейчас приедем, тогда и побеседуешь. А то на ходу, в машине, еще заорет, кто ее знает! Я лихорадочно размышляла. По всей видимости, это и есть те люди, которые угрожали Алине Эллер. Ну что же, быть может, в том, что я поддалась на провокацию актера Антошки и попала в этот джип, есть свои плюсы. Они принимают меня за Алину. А кстати… Алиночка-то наша вовсе не такой беззащитный агнец, каким рисует ее Эллер. Впрочем, мужчины часто слепы и не видят очевидного, хотя и почитают себя умными и неотразимыми. Эти в джипе — не исключение. Я хорошо ввернула им про шубу, испачканную в снегу, теперь они будут видеть во мне только мелочную бабу, которая всполошена своим неожиданным похищением. Ну что ж, как только ситуация дойдет до критической отметки, будем переключаться в режим форс-мажор: «Евгения Охотникова, ваш выход!» Я прокрутила все это в голове, и мне стало как-то легче. — Куда мы едем-то? — спросила я. — А ты прям не знаешь! — откликнулся тот, с переднего сиденья. — Как будто ни разу не ездила, сука! — Между прочим, за суку, урод, можешь и ответить… — вполголоса произнесла я. Он медленно обернулся. Я увидела смуглое лицо, бешено сверкающие темные глаза и темно-рыжие волосы, которые делали этого ублюдка похожим на средневекового ката. И палач скрежетнул белыми зубами: — Да ты че, корова, не срубила еще, что это тебе не по салонам ходить, сиськи в соляриях греть? Думаешь, твой папа — самый крутой и тебе все можно, падла? Мы и поконкретнее тебя людей возили, и ничего — потом они выли в подвале и просили кончить их. — Какой ты добрый, — отозвалась я и полузакрыла глаза. Ну что ж. Сейчас немного можно расслабиться. Пока мы едем, меня не тронут, это факт. По крайней мере, ясно одно: то место, куда меня везут, Алина — настоящая Алина, которая сейчас где-то на горнолыжном курорте, — знает. Она там бывала. А вот с субчиком на переднем сиденье лучше больше не заговаривать. Какой-то он бешеный — дергается, ноздри раздувает, глаза пучит оголтело. Примерно такая же рожа была нарисована лет пять назад на этикетке водки «Быть добру». Этикетка клепалась кустарным методом на примитивной копировальной технике, водка была под стать ей. Гм… «Быть добру». Хорошее название. А главное — подходящее. Глава 6 Машина подъехала к железным воротам в заборе вокруг загородной дачи и посигналила. Насколько я могла судить, место было не так чтобы уж очень отдалено от Тарасова, но диковатое: Вряд ли зимой кто-либо ночует на дачах и вообще ездит сюда, особенно в такой-то снегопад. Долгожданный, черт бы его не вид ел… Ворота открылись, и машина въехала во двор. А дачка, прямо скажем, не хилая: три этажа, флигель и пристройка. Раскидистые садовые деревья тянули в стороны свои облепленные снегом ветви и внезапно вызвали у меня аналогию с воинством привидений, унылых, коварно медлительных, завораживающих вкрадчивостью своих мерных движений. Вспомнились даже стихи, как будто эту картину рисующие…"И деревья, как призраки белые, высыпают толпой на дорогу, словно знаки прощальные делая… белой ночи, видавшей так много". Что увидит сегодняшняя ночь? Что увижу я? И вообще.., увижу ли? Глупости. Поэтические вольности, Женечка. Сейчас разберемся. Ничего страшного. Ничего, ничего… Водитель остался в джипе, а тот, что был с пистолетом, ткнул меня в бок и хрипнул: — Вываливай! Помимо меня и типа с пистолетом, в дом направились также бешеный с переднего сиденья и Антон-актер, который так удачно сманил меня с заснеженной улицы в теплый салон джипа. Наверное, будь тут Лео-Лео, он не замедлил бы рассказать какую-нибудь высокоумную притчу о выманиваниях. К примеру, жил в Китае мандарин, славящийся своим упрямством. Был он упрям даже не как осел или ишак — кто там из перечисленных животных представлен в фауне Китая? — а как целое стадо оных. И однажды позвал мандарин к себе во дворец мудреца.., какого-нибудь Хунь Мунь Суня.., и говорит ему: «Прослышал я, что ты — мудрейший и хитроумнейший из всех живущих в Поднебесной. Докажи свою мудрость и хитроумие — вымани меня из моего роскошного теплого дворца на улицу — под дождь и ветер. А не выманишь — настанет тебе карачун». А мудрец речет: "О, могучий! Да разве ж смею я, ничтожный, выманивать тебя из дворца! Вот если бы, наоборот, ты повелел мне выманить тебя из-под дождя во дворец, тогда бы я попытался. Но разве ты сможешь согласиться на мое условие?" — «Смотри, о ничтожный! — рассвирепел мандарин. — Я — владыка и могу все. Вот я выхожу и становлюсь под дождь! Выманивай же меня обратно во дворец!» А мудрец тогда и говорит: «Славный мандарин! Я даже и не буду пытаться выманить тебя обратно во дворец. Ты просил меня поставить тебя под дождь. И я это сделал». — Пошевеливайся! — грубо толкнули меня в спину. — А то тащится тут с таким блаженным лицом, как будто кокса нанюхалась. — Образные у вас, однако, сравнения, — сказала я и вошла в большую, довольно безвкусно отделанную и обставленную комнату, основной упор в которой делался на одно: на помпезную роскошь. Отдельные предметы этой роскоши слабо между собой сочетались: к примеру, рядом с белым мраморным камином, выполненным в староанглийском стиле, соседствовал вульгарный кожаный диван, а стены украшали искусные копии работ великих мастеров в дорогих резных рамах. Рядом с камином ни к селу ни к городу стояли два кресла, обитые пурпурной тканью, — из такой ткани раньше делали флаги пионерских дружин. В одном из кресел сидел мужчина в кожаной жилетке на голое тело. Жилетка не скрывала ни волосатой груди, ни мощных, как у профессионального землекопа, рук, ни отвислого уже брюха, вольной волной стекающего на брючный ремень. Мужчина пил пиво и смотрел телевизор. По всей видимости, что-то из демонстрируемого вызывало у него негодование, потому что он матерился, а в тот момент, когда в комнату ввели меня, швырнул о стену пивную кружку и заорал: — Ну что за ересь?! — Геннадий Геннадьевич, — обратился к нему Антон, — вот, привезли. Матерящийся мужчина в жилетке выключил телевизор и медленно повернулся ко мне. У него был жирный круг лица и точечные свиные глазки, в которых плавал угрюмый интерес без признака, к счастью, какой-либо агрессии. — А, ну-ну, — проговорил он. — Заходи, любезная, располагайся. Ну, как самочувствие после курортов-то? В нашей немытой России, наверное, и быть-то уже западло? Ну, Москва, Питер — это еще куда ни шло, а вот в Тарасов приехать — это ты, подруга, дала шороху. Присаживайся, говорю. Я машинально села. За моей спиной встал бешеный с переднего сиденья джипа, а чуть поодаль остановился Антошка-актер. — Да, Алинка, давно ты в гости не заезжала. Я уж и забыл, какая ты на рожу смазливая. Я прищурилась и задала вопрос, наверное, самый неудачный из того, что вообще могла произнести: — А ты кто такой? Мужчина откинулся назад и протянул неодобрительно: — О-о! Короткая у тебя память после курортов стала. Или она пьяная, под наркотой, а, Тугрик? Человеком с собачье-монголовалютной кличкой оказался тот самый рыжеволосый смуглолицый парень, что злобно крысился на меня в джипе. Когда толстый окликнул его, он с готовностью выступил вперед и рявкнул: — Да нормальная она, Геныч! Вовсе не бухая и не под наркотой. Ты че, сам не помнишь, — она о здоровье своем заботливится! Корявое неграмотное слово «заботливится» вместо «заботится» прозвучало наиболее зловеще из всего сказанного. — Вот и мне так же кажется, — сказал толстый, — никакая она не бухая и наркотой не крытая, так что уважительная причина, по которой она может память потерять, у нее отсутствует. Вот когда у моей сестренки загул был, она, помнится, не то что тебя, Тугрик, который под ее милого косил, и меня, родного брата, не признавала. Говорила, что я Александр Македонский и даже какой-то там торт. — «Наполеон», — напомнил Тугрик. — Ага, точно, — кивнул толстый. — Что же ты, Алиночка, своих не признаешь? Я за тобой такое авто послал — королева французская позавидовала бы. — Во Франции республика, — ни с того ни с сего сообщил псевдоочкарик, — пятая. Там давно уже королевы нет. — Ну, значит, английская, грамотей ты наш, королева позавидовала бы. Лучших людей своих я за тобой послал, — продолжал толстый, наливая себе вместо пива уже водки и выдвигая откуда-то большой поднос с различными закусками. — Вот Антоша-актер, например. С ним ты пока незнакома была. Но он — талант, в театре играл, в пьесах классических, Гоголей-Моголей разных. Кого ты там, Антош, играл? Этого, как его… Хлюстикова… — Хлестакова, Геннадий Геннадьевич, — недовольно, но четко ответил Сусанин. — Хлестакова из пьесы «Ревизор» Гоголя. А никакого не Моголя. — Ну-ну, еще меня учить будешь. Пока ты, Антоша, университеты и театры разные через себя прокачивал, я в другом образование получал: афганское военное называется. Два с половиной года. Ладно. Это сейчас к делу не относится. А вот, пожалуйста, небезызвестный тебе, Алиночка, Вилька Тугрик, — вернулся толстый к прежнему обидно-издевательскому тону, — он же Тугарин Равиль Ахнефович. Без пяти минут муж твоей лучшей подруги Иры Калининой, моей сестренки заблудшей. Поговорить не хочешь, а, Алиночка? Ведь я много для этой нашей встречи сделал, так уж и ты меня не обижай, не морщи губок своих напомаженных. Ну, что молчишь-то? — А что мне тебе сказать, Геннадий Геннадьевич? — наконец-то разобравшись, с кем имею дело, проговорила я. — Я, честно говоря, до сих пор не понимаю, чего ради твои бойцы меня сюда приволокли. — Ах ты, сука! — громыхнул за моей спиной Тугрик, он же Равиль Ахнефович Тугарин. — Позволь, Геныч, я этой шалаве гладкошерстной втолкую, о чем тема! И он рванулся ко мне явно не с намерениями пригласить на медленный танец. — Оставь! — сморщился Гена Калинин. — Что, честное слово, как с цепи сорвался! Разберемся. Кто виноват, накажем. Так что ты, Тугрик, не пузырься понапрасну, а то тебе никогда из тугриков в баксы не перекинуться. Тот умолк, недовольный. Геннадий Геннадьевич снова обратил ко мне оловянный взгляд своих свиных глазок: — Дело вот в чем. Конечно, не сейчас, а раньше надо было базар тереть, когда еще следы не остыли. Ну да ты стараниями своего муженька-киношника за бугор соскочила, на лыжах кататься. А тут ты каталась на хороших тачках. И в один прекрасный день дала джипарь свой подружке Ире. Та хоть и дура отмороженная, а все ж сестра мне… — Геныч! — хрипнул, прерывая босса, Равиль. — Закрой зевало! С тобой тоже не мешало бы разобраться, это ж ты ее потчевал дурью. И не трынди, что ты ее в диспансер на лечебку толкал. Знаю я твои диспансеры, Равиль. — Я, Геныч… — Все! Не о тебе речь. Так вот, Аля, машинку ты Ире дала, а машинка в тот же день и крякнула. Разнесло ее по кусочкам. С одной стороны, вроде бы и не резон тебе собственную тачку рвать, а с другой.., ты ведь ее не на свои бабки покупала, а получила от урода своего очередного, от Славки Грицына, работодателя моего бывшего. Так что, Алька… — Ты что, Гена, — заговорила я, понимая, что дальнейшее мое молчание даст основание завалить меня новыми бессмысленными обвинениями, включая пожар Рима и убийство Джона Леннона, — думаешь, это я убила Иру? Я подложила в собственную машину динамит? Ты, Гена, белены объелся? Или просто объелся? — Слушай дальше! — побагровев, рявкнул Калинин и, налив себе почти полбокала водки, опрокинул, даже не закусив, хотя на столе имелось много всяких вкусностей. — Джип подарил тебе Грицын, так? — Ну, он, — несколько рассеянно произнесла я, окидывая глазами комнату и начиная вырабатывать план, как получше отсюда смыться без, что называется, телесных повреждений. — А через два дня после того, как взорвался джип с моей сестрой, Славка Грицын вызвал меня к себе и заявил, что отказывается от услуг моего охранного агентства. Сказал, что теперь мне только овощные базы и секонд-хенды всякие вонючие охранять дадут. А знаешь, чем он объяснил свое заявление? Что я бандит, который устроил взрыв собственной сестры, потому что она, дескать, всю нашу семью своей наркотой задолбала. И что машину выбрал удачную, убив, так сказать, сразу трех зайцев. Первый — Ирка, второй заяц — сам Славка, которому типа западло терпеть, что его подарочные машины взрывают, типа я так уязвить его хотел. А третий заяц — ты. Вроде я на тебя давно зуб имел и давно собирался с тобой.., это… От выпитого у него начал заплетаться язык, а мысли передвигались этаким молодецким аллюром, не особенно разбирая дороги. Геныч опрокинул еще стопку, на этот раз закусил и долго, тщательно жевал. Наконец он заговорил: — А еще у меня запись есть. Ирка же любила себя на камеру писать. Так вот, за пару дней перед тем, как ей кранты.., она записала вот это. Тугрик, ткни-ка кассетку! Я взглянула на экран телевизора: там возникло бледное лицо с черными тенями под глазами и вяло шевелящимся, как у выброшенной на берег рыбы, ртом. Губы у Иры были бесцветные и серые, без признаков макияжа совершенно. Впрочем, несмотря на явные свидетельства недуга, девушка на экране сохранила следы красоты, и наблюдательный человек, отбросив наслоившуюся шелуху пороков Иры Калининой, пришел бы к выводу, что еще лет пять назад она была замечательно хороша собой. Прорезался голос. Он был такой же блеклый и пресный, как выталкивающие звук за звуком губы. Голос, впрочем, сохранил мелодичность, и в нескольких местах записи ясно почувствовалось, что речью Ира владела превосходно. Только не в таком состоянии, конечно. А говорила она следующее: " — Я знаю, что меня скоро не будет. Это совершенная истина. Я не пророчу и не боюсь. Да, впрочем, это уже и не важно. Мое личное мнение заключено во мне самой, и что оно будет стоить, если меня уже не будет? Э-э, вот только не надо меня учить. Бабушка всегда была моралисткой, и мама тоже. Утех, кто пьет и не пьянеет, дети алкоголики. Да, кстати… — Ира подняла палец. — Я тут хотела сказать, что если я скоро умру, то вы не думайте, будто я подохла свиньей. И что, если я торчу? Главное не то, что человек торчит, а то, что он при этом может оставаться человеком. До определенной грани. Знать бы эту грань, она ведь видна только со стороны. Но мне нашептали… — Девушка понизила голос почти до шепота и приложила палец к губам. — Я знаю, все они видят эту грань и подталкивают меня к ней. Вот Алька Бжезинская, пышная такая, нынче она стала Эллер… Ей невыгодно со мной общаться, она брезгует… Я думаю, что Алька не поскупилась бы дать мне откупных, лишь бы я забыла о ее существовании… Не деньгами, конечно, потому что деньги — обертки от конфеток, а что я заворачиваю в эти обертки, и так всем ясно, особенно доктору Берковичу из наркошного диспансера. Нет, не деньгами. «Борзыми щенками». Ага, ага! Самое удобное. Впрочем, надо ее попросить подарить мне машину. А то моя… Самый лучший костер — это скорость! И Алька это зна…" Геннадий нажал на «стоп», и Ира застыла на экране с перекошенным ртом. — Она тебя.., разгадала! — выкрикнул, точнее, прохрипел Геннадий. За время просмотра он успел опустошить бутылку водки, которая до включения видео была полна больше чем наполовину. — Она даже сказала, каким именно способом вы с Грицыным ее убьете! — Да ты что, Гена? — едва выговорила я, оторопев. — Если убивать, то зачем таким дорогим и опасным способом? Она же, в конце концов, не банкир и не министр! Зачем же было взрывать джип? Можно ведь и дешевле… М-да, что-то я сегодня все не то говорю… Калинин выпучил свои свиные глазки, а Тугрик обежал вокруг кресла — он стоял позади, а оказался прямо передо мной — и, вытянув вперед руки, вцепился мне в горло. Впрочем, одну руку я успела перехватить, а вторую… Вторую перехватывать было нечем: на своей правой ладони я, по старой привычке, сидела. Впрочем, ни Тугрик не успел нанести мне существенный вред, ни Гена Калинин с окаменевшим Антошей-актером — помешать ему. Я приподнялась, высвободила ладонь и жестким ребром ее зарядила Тугрику в переносицу. Равиль повалился, как дерево, срубленное дровосеком. В глазах его застыло остекленело-бессмысленное выражение. Я вскочила из кресла, но в ту же секунду в руках Ген Геныча появился пистолет «ТТ». — Спа-акойна! — протянул он. — Не дергайся, сука! Вот теперь я точно знаю, что это ты ее убила. — Потому что я стала сопротивляться твоему.. Тугрику-шмугрику, копейке ломаной? — воскликнула я. — Он твою сестру на иглу подсадил, вот ты бы его и притормозил, когда она еще жива была! И" — Так он же при тебе ей в первый раз наркоту давал! Ты и предложила — побаловаться, — взревел он, вскакивая, — дескать, люди уже взрослые, а наркоты не пробовали. Ты-то под присмотром папаши с дури быстро слетела, а вот Ирка… Так что не надо тут из себя корчить чистенькую! Я смутилась, вспомнив, что говорю сейчас от имени Алины Эллер, о которой не знаю многого. Очень многого. — Что ты, что этот твой Славка Грицын — все вы одного поля ягоды! — продолжал бушевать пьяный Гена. В руке его плясал пистолет, и больше всего меня волновало, что палец его может непроизвольно нажать на курок, ведь оружие, я видела, было снято с предохранителя. — Понятно, что он меня уволил, отдалил от себя… Боялся, что вы Ирку пустили под откос, а держать при себе мою структуру, если я узнаю обо всем, это — конец. Ему — конец! Честно говоря, слова Гены звучали так убедительно, что я поневоле начала допускать: Алина Эллер вполне могла, сговорившись со своим Грицыным, провернуть такую операцию. То, что мотивы преступления, приведенные Калининым, были более чем сомнительны, а его реализация — непомерно дорога и опасна, в голову шло слабо. В мыслях билось другое: а вдруг и правда Алина виновата в смерти Иры? Что тогда будет со мной, ведь они полагают, что Алина — это я… — Гена, значит, это ты и твои люди слали мне угрозы, звонили по телефону, подкидывали анонимные письма? , Он посмотрел на меня искоса, помолчал и наконец, что называется, разродился: — Да ты что мелешь, дура? Какие письма? Ничего я тебе не слал. Мне что, заняться больше нечем, кроме как с тобой переписку вести? — Точно? — выговорила я. — Ты мне тут, Аля, з-зубы не з-заговаривай, — пьяно запинаясь, заговорил он относительно ровным тоном, но почему-то короткий вариант имени — «Аля» — показался мне худшим признаком, чем все предыдущие «дуры», «жабы» и «шалавы». Я перебрала в памяти все, что касалось анонимных писем с угрозами и зловещих телефонных звонков, адресованных Алине Эллер, и перед глазами четко, словно надпись мелом на доске, всплыли слова, сказанные Леонардом Леонтьевичем о неизвестных, угрожавших Алине: «Да что они могут сказать? Как в дурацком бандитском боевичке. Что-то типа „береги свою телку, а то вымя вырвем“. В общем, бессодержательная грубость. Но Алине, видно, говорили что-то более конструктивное, потому что она ходила испуганная, а когда у нее потом сожгли джип и она только чудом уцелела, то я решил отправить ее за границу…» Вот оно! «Когда у нее потом сожгли джип»! То есть джип взорвался уже после того, как угрожали Алине. После! Следовательно, Ирина Калинина была еще жива в то время, когда начались угрозы расправы с Алиной Эллер. И следовательно, у ее брата Геннадия нет никаких оснований предъявлять претензии мне.., то есть, конечно, Алине. Никаких! Итак, он к угрозам отношения не имеет. Однако опасность для меня остается. Судя по выражению лица господина Тугарина, поднимавшегося с пола, ничего хорошего мне ждать не приходилось. — Ну, гнида, — пробормотал Тугрик, ощупывая лоб и огромную гематому на нем, — за сладкую жизнь когда-нибудь надо платить. Не желаешь ли?.. — Кино насмотрелся, да? — бросила я. — Тугрик, меня от нее уже тошнит, — заявил вдруг Гена Калинин. — Бери ее и дуй с ней на задний двор. Ты меня понял. Тугрик оскалился. Зубы его клацнули. Он протянул руку, и Ген Геныч вложил в нее пистолет. — Возьмешь с собой Актера, — добавил Калинин и, тяжело осев в кресло, налил себе еще водки. — Я сам бы пошел, да что-то… гнусно, в общем. Договоришь с ней сам. Наше дело я тебе одному поручаю. — Наше дело… «Коза ностра» на итальянский манер, — выговорила я. То есть нет, не выговорила, а только собиралась выговорить. И правильно, что не стала трепать языком попусту. Чего бы я добилась? Нет, нужно повести себя более умно. Повести себя так, как вела бы себя сейчас настоящая Алина Эллер, если бы почувствовала близость смерти. Что сделала бы она? Правильно: закатила бы истерику и стала умолять о пощаде. Цеплялась бы за жизнь, а отнюдь не стала бы щеголять хладнокровием а 1а Зоя Космодемьянская, мол, презираю вас, мерзавцы. Я спрятала лицо в сложенные лодочкой ладони, почувствовала прохладу дрогнувших пальцев, а потом подняла уже мокрое от выдавленных слез лицо и выговорила прерывисто: — Мальчики.., но это правда не я! Маль… мальчики! Не убивайте! Не.., не надо! — Поздно пить боржоми, когда почки отвалились, — процедил сквозь зубы Тугрик. — Когда мне по морде прислала, так руки не дрожали, а теперь — гляди, как они заплясали. Я с тобой еще на пустыре договорю. — Шубу тут оставь, — приказал Ген Геныч. — Подаришь телке какой-нибудь? — Дурак! «Телке»! В камин ее! Улика все-таки… — Так она ж, поди, — пробормотал от дверей Антоша-актер, — стоит немерено. Как же ее палить, а? Калинин выпил еще водки, закусил и прохрипел: — Жадность, Антоша, не только в поговорке фраера сгубила, она и многих других подводила — кого просто под монастырь, кого и под статью пожизняковую. Понял меня? В финале сей замечательной фразы Геннадий подавился, и в его пропитой глотке захлюпали скомканные звуки. Антоше пришлось хлопать босса ладонью по спине, чтобы спасти босса от удушья. Но я взглянула на эту сцену, не стала дожидаться ее окончания, а, закатив глаза, упала на ковер. * * * — Вырубилась, шмара. — Может, ее прямо здесь кончить, Геныч? — Да ты че, сдурел, Тугрик? Совсем ума нет, баран? А кровищу ты потом отмывать будешь? А труп ныкать — тоже ты? Ну, что смотришь? Снимай с нее сережки, перстеньки и цепуру. И этот.., браслетик не забудь. — И куда мы все ее «рыжье» денем? Барыгам спустим? — Идиот ты, Антоша. Тебя же первого с этим «рыжьем» и склеют менты. Сбагрим, конечно, но похитрее. Ведь по драгоценностям опознать могут. Снимай! Я слушала все это, искусно изображая обморок. Наклевывалось несколько выводов: убивать меня в доме не будут, поволокут на какой-то пустырь. Значит, спустя некоторое время сознание нужно «обрести», но половинчатое, паллиативное, как у сонной рыбы. А уж на пустыре я с ними разберусь. В доме бороться чревато неприятностями — слишком их тут много, отморозков этих. Вот, судя по звукам, в дверях появился еще один тип, тот, что тоже сидел в машине. А у него есть «ствол». Рыпнусь — пристрелит на месте, тогда не помогут вам, Евгения Максимовна, никакие знания и умения, усвоенные в спецгруппе «Сигма». Значит, нужно выждать. Не тот победил, кто уже считает себя победителем, а тот, кто умеет ждать. — Ну, че там с ней? — раздался уже ну никакусенький, мычащий голос Гены Калинина. — Гриша, Актер, берите ее и тащите. Тугрик с вами пойдет — проконтролирует. Вот только Гриши мне до полного счастия и не хватало! Я пошевелилась и попыталась приподняться. — Геныч, она барахтается уже. — А, ну тогда Антоша с Равилем и вдвоем справятся. Берите ее. Для правдоподобия я не открывала глаз в течение всего того времени, пока меня вели по дому. Спотыкалась, заплетала ноги, мычала что-то жалкое и раздавленное, цеплялась за чьи-то шеи и руки, за что пару раз получила хлесткие удары по спине. Потом меня охватил резкий холод. И он неожиданно успокоил, вселил решительность и гнев. Я приоткрыла один глаз. Меня выводили из дома через заднюю дверь на большой, занесенный снегом пустырь. По снегу гуляли, вились белые змейки поземки. Пустырь пылил ледяным холодом. С одной его стороны была ограда заднего двора дачи Гены Калинина, с другой — пустырь круто обрывался в овраг, на дне которого протекал мутный незамерзающий ручей, уходящий в бетонную подземную трубу. Пахло оттуда отнюдь не мимозами. Труба, судя по всему, относилась к подземным ассенизационным коммуникациям дачного кооператива или близлежащей деревни. Хотя насчет последней — вряд ли. Да, впрочем, до того ли мне сейчас? Я неотрывно смотрела, как приближался край обрыва, как чернел на его дне поток журчащей воды. Ручей был так быстр и так грязен, что его не могло ни затянуть льдом, ни занести снегом. А пушистый щедрый снег, который так долго ждал своего часа и вот наконец дождался, шел стеной. По бокам пустырь окаймляли разлапистые старые деревья с осевшими под тяжестью снега ветвями. Ели, елочки… Скоро Новый год. Все-таки хотелось бы его встретить. — М-мальчики, — выговорила я, — мне холодно. Я простужусь. — Чего? — недоуменно выговорил Антоша, а Тугрик подвел черту под моим высказыванием: — Не успеешь простудиться-то. Да не журись ты, дура. Мы тебя не больно… А мне тебя даже жалко немножко. Такую девку в расход пускать безо всякого… Подержи-ка ее, Антоша. Да крепче держи! Увертливая, стерва… Антошка-актер как-то неуверенно приобнял меня за плечи, чтобы я не упала. Я чувствовала, что его руки ходят ходуном — то ли от мороза и ветра, то ли от страха. А скорее всего — от того и от другого сразу. Тугрик меж тем проверил обойму и, найдя, что она почти пустая, стал перезаряжать пистолет, говоря: — Ну что ты торкаешься, баран? Ну что ты, актеришка, торкаешься? Думал, что мы ее берем позабавиться? Так успокойся, если бы мы ее трахнули, а потом поймали — срок бы нам не меньший впаяли, чем если бы нас поймали после того.., как мы вот сейчас ее остудим. Ничего. Она, падла, любит снег, крутые спуски. И мы ее по снежку да крутым спускам направим сейчас в овраг Вонючку. Ты, Антоша, ее не жалей. Она, конечно, тварь смазливая, да только если что — тебя бы не пожалела вовсе. Ирку-то они с хахалем ее Грицыным не пожалели. — А может, это не она? — раздалось над моим ухом. Я приоткрыла один глаз и ослабла на руках Антоши-актера, координируясь и готовясь к одному-единственному выпаду, которого должно хватить. — Не она? Да ты че, сомневаешься? Так ты, ублюдок, вместе с ней у меня ляжешь здесь, понятно тебе? — Понятно, Туг-рик… — заикаясь, промямлил Антоша-актер. — Кому Тугрик, а кому Равиль Ахнефович! — зло откликнулся Тугарин. Клацнув обоймой, он вставил ее в пистолет, потрогал пальцем курок и, подняв дуло на уровень своих глаз, заглянул туда, как будто мог увидеть, да еще в темноте при метели, что-то интересное. Я легко выскользнула из рук Антошки, оттолкнув его локтем так, что он полетел в сугроб, и с силой нанесла удар правой по пистолету в руке Равиля. Грянул выстрел. Тугрик вздрогнул всем телом и стал заваливаться назад, рыхло оседая в молодой снег. Через несколько секунд по мертвому окровавленному лицу его уже танцевали, как веселые чертики, белые бурунчики метели. — Никогда не поворачивай пистолет дулом к себе! — пробормотала я назидательно, а потом повернулась к Антоше-актеру, барахтающемуся в сугробе, и выговорила, напрягая голос: — Ну что, дорогой? Не поискать ли тебе очки в местных сугробах, а? Не хочешь? Ну и зря! Я бы теперь их точно нашла — со второй-то попытки. В общем, так, урод. Шубу мне, конечно, жалко, но жизнь дороже. Давай-ка мне сюда свое пальтишко и шапку. Да, кстати, и телефон. — У меня нет… — пробормотал тот, вставая. А потом сделал неуклюжий выпад в мою сторону, норовя ударить. Как же, достанешь ты меня. Птенец, сущий птенец. Я коротко ткнула ему в солнечное сплетение, отчего он минуту постоял, согнувшись, на немеющих ногах, а когда я сама стащила с него полупальто и шапку, рухнул в снег. Я наклонилась над убитым наповал Тугриком и, пошарив по его куртке, нашла то, что искала, — сотовый. Антоша-актер пополз от меня, как-то судорожно загребая руками снег. При этом он не рассчитал направление, и, когда под ним вдруг осел сугроб, скрывавший край обрыва, он нелепо взмахнул руками и начал сползать в овраг. Когда парень понял, что ему угрожает, то проверещал что-то неразборчивое и тут же сорвался вниз по склону. Я без сожаления посмотрела ему вслед. «А хорошую мысль подал лицедей, — подумала я. — Надо, пожалуй, таким же манером и от Тугрика избавиться. Он, как всякая мелкая монетка, должен хорошо катиться». Я приподняла труп Тугарина и, дотащив его до края оврага, столкнула вниз. Он скатился, как лавина, увлекая за собой тем больше снега, чем ниже спускался по склону. Наконец тело ухнуло в грязный ручей. Тускло полетели брызги. Ручей всхлипнул, беря в свои незамерзающие объятия незадачливого братка. Тугрик перекатился два раза под напором воды, и его засосало в трубу. Последнее я уже увидела с большим трудом, напрягая глаза. Антоша же вообще скрылся из поля моего зрения. Впрочем, мне было не до него. По-хорошему мне следовало вернуться в дом и забрать свои вещи, да еще поставить на место оставшихся в живых уродов, но я ясно сознавала, что такое поведение выходит за рамки образа Алины Эллер. Нельзя, нельзя переигрывать. Впрочем, что я знаю об Алине? Мало. Очень мало. Снегопад усиливался. Снежинки стали крупнее, они уже не кружились, прихотливо танцуя под порывами ветра, а падали почти по отвесной траектории. Крупные хлопья снега, щедрые. Словно там, наверху, в небесной канцелярии, на функционирование которой еще сегодня сетовали гости за обедом у Бориса Оттобальдовича, кто-то шаловливый взрезал небесные перьевые подушки, и теперь содержимое их сыпалось, сыпалось, сыпалось на побелевшую под этим пушистым покрывалом землю. Холод пробирался под одежду, скреб своими коготками кончики пальцев на руках и ногах и грозил сковать все тело. Я хорошо умела преодолевать холод, но подготовка — не анестезия, всех ощущений не снимешь. Так что нужно поторапливаться. Я решительно выпрямилась и устремилась наискосок по пустырю по направлению к ограде калининского дома. Надо было спешить, а то ведь оставшиеся бандиты могли хватиться своих задержавшихся товарищей. Прежде всего стоило определиться, где я нахожусь. Впрочем, долго гадать не пришлось. Я выбрела на пустую зимнюю дорогу и разглядела одинокий указатель под не менее одиноким фонарем. Крупные хлопья, как птицы, слетались на свет. На указателе значилось: «с. Багаево». Глава 7 Я даже подпрыгнула от радости, хотя в последние два часа поводов для нее было более чем недостаточно. Село Багаево! Ну конечно! Эллер говорил после бурного обеда у господина Бжезинского: "Я поехал на съемки. Это в окрестностях поселка Багаево, в семнадцати километрах от Тарасова. Живописнейшие места, я вам скажу. Одно плохо: снега нет…" , Снега нет?! Хорошо сказал, не правда ли? Стынущими ноющими пальцами я выхватила сотовый телефон, найденный у Тугрика, которому он уже не понадобится. В аду ему выдадут полный пакет местной сотовой связи. Преисподняя GSM, тариф «На сковороде»… Н-да. С юмором надо бы попридержаться. Подмороженный у меня сейчас юмор. Только бы был прием. Только бы был прием! Я включила телефон и глянула в левый верхний уголок экрана. Есть прием, есть! Ну конечно, есть. Чего было нервничать — ведь всего-то семнадцать километров от города или немного больше… В трубке щелкнуло соединение и прозвучал сонный голос: — Н-но? По вальяжным, я бы даже сказала, каким-то просторным интонациям сложно было не определить баритон моего мужа по контракту — господина Эллера. И я проговорила: — Ну что, м-милый… Это я, Алина. Тягучее молчание образовалось в трубке. Потом полный ужаса голос протяжно воскликнул: — Али-и-ина?! И все оборвалось. Короткие гудки. Я выругалась, хотя пласт ненормативной лексики родного языка применяю крайне редко. Но тут.., как тут не выругаться, когда я стою на обочине заснеженной сельской дороги, теряющей свои очертания в метели, а он лежит где-нибудь в теплой кровати, причем, вполне возможно, не один, а с какой-нибудь девочкой из массовки, да еще трубками швыряется, старый козел! Я повторила звонок. На этот раз вполне ясный и осмысленный голос Эллера произнес: — Да, я слушаю. — Уважаемый Леонард Леонтьевич, — отчетливо, насколько позволяли метель и леденеющие губы, произнесла я. — Это я, Женя, если вы сразу не поняли с первого звонка… — Так это ты звонила? — Ну конечно, я. А вы что, подумали, что вам звонит настоящая Алина из Австрии? — Я ничего не подумал, — несколько поспешно заявил он. — Я.., это.., уже спать лег. Тебе звонил-звонил, а ты трубку не берешь. Думал, телефон отключен. — Ага. За неуплату, — саркастически отозвалась я. — Вот что, Лео-Лео. Я тут стою возле указателя села Багаево под фонарем. Условия, прямо скажем, не горнолыжного курорта. Так что не могли бы вы прислать за мной машину, чтобы меня отвезли в какое-нибудь теплое удобное место. — К-какое место? По всей видимости, Эллер еще не до конца проснулся. — Думаю, что через полчаса примерно буду согласна на собачью конуру! — рявкнула я. — Так что поспешите, любезный супруг, раз уж вы поблизости. А я в награду расскажу вам презабавную сказку на ночь. Правда, может статься, что сказочка покажется страшноватенькой.., ну как «Аленький цветочек».., и вы не сможете уснуть. — Подробнее опиши место, где ты находишься, — уже совсем отчетливо произнес Элдер. — Я вышлю машину. Я объяснила… Машина появилась на дороге примерно через пятнадцать минут, когда я уже задрогла окончательно. И хорошо, что я не вышла к фонарю. Годами выработанные охранные инстинкты побудили меня держаться вне зоны, на которую распространялся тусклый свет фонаря. Это мне помогло. Более того — это меня спасло. Это была не та машина. Она проехала мимо фонаря, даже не притормозив, и только там, где мой полузанесенный след сливался с обочиной дороги, остановилась. Клинки фар скользнули в темноте. В рое снежинок, на фоне света автомобильных фар, мне удалось различить, как открылась и захлопнулась дверца, из машины выскочил человек и склонился почти до земли, вероятно, приглядываясь к моим почти занесенным снегом следам. — Ну что? — донеслось сквозь вой метели. — Сошла куда-то на обочину. С дороги сбилась, повернула в сторону полей. Поехали, Геныч! Все равно ей кранты: мороз минус тридцать три и метель такая хреначит. Замерзнет, куда денется… Она к полевым условиям непривычная! — Вот паскуда! — глухо донеслось с дороги, а потом взревел двигатель, и взвился снежный вихрь, поглотивший машину с не нашедшими меня убийцами. «Непривычная»! Да, наверное, Алина Эллер и в самом деле дамочка изнеженная, хотя по последним событиям я не стала бы утверждать это со стопроцентной уверенностью. Но я — Евгения Охотникова, которой приходилось попадать и не в такие климатические условия, которой доводилось резать ножом загустевший на жутком морозе керосин… И все же даже я чувствовала, что долго не продержусь. Тело было напряжено до отказа. Предательская оцепенелость медленной холоднокровной ящерицей кралась по телу, прежде всего сковывая руки и ноги… Три часа ночи. Я села у фонаря. Еще немного, и я буду готова на все. Стану податливой, как этот снег, летящий в свете фонаря покорно, покорно… Куда укажет ветер. Только бы попасть в тепло, выпить горячего чая, а еще лучше кофе с коньяком. Или коньяку без кофе. Или нет — водки в горячей ванне… Машина вынырнула из темноты мягко, как зверь. Распахнулась дверца, и голос Сережи Вышедкевича произнес: — Садись, что ли. * * * Через пятнадцать минут я сидела в жарко протопленном домике. Кажется, в нем жили сам Эллер, его личный охранник Вышедкевич и первый оператор, но этот спал мертвецким сном, «бо напился, аки евин», как мне сказали. И я, обжигаясь, пила горячий чай. Перед этим я грамотно отрегулировала дыхание и сделала несколько восстанавливающих упражнений. Впрочем, лучшим из всех упражнений все равно оказалось то, что предложил мне Леонард Леонтьевич. Нет-нет, я вовсе не о пресловутом «выполнении супружеских обязанностей». Просто он посмотрел на то, как я пью чай, а потом извлек из недр какого-то старого шкафа бутылку водки, плеснул щедро, почти полстакана, и сказал строго: — Пей. Она не из холодильника, кстати. — В холодильнике теперь тепло-о-о!.. — морщась, выговорила я. — Каких-то жалких минус двадцать в морозилке, а в общей камере вообще благодать — плюс восемь и безветренно! — Ты не рассуждай, а выпей давай! — сказал Вышедкевич со свойственным ему насмешливым хладнокровием. Я выпила и несколько секунд сидела молча, прислушиваясь к ощущениям в своем организме. — А теперь рассказывай. — А рассказывать-то особенно нечего, — произнесла я. — Могу только посоветовать вам, Леонард Леонтьевич, выписать мне премию. Практически посмертно. Словом, вы умно поступили, когда расставились по ситуации так, что на моем месте сегодня не оказалась ваша настоящая супруга Алина Борисовна. Думаю, ей бы подобный променад не понравился. И я вкратце изложила всю историю — от знакомства с Антошей-актером на улице до душещипательной сцены на пустыре с последующим побегом. Эллер слушал с подвижным лицом, то хмурясь, то прикладывая к щеке ладонь, то пуская по лбу кожные складки. Вышедкевич же мимически напоминал каменного сфинкса. Но именно он отреагировал первым, задав короткий вопрос: — Кого, кроме Грицына, упоминал Калинин? — Да он, честно говоря, всех материл и в бровь и в глаз. А Тугрик… — Равиль Тугарин, да? — Он самый. Так вот он вообще весь мир проклинал, так что составлять список не будем. Меня, конечно, видеозапись впечатлила. Главное, на основе этого бреда наркоманки они смертный приговор вынесли. Берии недоделанные! — Я предупреждал, что Ира Калинина неадекватна психически, — произнес Вышедкевич. — Оказалось, что у нее все семейство такое. Впрочем, о Гене Калинине я тоже кое-что слышал. Например, что он человек неуравновешенный. И то, что Грицын его уволил, меня, честно говоря, нисколько не удивляет. Обвинения против тебя.., то есть против Алины, конечно.., мы даже рассматривать не будем, настолько они абсурдны. — Что будем дальше-то делать? — встревоженно спросил Эллер. — Ведь это.., покушение на убийство, труп имеется. Я имею в виду Тугарина. В милицию надо заявить или… — Спокойненько, спокойненько… Я вот думаю, что торопиться совсем не надо, — перебила его я. — В милицию заявить никогда не поздно, только какой смысл? Можно разобраться с этим делом и в обход органов. — Она, кстати, дело говорит, Леонтьич, — поддержал меня Вышедкевич, — некуда спешить. Зачем лезть на рожон? — Рожон — это наконечник большого и широкого копья, с которым ходили на медведя, — непонятно к чему принялся объяснять Эллер. — Охотник дразнил медведя, а потом, когда медведь кидался, то острие копья — рожон — он упирал в грудь медведя, а тупой конец втыкал в землю. Медведь ярился и сам себя убивал, налезая на острие копья. — Ага, — без особого энтузиазма откликнулся Вышедкевич, — ты нам еще какую-нибудь познавательную лекцию почитай. А дело-то, между прочим, серьезное. Калинин этот… — Калинин Калининым, — вмешалась я, — да только угрозы Алине посылал вовсе не он. И джип, разумеется, взрывал тоже не он. Конечно, не стоит утверждать так безапелляционно, я еще наведу справки о нем. Только едва ли справки эти изменят мое уже сложившееся мнение. То, что он хотел меня убить, — импульсивный поступок. Попал отморозок в черную полосу, стал яриться, как тот медведь, о котором Леонард Леонтьевич сейчас нам так красочно рассказывал, ну и.., попал в идиотскую ситуацию. Ему теперь надо на дно ложиться на случай, если мы контрмеры примем. А принять их мы, конечно, примем. — Что именно? — солидно и с изрядной долей позерства осведомился мэтр кинематографии. — Вы знаете, Леонард Леонтьевич, не в моих правилах раскрывать свои планы, тем более когда они еще не сложились. Так что я тут как-нибудь сама разберусь. Эллер склонил голову набок, и с некоторой обидой отозвался: — Ну что ж.., как угодно, как угодно, Женя. — Вообще-то больше всего мне угодно поспать, — сказала я. — Потому что вымоталась я страшно. Последние мои приключения никак не способствуют бодрости. Оставим подробный разговор до утра. — Оставим, — пробормотал Эллер. — Ладно, я тоже пошел спать. Сегодня утомительный вечер был, три дубля строительства снежной крепости отсняли.., все-таки. Он ушел. Я повернулась к Вышедкевичу и спросила: — Чего-чего отсняли? — У них там по сценарию есть момент, когда дети строят снежную крепость, а убегающий от бандитов тип использует ее в качестве укрытия. Крепость приходилось для каждого дубля заново строить, потому что по ней и из автоматов палили, а потом и из «мухи», из гранатомета, шарахали, — пояснил Сергей. — Вот такие у нас милые сценарии. Кстати, я играл одного из бандитов. Я посмотрела на каменные скулы и массивное лицо Сергея, на его мощные плечи и бычью шею и коротко ответила: — Ну что же.., роль как раз для тебя. Личный охранник киномэтра наклонился ко мне и после паузы вдруг произнес: — А что.., все, что ты сейчас нам рассказала, — правда? Или ты просто представляла свой вариант развития сценария? — Дурак ты, Сережа, — сказала я, — иди спи. — Одному как-то несподручно. — Ты, дорогой, на комплименты, что ли, напрашиваешься? Твой босс хотя бы условный муж мне, а ты кто такой? — Ты замужем? — вопросом на вопрос ответил он. — Нет. — Заметно, — коротко бросил он и поднялся. — Ну ладно. Спокойной ночи. После ухода Вышедкевича я некоторое время сидела не шевелясь. Спать расхотелось, да и было о чем подумать. По всему следовало, что очередным пунктом моих разысканий должен стать господин Грицын, владелец сети магазинов-салонов «Мадам Грицацуева». Я являлась достаточно стабильной покупательницей в этих магазинах, в частности, приобрела там спальный гарнитур и имела дисконтную карту, дающую право на десятипроцентную скидку. Впрочем, в данный момент это не имело никакого значения. Я вспомнила слова Вышедкевича насчет «своего варианта сценария». Н-да… Не знаю, как телохранитель, а вот его хозяин, кажется, точно не очень ориентируется, где киносъемки, а где реальная жизнь. Особенно когда выпьет. Я улеглась на кровать, ударила обоими кулаками по подушке, словно это была чья-то ненавистная туша, а потом накрылась с головой одеялом и решительно уснула. * * * — Леонард Леонтьевич, мне нужно открепиться от вас. Эллер недоуменно посмотрел на меня, несколько нервными движениями разглаживая свои знаменитые усы. Потом он наморщил лоб и, краешком глаза поглядев в зеркало, в котором отражалась вся его внушительная персона, произнес: — Что значит — «открепиться»? — То и значит. Когда вы нанимали меня, то говорили, что я в некотором роде должна исполнять и обязанности второго вашего телохранителя. Если говорить откровенно, то вам хватит и одного, потому что господин Вышедкевич вполне справляется со своими обязанностями. Мне кажется, что у него высокий профессиональный уровень. — Конечно, иначе я бы просто не взял его на работу, но… — Сейчас обстоятельства складываются так, что мне желательно побыть отдельно от вас. В нашей ситуации лучше использовать меня в роли приманки, чем в роли банальной охранницы. Тем более что вы ведь раньше не таскали всюду вашу супругу за собой, не так ли? Мне кажется, Алина пользовалась изрядной долей самостоятельности, правда? Ведь вы сами говорили, что в Тарасове она предпочитает жить в собственной квартире, а не в той, в которой жили ваши родители и которую, по словам Бориса Оттобальдовича Бжезинского, вашей семье обеспечил его сиятельный родитель. Эллер помрачнел. — Так что вы предлагаете?.. — Совершенно очевидно, Леонард Леонтьевич, — продолжала я развивать свою мысль, — что вы были правы: за вашей супругой охотятся. Причем сразу с нескольких сторон. И для Алины… Ведь она сейчас в Австрии? Эллер недоуменно пожал плечами: — Да, в Австрии. А почему вы спросили, Женя? — Да потому, — пояснила я, — что Алине предпочтительно находиться как можно дальше отсюда. Может, даже не в Австрии, а в Австралии. — Она достаточно далеко отсюда, — вдруг так неожиданно раздался голос Вышедкевича, что Лео-Лео колыхнулся всем телом и побледнел. А нервишки-то у бедняги кинорежиссера пошаливают. Впрочем, эти творческие натуры все сплошь нервные. А на месте Эллера, думаю, даже самый хладнокровный человек чувствовал бы себя не совсем в своей тарелке. Даже совсем не в своей тарелке. — Ну что же, я рада за Алину, потому что проблемы у нее, судя по всему, в этом городе есть, — сказала я. — Постараюсь как полномочный ее представитель, так сказать — Алинозаменитель, их решить. Прежде всего мне нужны ключи от ее квартиры. — Вы получите ключи, — произнес Эллер. — Сережа, выдай Жене ключи. Они у тебя где-то должны быть. Получив ключи и переодевшись, поскольку полупальто Антоши-актера как-то не особенно мне шло, я доехала до Тарасова на одной из машин, приписанных к съемочной группе. Здесь я взяла со стоянки уже «Хендэ Сонату», принадлежавшую Алине Эллер, и отправилась на ее же квартиру, которую Леонард Леонтьевич охарактеризовал как «роскошную». Он был совершенно прав. Я не считаю себя бедным человеком. Более того, я могу позволить себе даже некоторые элементы роскоши — типа домашнего кинотеатра или полного евроремонта всей нашей с тетей Милой квартиры, до только все руки никак не доходят. Но того, что имелось в квартире Алины Эллер, мне не потянуть. Судя по всему, интерьер был выполнен по рекомендациям какого-нибудь дорогого дизайнера. К тому же квартира была обставлена роскошной мебелью и набита дорогущей техникой, как болгарский перец бывает нафарширован мясом. В квартире было три комнаты: гостиная, спальня и, наверное, тренажерный зал. По крайней мере, в третьей комнате преобладали именно «кеттлеровские» тренажеры, а не мебель. С их помощью Алина поддерживала свою фигуру. Спортивная дамочка. Недаром Тугарин и Геннадий об этом упоминали. Особенно же меня поразила спальня, в которой огромное ложе-аэродром занимало половину площади. Над ним к потолку был прикреплен хитрый прибор, задающий тон освещению и автоматически меняющий цветовую тональность и музыкальное наполнение в зависимости от того, чем занимаются на ложе. Я читала о таких приборах в каталогах. В них поступают сигналы со встроенного в «аэродром» чипа, который реагирует на механическое воздействие, а с фотоэлемента, который отслеживает движение, в зависимости от характера движений на постели тот или иной сигнал поступает на системный блок. Если же говорить проще, то обладателю подобного прибора достаточно утром потянуться и зевнуть, чтобы включилась бодрая приятная музыка и ложе осветилось-окрасилось утренними полутонами — от светло-розового до лимонного и белого. Совершенно иными музыка и освещение бывают, скажем, при занятиях сексом. Совершенное буржуйство, словом. Я осмотрела квартиру не только из любопытства, но и на предмет обнаружения документов. Так, я проглядела три фотоальбома, в которых Алина была запечатлена начиная с третьего класса школы. В бюро, расположенном в гостиной, я обнаружила и перелистала несколько документов. Из них выяснилось, в частности: что квартира была подарена Алине два года назад на двадцатипятилетне; что она собиралась выходить замуж за господина Грицына, когда он еще не был столь богат и известен, а самой Алиночке едва-едва исполнилось восемнадцать; что она в самом деле владеет приемами самообороны, о чем свидетельствовал аттестат соответствующих курсов; что она крайне самовлюбленная особа и для нее нет ничего более возбуждающего, чем собственная персона. Подтверждение последнему я нашла в запертом ящике стола. Открыть его мне не составило труда, так как я знала, что именно в таких местах хранят наиболее интересные вещи. В столе я обнаружила около сотни фотографий Алины в полу— и совсем обнаженном виде, а также видеокассету, из содержания которой следовало, что господа Грицын и Лукин не являлись единственными любовниками сей дамы за последнее время. По крайней мере, на кассете, датированной двадцать вторым и двадцать третьим июня 2001 года, были запечатлены кувыркания Алины Борисовны с каким-то смазливым молодцом, которого она именовала то Колечкой, то Серым. В результате из фотографий и бумаг мне удалось выяснить, что это некто Николай Серов, личный телохранитель Алины, в данный момент, вероятно, находившийся со своей работодательницей в Австрии. Неудивительно, что она не особенно спешит обратно в Россию. Не знаю, каков из Николая Серова телохранитель, но как мужчина он очень даже состоятелен, в чем несложно убедиться, просмотрев минут десять записи. Кстати, почему ни Эллер, ни Вышедкевич не упомянули о существовании этого красавчика? Наверное, потому, что я не спрашивала. Прокол. Невнимание, Женечка. При таких ошибках в самом скором времени придется тебе задуматься о настоящем, а не контрактно-фиктивном, как с Лео-Лео, замужестве и оставить свою нынешнюю профессию. Значит, не та уже концентрация, не та самоотдача. Впрочем, пока я еще работаю, не стоит отвлекаться на самоуничижение и тому подобную рефлексию. Тем более что вряд ли существование этого Николая Серова как-то может повлиять на ситуацию… Зазвонил телефон. Я кашлянула и сняла трубку. Отработанно произнесла голосом Алины: — Да, я слушаю. — Аля? Это я, — прозвучал совершенно мне незнакомый мужской голос. — Кто — я? Мужчина осекся. Потом через несколько секунд произнес сдержанно: — Ты, знаешь ли, в своем репертуаре. Это Слава. — Грицын, что ли? — невинно пропела я. — Нет, Слава КПСС! — взорвался голос на том конце провода, но его хозяин вовремя взял себя в руки и произнес более спокойно: — Грицын, Грицын. Я понимаю, что тебе после курортов еще откиснуть надо, чтобы начать по телефону голоса знакомых узнавать. Я сейчас приеду. У меня к тебе разговор. — Какой разговор, Слава? Я сама только что приехала. Из Багаева. — Откуда? Гм.., а что ты там делала? — Да так, на съемки ездила. Мой кинематографический старец Лео-Лео там, в Багаеве, ведет съемки на местности. Слепил снежную крепость и расстреливает ее из автоматов и гранатометов. Сцена у него такая в фильме есть. Яр тур Вышедкевич — чуть ли не в главной роли. — Ты что, выпила? — усмехнулся Грицын. — Выпила? Почему ты так решил? — Уж больно веселая. Эпитетами так и брызжешь. «Кинематографический старец», «яр тур». Книжку, что ль, прочитала? — Ага. Сберегательную. Ну так ты когда приедешь-то? — Через час. Ты уж меня жди при полном параде. Как обычно, у нас. — При полном? Это как? Босая, беременная, у плиты? — Вот пункт второй совершенно не обязателен. Да и первый тоже. Кстати, твой муж где? — Где-то на съемках парится. Вчера ночью с кинооператором напился. Так что приезжай смело. — Да я особенно и не боюсь! — буквально расхохотался владелец сети магазинов-салонов «Мадам Грицацуева». — Что мне твой кинотавр сделает? Ему надо седины беречь. Ладно, Аля. Жди. Как обычно. Я положила трубку и задумалась. То, что позвонил Грицын, — это прекрасно. Только меня настораживало это «как обычно». Наверное, у настоящей Алины с этим салонным Славой есть какие-то традиции в отношениях, от которых они не отклоняются. Но мне, разумеется, они неизвестны. Так что придется выкручиваться. Ничего. Главное, что сейчас я похожа на Алину едва ли не как сестра-близнец. Грицыну ни за что не отличить. В конце концов, он не Шерлок Холмс и не Эркюль Пуаро… Глава 8 Трель звонка над входной дверью раздалась даже не через час, а через сорок пять минут. Этого времени мне вполне хватило, чтобы, усевшись за Алинин ноутбук, подключенный к Интернету, прояснить для себя некоторые вещи. Так как у меня имелся доступ к оперативным базам данных по Тарасову и области, я воспользовалась этим и пробила по Грицыну кое-какую информацию. Итак. Грицын Вячеслав Георгиевич, 1963 года рождения, уроженец города Покровска Тарасовской области. Окончил Тарасовский госуниверситет, биологический факультет. По специальности, разумеется, никогда не работал. Ступени восхождения к нынешнему социальному статусу и благосостоянию таковы. В 1989 году открыл кооператив по продаже автозапчастей. В 1993-м зарегистрировал фирму «Надежда» с более широким профилем деятельности. В 1998-м открылся первый магазин-салон «Мадам Грицацуева». Судя по названию, себя господин Грицын, очевидно, видел в роли Остапа Бендера. Что ж, кажется, эта роль удавалась ему неплохо. Сеть магазинов непрестанно расширяется. Помимо «МГ» («Мадам Грицацуевой»), Грицын владеет станцией технического обслуживания «Скат» («выросшей», очевидно, из кооператива по автозапчастям), а также является соучредителем частного охранного предприятия «Атос». На это последнее стоит обратить особое внимание, потому как именно в «Атосе», как выяснилось, работал уволенный ныне со всех постов мой первый знакомец Геннадий Геннадиевич Калинин. Затем я просмотрела базу данных МВД и вот что узнала. Гражданин Грицын в 1990 году задерживался органами внутренних дел, а конкретнее — Заводским РОВД г. Тарасова… по подозрению в бандитизме. Ото! Вот тебе и О. Бендер, который, как известно, Уголовный кодекс очень даже чтил. Было возбуждено дело, но оно, однако, развалилось «за отсутствием состава преступления». Но даже не это привлекло мое внимание, а то, что в расширенном списке привлеченных по этому развалившемуся уголовному делу лиц фигурировала фамилия «Калинин». Очевидно, Ген Геныч с Вячеславом Георгиевичем старые кореши. Неудивительно, что Калинин так обиделся на Грицына за то, что тот его уволил. Наверняка ведь считает, что старым знакомцам, с которыми еще двенадцать лет назад дела делали и едва вместе на шконку не загремели, надо делать послабление. А Вячеслав Георгиевич, по понятиям Калинина, ссучился. И вот сейчас этот «ссученный» гражданин производил звонки в квартиру, где я находилась на правах почти что хозяйки. Я видела фото Грицына, когда просматривала данные на него. Но ракурсы Министерства внутренних дел — фас и профиль фигуранта в черно-белом варианте — не оставляли простора для лирических отступлений. В жизни Вячеслав Георгиевич оказался существенно симпатичнее. Он вошел в квартиру, свежий, раскрасневшийся с мороза, в стильном бежевом пальто и кепке а 1а Лужков. Кепка его молодила. Потому что, когда он ее снял, бросились в глаза и залысины, и седеющие виски, и не в меру просторный блестящий лоб. — Привет, Алька, — сказал он и довольно бесцеремонно чмокнул меня в губы, прихватив при этом за талию. Потом он как-то по-мальчишески шмыгнул носом, посмотрел на меня сначала анфас, потом в профиль. Но ничего не сказал. Я чуть отстранилась и приняла из его рук пакеты: — Что это у тебя? — Да я сам на кухню отнесу! — Погля-а-адим, — растягивая слова, как Алина, произнесла я, — с чем к нам Вячеслав Георгиевич пожаловал. — Что это ты меня как в протоколе величаешь? — улыбнулся он, снимая пальто и вешая его на вешалку. — Кстати, замечательно выглядишь. Сразу видно, отдохнула, помолодела душой и телом. Я слышал, ты опять баловалась пластической хирургией. Не надо так часто, Алина. Это же страшно вредно для лица. Впрочем, все отлично. Отдохнула, отдохнула… «Видел бы ты, гусь, как я сегодня ночью у твоего разжалованного дружка Гены Калинина отдыхала», — подумала я, а вслух сказала, жеманясь в довольно вульгарном ключе: — Да-а? Помолодела? А что, разве до Австрии я старая была? — Ну как же? Когда я тебя видел на твой день рождения, ты все жаловалась, что двадцать семь лет — это все, конец жизни, пора на помойку, и что, когда тебе исполнится тридцать, ты вообще не представляешь, как жить будешь. Правда, тогда же ты говорила, что надо начинать относиться к возрасту, как француженки: дескать, восемнадцать уже минуло. Ну и как там в загранке поживают? — весело спросил Грицын, вынимая из пакетов бутылку красного вина, бутылку шампанского, виноград, апельсины, ананас и несколько упаковок мясных деликатесов. — В Австрии-то… Ты там где была? В Инсбруке? Или, быть может, в Сант-Антоне? Я обнаружила, что не имею ни малейшего понятия о том, где именно я «была» в Австрии, поэтому ограничилась расплывчатым: — Да так, везде понемногу. А поживают там, естественно, прекрасно. Только скучно очень. — В России, конечно, веселее. — Да уж конечно! — воскликнула я, снова вспоминая о вчерашних своих приключениях. — Ну что ты меня разглядываешь? Так сильно изменилась, что ли? Открывай вино, что ты его греешь! — Изменилась… — сказал он после некоторой паузы. — Ты, Алька, себе нос, я смотрю, чуть подправила, как раньше хотела? Кажется, он сейчас поизящнее стал. И вот еще глаза… Я же тебе говорил: не трогай веки, опасно. — Но мне лучше? — Пожалуй. Ты какая-то.., не такая стала. Новая, свежая. «Э-эх, слышала бы тебя, друг любезный, настоящая Алина, — подумала я, — она бы тебе показала! Нос у меня, выходит, поизящнее, чем у нее. Само по себе это, конечно, не может меня не радовать, но как Алина я должна возмутиться». — Нос, значит, тебе нравится? А он у меня и раньше ничего был, — капризным тоном заявила я. — А если ты думаешь иначе, так тебя, дорогой, никто не держит. Ищи себе другие носы… — Ну-ну! — перебил меня Грицын. — Раскипятилась. Я шучу. Ты у нас всех на свете милее, всех румяней и белее. Он налил мне в бокал вина, чокнулся и выпил. Потом спросил: — Я вот о чем хотел поговорить. Что там за история со взрывом джипа, который я тебе подарил? И этот туда же. Впрочем, неудивительно — событие в самом деле из ряда вон выходящее. — Плохая история, — хмуро сказала я. — Совсем некрасивая. Мне, вообще-то, стоит поставить богу свечку, что в тот день я отдала машину Ирке Калининой. — Да, я слышал, — хмуро сказал Грицын. — Мерзкая история. Надеюсь, Аля, ты не думаешь, что я пытался тебя убить, как это заявил мне господин Лукин. Позвонил уже после твоего отъезда за границу, наорал и вообще выставил меня идиотом. Любезный тип, ничего не скажешь. — Та-ак, интересно, — протянула я, — и этот тоже полагает, будто ты причастен к взрыву. То-то он вчера так распинался. Грицын недоуменно уставился на меня. — То есть как это — «и этот»? — переспросил он. — И что значит — «тоже»? Что, есть еще кто-то, кто думает, будто я подарил тебе машину, чтобы взорвать ее потом? Ничего себе пиротехника — за пятьдесят тысяч баксов! У меня что, деньги лишние, что ли, такие фейерверки устраивать? — Ты не кипятись, Слава, — проговорила я, — ну что ты так сразу? Мало ли кто что говорит. Грицын покачал у меня перед глазами полусогнутым указательным пальцем и выговорил довольно агрессивно, четко разделяя слова: — Я — хочу — знать — кто — так — думает. Слышишь, Алина Борисовна? — Ну скажу я, скажу, успокойся. Так вот: к тебе имеет претензии один человек. Вы с ним, что называется, старые знакомые, а теперь он на тебя в большой обиде. Ты его, понимаешь ли, уволил, и он этого жеста не понял. Грицын нахмурился: — Погоди… Калинин, что ли? Генка? Он думает? Да ты что такое говоришь, Алина? — Что знаю, то и говорю. Он, между прочим, не только так думает, но кое-что и делает уже. Но это еще не все. Он считает, что мы с тобой нарочно так все устроили, что в джипе погибла Ира Калинина, его сестра. Грицын посмотрел на меня как на ненормальную. — Он сам тебе такое говорил? Да в своем ли он уме? Ирка, торчушка хренова, и одной покрышки от колеса не стоила! Ради того, чтобы угробить ее, так рисковать — взрывать джип, да еще таким мудреным способом… У него, у Геныча, совсем, что ли, чердак сорвало? Глупец! — Глупец не глупец, а я вчера из его теплого гнездышка возле Багаева еле ноги унесла, — сказала я. — Злой он, Гена, как черт. Не говоря уж об этом уроде Тугрике. — А-а, — с недоброй интонацией протянул Вячеслав, — этот-то… Пусть он мне вообще на глаза не попадается. Удивляюсь, как я всю эту компанию во главе с Калининым раньше не попер в три шеи и с охраны салонов, и из «Атоса» вообще. Свинарники им только охранять. Свинарники! Да и то, если свиньи не подадут письменную жалобу. Так что он говорит? — Он пьяный был, — сказала я. — Говорил, что мы с тобой в сговоре, чтобы славную семейку Калининых извести под корень. Тоже мне, Рюриковичи нашлись. — И какого черта ты дала этой Ирке машину! — взорвался Грицын. — Слава, давай не будем, — уже совершенно освоившись в общении с ним, холодно проговорила я. — Что сделано, то сделано. Радоваться еще надо, что не я в тот день за рулем оказалась. А то сейчас сидела бы уныло под деревцем в раю. Или в аду тусовалась, что куда вероятнее. Грицын почесал в затылке. — Значит, так. Вопрос с Калининым я решу. Нечего этому уроду соваться куда не след. К тому же он стал сильно злоупотреблять. Раньше злоупотреблял моим доверием и алкоголем, а теперь только последним. Но тебе надо поберечься. Я слышал, у тебя и до Австрии возникали какие-то проблемы с безопасностью. Почему ты без телохранителя? Он здесь? Что-то я его не видел. — Какой телохранитель? — Ну как — какой? Николай, естественно. Ты его уволила, что ли? — М-м-м.., можно считать, что и так. — Зря. Хороший парень, квалифицированный. Ну ладно, незаменимых не бывает. Чем твой кинематографический муж думает, не понимаю. У самого, поди, охраны как грязи. — Да нет, один всего лишь. И довольно чистый. Это к вопросу о грязи. — Ты что — и с ним уже, с эллеровским телохранителем… — подозрительно спросил Грицын, сопроводив свой вопрос довольно-таки двусмысленным жестом. На это Алине следовало незамедлительно возмутиться, что я, собственно, и сделала: — Так, дорогой гость! Ты, пожалуйста, выбирай выражения! И вообще фильтруйся. — Не злись. Н-да… Ты все-таки действительно стала немного другая. Изменилась. Повзрослела, что ли? А то раньше иногда вела себя как сущий ребенок. Значит, так: если у тебя на данный момент нет телохранителя, то я тебе пришлю из «Атоса». Лучшего выберу. — Не стоит, — категорично заявила я. — У меня есть телохранитель, только ты его не видишь. — Есть? — Грицын недоуменно огляделся по сторонам. — В самом деле? А где же он? — Говорю тебе: ты его не видишь. — Человек-невидимка, что ли? — усмехнулся Вячеслав Георгиевич. — Можно сказать и так. — Темнишь, Алинка. Но дело твое. Не хочешь — не надо, я два раза не предлагаю. Если считаешь себя в безопасности, то прекрасно. А сейчас давай о делах больше не будем. Все-таки столько времени не виделись, а? — лукаво подмигнул он. — Выпьем, .закусим, потом дойдем до спальни… В общем, как обычно. — Как обычно, — машинально повторила я. * * * Вопреки ожиданиям господина Грицына, «как обычно» у него не вышло. Под различными предлогами я побыстрее выпроводила его из квартиры, дабы не искушать судьбу. Вячеслав Георгиевич, выпив вина, стал неуемно весел и игрив, так что я только успевала уклоняться от его шаловливых, с позволения сказать, рук. Конечно, делала это не нарочито, с оглядкой, чтобы не выставить себя уж слишком неестественной скромницей, поскольку Алине Эллер скромность явно была чужда. Грицын оказался довольно незамысловатым типом. По сути, это был обычный деляга, который благодаря оборотистости, нахрапистости и известной доле везения сумел сколотить состояние. Ничего загадочного он из себя не представлял и был весь как на ладони. Я даже сама удивилась, насколько легко он поддавался анализу. И уж конечно, он был совершенно ни при чем, в смысле угроз жизни Алины. Правда, утверждать это окончательно и бесповоротно я не имела права, но несколько моментов убедили меня в том, что мое впечатление, скорее всего, верно. Во-первых, Грицын не имел ни малейшего понятия о том, что еще до поездки в Австрию Алине угрожали. А вот Лукин знал. О чем это свидетельствовало? Или о том, что Алина доверяет Лукину больше, чем Грицыну, или о том, что она не считала Грицына способным ей помочь. Даже, может быть, предполагала, что он может лишь испортить дело. Скорее всего, так оно и было. А о Лукине я вспомнила недаром. О нем перед уходом заговорил сам Вячеслав Георгиевич. Он не скрывал своей досады и раздражения по поводу того, что я ему отказала в плане программы «как обычно», и заявил следующее: — Ты, Алинка, после своей Австрии хоть и похорошела, да, кажется, стала какой-то недотрогой. Не пойму я тебя. Конечно, у них там на Западе феминизм капитальный, но зачем с них пример брать? Не в том их копируешь. А что это ты на меня так косишься? — Он стал рывками надевать пальто. — Как там поживает Лешка Лукин, дружок твой? Я его видел, он такой довольный шел, падла. Ничего, я ему башку откручу. — Ты, Слава, списочек составь, кому башку откручивать собираешься, — посоветовала я. — Лукин — он человек беззлобный и для меня не опасный. Женился. — Ага, — буркнул Грицын, возясь с обувью, — женился… На квашне на этой женился, Лидке толстой! Видел я ее как-то в салоне своем, она себе белье подбирала. Ей чехол от танка надо, а кружевное белье, оно на ней расползется сразу! «Женился»… Я бы на его месте тоже женился, если бы.., если бы своей денежной базы не имел. — А что такое? — невинно осведомилась я. — А ты прямо не знаешь, Аля! Первый день на свете живешь! Лукин, он ведь — марионетка Бори Оттобальдовича Бжезинского, папаши твоего. Куда ему папа Боря укажет — туда он носом и тычется. А тут — такая партия! С таким братцем, как у нее, Лешка Лукин на все глаза закрыл. И на ножищи ее толстые, и на климакс, и на характер сварливый, и на куриные мозги. Да я ж тебе говорил про ее братца-то… И Эллер, муженек твой, с ним знаком. — Не припомню, — пробормотала я. — Ну как же? — ехидно произнес Грицын. — Иван Ильич Куманов. Он же — Кум. Поговаривают, что вор в законе и в столице в большой силе. Точно, конечно, не знаю, я к нему в послужной список не заглядывал, но напрасно такого говорить не будут. Ну, пока. Бывай! Злая ты сегодня. — Как буду подобрее, обязательно позвоню, — промурлыкала я, чтобы не оставлять Грицына в таком взвинченном состоянии. Вдруг он мне пригодится? Все-таки все мужики — дети. Богатые ли, бедные, юные и не очень. Стоило Славе услышать мои ни к чему не обязывающие слова, как он кашлянул, повозился в прихожей, а потом существенно более ласковым голосом спросил: — И скоро подобреешь-то? — Думаю, что да, — растягивая слова и губы в улыбке, отозвалась я. — Ну, добрей! И, чмокнув меня куда-то в угол рта, Вячеслав Георгиевич Грицын соизволил ретироваться. — «Как обычно»… — пробормотала я ему вслед. — Эх ты! Еще не хватало ложиться с ним в постель. Пока он ничего вроде и не заподозрил, но определить разницу в поведении женщины можно без проблем. Особенно если учесть, что при занятиях сексом отключаются мозговые центры, ведающие контролем над мимикой и моторикой. Разоблачил бы меня в два счета!.. Нет-нет, совсем уж тесно общаться с Грицыным не стоит. После его ухода я, удобно расположившись в кресле, крепко задумалась. Поразмышлять было над чем, хотя вот пищи для конкретных выводов было не так много. К тому же в этой сплошь неудобоваримой «пище» появились два новых продукта или ингредиента, как угодно. Во-первых, Коля Серов, телохранитель Алины и заодно любовник, а во-вторых, Иван Ильич Куманов, по прозвищу Кум, который нежданно-негаданно оказался родным братом Лидии Ильиничны Лукиной, жены Алексея Лукина. Черт знает что!.. Черт не черт, а я Куманова определенно знала. Не лично, но по многочисленным данным, по слухам и через третьих лиц, которые в большинстве своем уже перестали топтать землю на теперешний момент. Куманов-Кум был мужчиной суровым и серьезным. Действительно, он был вором в законе, но не старой формации, а новокоронованным — уже в постсоветское время. Биография у Куманова довольно пестрая и неоднозначная, как у многих лиц его социального статуса и занятий. Впрочем, биография эта может быть описана занудной довольно-таки схемой, о которой имеет представление, хотя бы по сериалам бандитским, любая старушка-домоседка: преступил — сел — откинулся с зоны — поднялся — стал «смотрящим» по региону. Кум являлся «смотрящим» сначала в Самарской губернии, потом в нашей Тарасовской, был «положенцем» по Калмыкии, долгое время имел долю в российско-казахском нелегальном транзите, идущем через Тарасов на Москву и Питер. Сейчас же, насколько я знала, Кум от дел отошел и жил себе спокойно в Москве, не влезая особенно в криминальную сферу, в большой бизнес и политику. По крайней мере, так считалось официально. Как обстоят дела на практике, знают наверняка немногие, а я к тем немногим на данный промежуток времени не относилась. Кум — родственник Лукина и знакомый Эллера? Вот не знала! Спасибо Грицыну — просветил, провел среди меня разъяснительную работу. А еще Леонард Леонтьевич и Сережа Вышедкевич почему-то не упоминали о Коле Серове, который был весьма близким телохранителем Алины Эллер. Только почему — был? Он и сейчас — есть. Но не в России. И о Куманове Иване Ильиче не упоминали, хотя помешанный на безопасности Сережа Вышедкевич назвал мне вроде бы всех из окружения Алины, кто мог оказаться потенциально опасным. Неужто он не знал о такой малости — о наличии у гражданки Лукиной, в девичестве Кумановой, брата, столь известного в криминальном мире, и о знакомстве с ним своего охраняемого объекта Эллера? Не может быть, чтобы Вышедкевич выпустил из внимания такие важные сведения. Тем более что Лукин и его жена вхожи даже в дом семейства Бжезинских-Эллер. Я набрала номер Сережиного мобильного и, дождавшись ответа, проговорила: — Это я. Послушай, Вышедкевич, тебе известно, что жена Алексея Лукина Лидия Ильинична имеет девичью фамилию Куманова? Примечательная такая фамилия, особенно для того, кто знает криминальную карту России. — Известно, известно, — сказал Вышедкевич. — Кстати, я сам тебе собирался позвонить как раз именно по этому поводу. А то я сам бы тебя упредил. — Вот как? — Да. Поступила, видишь ли, информация, что Кум приезжает к нам в Тарасов. Я помолчала. Важность новости сложно было переоценить. Один из воротил преступного мира, бывший или действительный, приезжает в наш город из Москвы. Просто так подобные поездки не предпринимаются. Люди вроде Кума предпочитают как можно меньше переезжать с одного места на другое и знают цену насиженному «гнездышку». И если Кум едет в Тарасов, то это не просто так. — Куманов знаком с Бжезинским, верно? — поинтересовалась я. — Они партнеры в преферанс и на бильярде. Каждый раз, когда Борис Оттобальдович бывает в столице или Кум приезжает сюда. — Понятно, — сказала я. — Наверное, опасаясь Бжезинского, наш Лео-Лео заочно боится и Кума? — Его-то он боится больше всего. — Что так? По слухам, Кум — меценат и много средств жертвует на искусство. В частности, на кино. — Только средства уж больно сомнительные, — сказал Вышедкевич, смеясь. — Хотя Леонард Леонтьевич, конечно, не преминул бы тут процитировать императора Веспасиана, мол, деньги не пахнут. — Ага. Non olet pecunia, если обратиться к языку оригинала. Ладно. С Кумановым пока что прикрыли. А вот что ты скажешь мне о некоем Серове? И почему о его существовании я не знала раньше, хотя это имеет прямое отношение к поставленным передо мной задачам? — Значит, так, Женя, — сказал Сережа, — при Эллере о Серове даже не упоминай. Конечно, он догадывается, что у Алины было и есть много любовников, однако же с существованием Грицына и, скажем, Леши Лукина он легко мирится, а вот Коля Серов вызывает у него припадки бешеного гнева. Серов — старый знакомый Алины. Скользкий тип, я тебе скажу. Он сейчас с ней в Австрии, как ты сама понимаешь. Коля Серов — ее личный охранник. Настолько личный, что постельные увеселения с ним Алиночка снимала на видео. — Я нашла эту кассету. — Нисколько в этом не сомневался. Съемки там, конечно, красочные, сочные, но наш режиссер, хоть и любит в свои фильмы вставлять откровенные любовные эпизоды, сцен с участием своей жены не одобрил бы. Если хочешь его угробить, покажи ему кассету. Но все-таки я тебе этого делать не советую, потому что… Не советую, словом. И о Коле Серове упоминать тоже не советую. Кстати, Леонард Леонтьевич усиленно порывался Колю уволить. Не получилось. Алина так прямо ему и заявила: тебе нравится твой охранник — ну, то есть я, — а мне нравится мой, то есть Коля. Кстати, в то время появилось несколько грязных статей о «голубизне» Леонарда Леонтьевича, а он к «желтым» СМИ очень болезненно относится. Так что своим заявлением Алина в кон попала. Эллер и без того Серова недолюбливал, а после демарша жены — так просто возненавидел. Понимаешь? И больше не будем о Серове. Леонтьичу и без Коли сейчас несладко. А вот Кум… — Кум — человек серьезный. Просто так в Тарасов приезжать не станет. — Это верно. Будем начеку. Глава 9 — Здравствуй, дорогая. — Голос Леонарда Леонтьевича, встретившего меня на пороге своей квартиры, прозвучал так медово, что я даже оторопела на минуту: не путает ли он меня со своей настоящей женой. В конце концов, кто ее знает, взбалмошную бабу Вот возьмет и приедет в самый ненужный момент, а? — Привет, Лео-Лео, — откликнулась я. — Ну как прошел рабочий день? — Превосходно. А что у тебя? — Был в гостях Грицын, — произнесла я. — Рассуждал о гении и злодействе. Шутка. Грицын озлился, услышав, что его обвиняют в причастности к гибели Иры Калининой. Привел много аргументов против такого дорогостоящего, громкого и никчемного способа. В общем, я нисколько и не сомневаюсь, что он тут ни при чем. — С этим Калининым надо решать, — сумрачно проговорил Эллер. — Я все-таки предлагаю обратиться в милицию, чтобы… — Чтобы они путались под ногами, — вмешался Вышедкевич. — А чем я не милиция? Ты, Леонтьич, наверное, запамятовал, что я несколько лет в убойном отделе работал и вообще красавец и силач. — Да. И очень скромный вдобавок. — Вот именно. Так что обойдемся все же без милиции. Тем более что господин Калинин наверняка уже лег на дно вместе со всей своей камарильей, — добавил Вышедкевич. — С ним пообещал разобраться Грицын, — отозвалась я. — Свои собаки грызутся, чужая не мешай. — А ничего, что одна из этих собак чуть тебя не загрызла? — нервно бросил Эллер. — Ничего, — сказала я. — Неприятность эту мы переживем, как пел кот Леопольд. Значит, Калинина Ген Геныча мы временно отодвигаем в сторону. А вот вам, Леонард Леонтьевич, я вынуждена буду задать несколько вопросов. Далеко не самых для вас приятных. Вышедкевич за спиной Эллера показывал мне: вспомни, о чем я предупреждал тебя по телефону, не сболтни лишнего. Ишь заботливый. Впрочем, я все прекрасно помнила. И предупреждение касательно Коли Серова, невесть к чему всплывшего, в том числе. Но поскольку Коля Серов вроде бы тут у нас не при делах, он меня интересует не так чтобы мало, но существенно меньше Куманова. — Леонард Леонтьевич, — сказала я насупившемуся Эллеру, который нервно гладил свои усы, — я хотела узнать у вас следующее. Вы знакомы лично с неким Кумановым Иваном Ильичом? Эллер повернул голову в сторону и, не глядя на меня, произнес: — Кстати, вы знаете, что «Ильич» — единственное отчество, которое склоняется в двух вариантах? В девятнадцатом году прошлого века в газете «Правда» опубликовали статью, в которой было написано: «…Владимиром Ильичем Лениным», с буквой "е" после буквы "ч". Хотя правильно следовало бы написать через "о", как требуют правила орфографии. Но никто не посмел исправить рупор партии, саму газету «Правда», и приняли это написание за стандарт при упоминании имени вождя революции. С тех пор Ленина пишут Ильичем, а всех остальных Ильичей — через "о": Ильичом. — Спасибо за ликбез, Леонард Леонтьевич. Вам всегда превосходно удаются подобные отступления, — сказала я, — но только вы так и не ответили на четко поставленный вопрос: вы знакомы с Кумановым? Эллер передернул плечами и ответил: — Знаком. Ну и что? Он много с кем знаком, я много с кем знаком. Так что неудивительно, что мы пересеклись. Но мне этот разговор неприятен. Давайте оставим его. — Нет уж, господин Эллер! — запротестовала я. — Мне тоже много что неприятно. Но ваши ответы могут оказаться важны в дальнейшем, так что вы уж простите, но… Мы ведь не цветочки нюхаем, а разбираемся в сложном деле. Кстати, с человеческими жертвами уже. Так что, Леонард Леонтьевич, как вам ни неприятно, все-таки постарайтесь на мои вопросы ответить. Киномэтр сыграл спокойствие. В его глазах разлилось явное недовольство, но, как хороший актер, он уже совершенно овладел собой. — Ну хорошо, — ответил он. — Постараюсь. — Давно вы знакомы с Кумановым? — Да я его и видел-то всего раза три. — Давно ли вы знакомы? — твердо повторила я свой вопрос, не получив прямого ответа. — Ну, где-то года четыре. Или пять. — Четыре, — встрял Вышедкевич. — Вам известно, что он — родной брат Лидии Ильиничны, жены Лукина? — Известно, — несколько резко ответил Эллер. — Мне всегда казалось, что свадьба Лукина и этой толстомясой Лиды — просто один из прожектов моего уважаемого тестя. Он-то с Кумановым дружбу водит с незапамятных времен. Только не вздумай его об этом расспрашивать, Бориса Оттобальдовича. В таких делах папаша Алины, эксклюзивный тип, совершенно непредсказуем, недаром кумится с Кумом. — Понятно. Значит, это Борис Оттобальдович устроил свадьбу Лукина и Лидии, сестры Куманова? А с какой целью, как вы думаете? — Да кто его знает? Чужая душа — потемки. У меня даже фильм такой был — «Чужая душа», помните, Женя? Я не помнила, но все-таки, чтобы не обидеть мэтра, кивнула: — Конечно, конечно. Помню. Леонард Леонтьевич, а Алина общалась с Кумом? Она могла быть с ним знакома? — Вряд ли, — отозвался тот. — Нет.., ну что общего между двадцатисемилетней молодой женщиной и пятидесятилетним вором в законе? — Мало ли. Общее может найтись у самых разных людей. Ну хорошо.., последний вопрос, Леонард Леонтьевич. Куманов широко известен как меценат и жертвователь на культуру. В частности, он является учредителем благотворительного фонда «Русь», из которого выделяются средства на премии деятелям кино и театра. Известный благотворитель этот Ильич, — добавила я сквозь зубы. — Так вот, Леонард Леонтьевич: у вас никогда не было с Кумановым, скажем, деловых отношений? Бюджеты ваших фильмов весьма велики, и изыскать такие средства всегда непросто. Я хотела бы… — Я понял, что ты хотела спросить. Отвечаю. Я действительно вкладываю в мои фильмы огромные, по меркам российским, средства, но стараюсь изыскивать их из «белых» источников. А у Куманова.., его деньги откровенно «черные», хотя и отмытые. А отмывали их, сама понимаешь, кровью. Так что с этим Кумом я не хочу иметь ничего общего. Конечно, я понимаю, что при нынешнем буме криминальных сериалов типа «Бригады», «Крота» и так далее режиссеры поневоле вынуждены контактировать с криминалом. Некоторые делают это с удовольствием, некоторые и вовсе имеют огромные связи среди бандитов. Да сейчас не всякого бандита отличишь от респектабельного бизнесмена и политика. Ну и наоборот. А Куманов… Может, он и считается уважаемым человеком, но мне это мнение никто не сможет навязать! Эллер закончил свой главный монолог и умолк с полуоткрытым ртом, словно бегун, только что порвавший грудью финишную ленточку после длинного и трудного забега. Я не удержалась и воскликнула: — Браво, Леонард Леонтьевич! Вы прекрасный оратор! Я удивляюсь, почему вы с вашими данными до сих пор не вошли в избирательный список какой-нибудь влиятельной партии. Думаю, что ваше присутствие любому политическому блоку добавило бы голосов. — Я не политик. Я — художник, и мое дело — искусство, — помпезно заявил Эллер, но потом, очевидно, почувствовав, что столь истовое самовосхваление выглядит несколько комично, сбавил обороты и закончил с ощутимой иронией: — Вот такой я неподкупный и несгибаемый. А также белый и пушистый. — Я поняла, Леонард Леонтьевич, — сказала я с почти неуловимой иронией, — и очень рада за вас. Ну что же.., какие планы на вечер, глубокоуважаемый супруг? — Я собирался пойти куда-нибудь, надоело сидеть в четырех стенах. В городе есть приличные казино. Не по-московски, конечно, но тем не менее — вполне приемлемые. — Леонард Леонтьевич!.. — начал было Вышедкевич с несвойственным ему жаром, но Эллер немедленно перебил его: — Ни слова, Сережа! Ни еди-но-го! Когда ты начинаешь гнусить подобным недопустимым образом, то напрочь сшибаешь мне фарт! — Значит, вы собрались предаться демону азарта, милый Лео-Лео? — голосом Алины произнесла я. — Ну что же, я готова составить ваше счастие в этом деле. Кстати, я довольно прилично играю во все карточные игры, а если говорить о подвижных играх и увлечениях, то я удачлива в боулинге, весьма умела в дайвинге и керлинге, а уж на бильярде играю, как Паганини на скрипке. — К тому же скромна и застенчива, — вполголоса продолжил Вышедкевич, и мы рассмеялись. * * * Из всех тарасовских казино господ, Эллер, мой контрактный супруг, предпочел казино «Валенсия», наверное, и в самом деле являющееся чуть ли не самым фешенебельным в городе. Лео-Лео так и сказал, причем почему-то по-английски и при этом довольно скверно: — I seem it's the most fashionable casino in your sity, isn't it? — I consider so, too, — в тон ему откликнулась я, а Сережа Вышедкевич по-лошадиному выставил вперед нижнюю челюсть, видимо, намекая на некоторые особенности британского произношения. Казино «Валенсия» находится в центре Тарасова, неподалеку от дома Алины. Оно расположилось в старинном купеческом особняке, который почти не тронули снаружи, зато существенно отделали — во всех смыслах этого слова — в плане перестройки интерьера. Массу старых перегородок снесли и сделали просторный игровой зал, вдоль которого по стене тянулась волнообразно изгибающаяся стойка бара. Блистало стекло, хрусталь и позолота, под ногами стелилось ковровое покрытие, гасящее звуки шагов. Народу было немного. Леонард Леонтьевич сел к одному из рулеточных столов и кивнул приблизившемуся к нему крупье: — Ну-с, любезный, как поживаете? Узнав знаменитость, тот на мгновение оторопел, а потом сверкнул подобострастной улыбкой и проговорил: — Рады вас приветствовать в нашем казино, Леонард Лео… Леонтьевич, — вспомнил он отчество мэтра, — с… — Крупье оглянулся на меня и, прищурившись, закончил: — С вашей прелестной супругой. — Молодец. Знаешь. В курсе. Хвалю, — хлопнул его рукой по плечу Эллер. — Знаешь что, братец? Распорядись-ка, чтобы нам принесли чего-нибудь выпить. Мне коньяку. — Мне мартини, — сказала я. — Коньяк и мартини. А я, выпивки ожидаючи, пока что сыграю в рулетку. Дай-ка мне жетончиков. Дорогая, не желаешь ли сделать ставку? — церемонно повернулся он ко мне. Губы Сережи Вышедкевича тронула легкая усмешка. Я пожала полуобнаженными плечами — Эллер настоял, чтобы я сегодня надела вечерний туалет довольно-таки вызывающего вида. Крупье, уже распорядившийся насчет выпивки, стоял у колеса рулетки и выравнивал лопаточкой горку фишек перед собой. — Купи мне, Лео-Лео, тоже несколько фишек, — сказала я, — чтобы ты не страдал от игрового одиночества. — Ну что же! Пожалуй, — произнес тот. — Делайте ставки, господа, — заученно заговорил явно волновавшийся молоденький крупье. Видно, знаменитый кинорежиссер был самым известным человеком, которого ему когда-либо приходилось обслуживать. — Ваши ставки, господа!.. Ставки сделаны, ставок больше нет. И колесо рулетки закрутилось, а в нем с глухим жужжанием как бы завис шарик, неистово выписывая круги над впадинами чисел. Сорвался. Застрял в одной из ямок, но из-за стремительности вращения колеса не было видно, на какую цифру он попал. — Черное, четырнадцать, чет! — провозгласил крупье. — Noir, quatorze, — частично продублировал Эллер, — когда я играл в Монте-Карло, там говорили по-французски, как и принято говорить в казино всего мира. Всего цивилизованного мира, разумеется. Но вам, любезный, простительно не знать этого, потому как местный контингент едва ли владеет французским языком. На лбу молоденького крупье выступили капельки пота. Он произнес деревянным голосом: — Делайте ваши ставки, дамы и господа. Делайте ваши ставки… Мне стало обидно за парня. Приехал, понимаете, этакая продвинутая московская штучка Лео-Лео Эллер, нахватавшийся игорной «цивилизации» в казино Монте-Карло и Баден-Бадена, и теперь выперчивается всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Я чуть тронула своего «супруга» за локоть и сказала: — Лео, я полагаю, что вам не стоит так расстраивать несчастного крупье. Смотрите, в запале своего снобизма вы так его уничтожите, что молодой человек немедленно по вашем уходе бросится в отдел кадров и уволится, и следующим его местом работы будет мрачная дворницкая со смежными территориями. Дворнику хоть никто не указывает, что у него фартук повязан не по последней французской моде и что подметание двора он производит тупо, возвратно-поступательно, а не изящными круговыми движениями, с отступом и книксеном. Эллер вздрогнул и посмотрел на меня, кажется, с изумлением. Впрочем, его можно понять, потому что вся эта пышная речь была произнесена на чистом французском языке. — Так что и местный контингент иногда владеет иностранными языками, — добавила я уже по-русски. Эллер рассмеялся, впрочем, несколько принужденно: — Ну уела, уела! Я же сам местный. Так что не надо. Лучше сделай ставку, дорогая. О! Семнадцать, красное! Нам сегодня, кажется, везет. Нам в самом деле везло. В следующий час Эллер выиграл около тысячи долларов, а потом сорвал банк за карточным столом, когда ему выпало каре тузов. Кстати, среди игравших появился Алексей Лукин, который был явно навеселе и потому отчаянно банковал и проигрывал. После того как Лукин проиграл, наверное, с десяток своих официальных зарплат в Регистрационной палате, он беззаботно махнул рукой и подошел ко мне: — Ну, как дела? — Нормально, Леша. А как твоя супруга? Беззаботное выражение тотчас же слетело с его лица. Лукин шмыгнул носом и выговорил: — Ты это нарочно, чтобы меня позлить? Что ты привязалась ко мне с напоминаниями о жене? Сама небось прекрасно знаешь, что эту корову мне твой папаша сосватал. По знакомству, так сказать. А на хрена мне она? Пойдем выпьем, — неожиданно резко перевел он тему. Хотя, если вникнуть в контекст, не так уж и резко. Из-за столика, где Эллер играл в карты с двумя посетителями казино, а Вышедкевич наблюдал за окружающей его обстановкой, донесся нетрезвый выкрик моего «мужа»: — Черррт.., не повезло… А! Ну ладно. Эй.., оффцьянт! Принеси этого.., бокал коньяку Да пополнее. — Надирается, — сказал Лукин, оглянувшись на Эллера. — В такой момент ему лучше под руку не попадаться. Пойдем за стойку бара. Не приревнует. — Ты думаешь? — Да он сейчас не помнит, как его самого зовут-то. Игрок! Зря ты его в казино привела. Да и Сережа как позволил… Он же слабость своего хозяина знает. Тебе чего? Вина, шампанского? Или, может, чего покрепче? — Соку, — сказала я, через плечо глянув на Эллера. Тот был явно в растрепанных чувствах, возбужден, и Вышедкевич жестом показал мне, чтобы я не приближалась пока что. Позже выяснилось почему. Оказывается, в присутствии представительниц прекрасного пола Лео-Лео имел слабость швыряться чудовищными ставками, как минимум утроенными против того, что бы он поставил, не будь рядом женщин. Я повернулась к Лукину и произнесла: — А что, Леша, твой чудный родственник из Москвы приехал, да? Лукин помрачнел еще больше. Он пролил вино на рукав своего бежевого пиджака и, разглядев дело рук своих, угрюмо промолвил: — Да вот… Лидка сейчас с братцем пасется. Что-то там перетирает. Он посмотрел на меня неподвижными большими глазами, а потом неловко ткнул своим бокалом в бок моего, отчего в воздухе поплыл легкий стеклянный звон, и неожиданно проговорил следующее: — Боюсь я, Аля. Этот родственник просто так не приезжает. Вот веришь, никаких грехов у меня перед ним нет, но тем не менее — поджилки трясутся, как.., ну, не знаю, как у кого. Последний раз они у меня так тряслись, когда он в прошлый раз приезжал, то есть — на свадьбу, а до этого, наверное, только в школе, классе этак в пятом, перед контрольной по математике. Понимаешь? — Понимаю, Леша, понимаю, — серьезно сказала я. — Мне тоже несладко. — Знаю, знаю. Пойдем ко мне, а? — впрямую предложил Лукин. — Развеемся… А то муторно что-то. Твой Эллер до утра будет резаться, а потом его Вышедкевич дотранспортирует. Он у него вроде наперсника, — добавил мой собеседник и хитро подмигнул, — типа Алексашки Меншикова у Петра Первого. — Лукин!! — Глянь, как нежно Вышедкевич на своего босса поглядывает, недаром тот его в ролях суперменов снимает… — Постой, паровоз!.. — Погляди, как Сережа заботливо склонился над Леонтьичем, аки нянька с грелкой… — продолжал паясничать председатель областной Регистрационной палаты. — Ну что ты такое несешь, Лукин? — притворно возмутилась я, хотя едва сдерживалась от смеха. — Нянька… Петр Первый… Нет, к тебе я не поеду. Даже и не думай. Не сегодня, Леша. Пойдем лучше посмотрим на игру моего блистательного супруга. — Ага, — упавшим голосом отозвался Лукин, — и подождем, пока моя собственная супруга сюда не прибудет и здесь меня не застукает. Ну как хочешь.., пойдем. Только я с Эллером играть не сяду. Я как с ним за одним карточным столом нарисуюсь, так пятисот баксов как не бывало! Мне сегодня Лидка деньги выдала, чтобы я новый холодильник купил, — совсем уж расстроенно доложил он. — А ты все проиграл, — утвердительно сказала я и направилась к Эллеру Киномэтр бился в экстазе азарта. Двое его партнеров, местные завсегдатаи, смотрели ему в рот и почтительно титуловали Леонардом Леонтьевичем, даже цитировали фильмы, режиссером которых был Эллер, но избыток почтения не мешал им быть в выигрыше. При моем появлении Лео-Лео порылся в карманах и швырнул на стол пачку долларов: — Ставлю все! Крупье расторопно заменил деньги фишками и лопаточкой подвинул их к разошедшемуся маэстро. — Старинные часы еще идут? — шепнула я Вышедкевичу. — В смысле, есть еще порох в пороховницах, а деньги в бумажнике, а? — Последние уж, — тоже тихо сказал тот. — Хорошо, что он много с собой не взял. Да и выпил уже прилично. Он как в казино зайдет, так пока все, что с собой имеет, не спустит, из-за стола не встает. Тут-то еще ничего… А вот как-то раз в Лас-Вегасе, еще когда он на Алине не женился… Впрочем, не будем о грустном. Ну слава богу! — выдохнул Сережа, глянув на стол. — Выиграл, что ли? — Какое! Проиграл. И это хорошо. Ну-ка, Леонтьич, освободи место. Ты все равно уже некредитоспособен. Пойдем-ка лучше пополощем рот коньячком, и домой. Баиньки. Завтра нам две ключевые сцены в фильме снимать, сам же говорил. Леонард Леонтьевич встал из-за стола и, чуть пошатнувшись, оперся на плечо Вышедкевича. На его лице появилась неопределенная улыбка, зато глаза, которые при первой встрече показались мне столь невыразительными и малоподвижными, сейчас были одушевлены яростью и азартом. Эллер посмотрел куда-то мимо меня и спросил: — У тебя при себе денег нет? — Та-ак, — тихонько сказала я, — кажется, ты определенно болен, мой дорогой Лео-Лео. Тебе пора баиньки. Мой супружеский долг состоит сейчас в том, чтобы отвезти тебя домой. — Я совершенно здоров! И хорошо себя чувствую! — громогласно начал возражать Эллер, и тут он, как назло, заметил моего спутника: — А, Леша! Лукин! Здорово. — И режиссера понесло: — Пойдешь ко мне в фильм сниматься? На роль киллера. Правда, он еще и педераст. Экзотический такой киллер. Ну что, пойдешь? И супругу твою бройлерную могу взять на роль, уж больно она распиналась, просила. У меня там есть эпизод в публичном доме… Ты как думаешь, на роль «мамки» она не подпишется? Кстати, и для ее братца роль найдется! Он, конечно, и так «звезда», но все-таки, может, окажет мне честь засветиться в моем фильме? Пусть он и не Марлон Брандо, но крестный отец из него… — Леонтьич, — предостерегающе выговорил Вышедкевич и крепко взял Эллера за правый локоть, в то время как я вцепилась в левый. Не помогло. Кажется, маэстро был в ударе. Просадив деньги, он решил поднять себе настроение речами. Признаться, все присутствующие в казино невольно приостановили игру, прислушиваясь к речам знаменитого кинорежиссера, соблаговолившего заглянуть в провинциальное казино. Такое внимание аудитории льстило взвинченному Лео-Лео. — Марлон Брандо — масштаб, конечно, приличный, — продолжал он, — по тарасовским меркам даже избыточный. Бери ношу по себе, чтоб не падать при ходьбе, как говорится в фильме моего друга Леши Балабанова «Брат»! Знаете анекдот: сидят на пороге украинской хаты два кума… — Голосом он особо выделил последнее слово, хотя Сережа Вышедкевич подносил чуть ли не к самому его лицу бокал с коньяком, лишь бы Эллер заткнулся. — Так вот, сидят два кума, пьют горилку. Закусочка — сало, бульба, цибуля, пиво. А в небе летает «кукурузник», опыляет поле. Туда-сюда летает, а на одном заходе летчик не справляется с управлением и врезается в соседний с хатой дом, двухэтажный. Пол-этажа и два балкона обваливаются, «кукурузник» падает в палисадник и разваливается на куски. Один кум толкает в бок другого: «Теракт бачив?» — «Бачив». — «Ну и шо?» — «А я тебе так скажу: якая держава, такий и теракт!» Вот и я скажу про твоего родственника: какая страна, такие и крестные отцы! — Спокойно, Лео-Лео, — сказала я, подхватывая разошедшегося «супруга» под руку, — пойдем-ка отсюда. Ты мне напоминаешь храброго зайца из сказки Мамина-Сибиряка. Который никого не боялся — ни волка, ни лису, ни медведя — никого! — У меня насморк, — вдруг заявил Эллер категорично, размашистым жестом выливая в рот коньяк из бокала, который он выхватил из руки Вышедкевича, заметив его наконец. — Я на съемках простудился. — Желаю тебе, чтобы это была самая страшная болезнь, какой ты когда-либо болел, — откликнулась я. — Включая сюда же казиноманию. Ладно, пойдем. Всего наилучшего, Алексей Бенедиктович, — церемонно попрощалась я с Лукиным, и тот открыл было рот, чтобы отвечать, как тут же захлопнул его. Голова его рыхло въехала в плечи, и Лукин, поспешно отвернувшись, пробормотал бармену: — Мне водки с апельсиновым соком. — Может, лучше коктейль с теми же ингредиентами? — любезно отозвался бармен. — Вот есть коктейль «Сверло»: водка, апельсиновый сок, шампанское, затем… — «Сверло»… — прошипел Лукин. — Сверлом мне в морге трепанацию черепа будут делать. Давай водку сюда! Я медленно повернула голову по направлению ко входу, догадавшись, что именно в той стороне появился кто-то, вызвавший у Лукина такую странную реакцию. А тарасовские чиновники высшего звена вообще-то чувствительностью никогда не отличались. В зал казино входила Лидия Ильинична, супруга Лукина. Она была завернута в просторное и весьма претенциозное серебристое платье и потому блестела, как фюзеляж президентского лайнера. Она была не одна. Глава 10 Рядом с Лидией Ильиничной шел невысокий и довольно невзрачный мужчина в сером пиджаке и мятых джинсах. Вообще-то в джинсах в казино не пускают, и оставалось только удивляться, каким же манером проник в «Валенсию» этот индивид. Вообще же доминирующим цветом во внешности спутника Лукиной был серый. Серый пиджак, серые джинсы, нездоровое серое лицо, серые глаза, тусклые, как бутылочное стекло, волосы с серым же по колеру, каким-то мальчишеским хохолком над выпуклым лбом, перерезанным тремя вертикальными морщинами. — Прогнозы Алексея Бенедиктовича сбываются с устрашающей быстротой, — заметила я. — Вот и его супруга объявилась. Сейчас она будет пилить Лукина за некупленный холодильник и мотовство. Пойдем, Лео-Лео. — Да, пожа… — начал было Эллер и осекся. По его лбу пробежала волна — массивная кожная складка. Леонард Леонтьевич дернул себя за ус с такой силой, словно хотел лишить себя этого украшения, известного всей стране, и проговорил, обращаясь к Вышедкевичу: — Ну вот… Полюбуйся, Сережа. — На ловца и зверь бежит, Леонтьич, — без особого энтузиазма откликнулся Вышедкевич. — А кто это? — спросила я. — Ты о ком? — Понятно, что о том, кто сопровождает Лидию Ильиничну. Кажется, вы о нем говорили, не так ли? — Наблюдательная… А сама не догадаешься? Я посмотрела на сгорбленного Лукина, сидящего за барной стойкой и лихорадочно выпивающего водку, потом на враз протрезвевшего, словно в холодную воду окунувшегося, Эллера и полувопросительно-полуутвердительно проговорила: — Неужели один из сидевших на пороге украинской хаты? — Точно, Кум, — сквозь зубы ответствовал Сережа Вышедкевич. — Только не нравится мне эта встреча. Как будто в городе мало других казино и ночных клубов. Так нет же, именно сюда, в «Валенсию», пожаловал, свет ясен месяц… Я стала внимательно рассматривать знаменитого Куманова, о котором мне приходилось так много слышать, но пока что не привелось ни разу встретиться. Не знаю, чего так опасались Эллер и Сережа Вышедкевич, но Кум повел себя не только не агрессивно, но даже миролюбиво, если не сказать больше — приветливо. Он направился прямо к Эллеру, и тот сделал два машинальных шага навстречу. Куманов обнял маэстро, похлопал его по плечу и проговорил глуховатым, скупым на интонации голосом: — Ну, рад тебя видеть, Леонард Леонтьевич. Давно не встречались. Забыл, что ли, старого друга? Конечно, вы, кинематографисты, на виду, все вас знают, не то что нас, скромных обывателей. На фоне монументального Эллера Куманов выглядел сухим и невзрачным. Он был по меньшей мере на голову ниже Лео-Лео, легок на ногу и словно выжжен изнутри. Но в его тусклых и, казалось бы, невыразительных глазах был острый, светлый и осмысленный взгляд. И этот взгляд коснулся меня. — А это твоя супруга, дочь Бориса Оттобальдовича? Ну рад, рад! — проговорил Кум и обнял меня, чмокнув в щеку. Несмотря на то что он усиленно прибеднялся и в одежде, и в речах — «скромный обыватель», вишь ты! — пахло от него дорогим французским парфюмом. — Давненько не виделись. Последний раз я тебя, Алина, во-от такой девочкой видел, когда мы с Борисом Оттобальдовичем ездили в Ленинград. Хороша, хороша, ничего не скажешь. Такому бриллианту и огранщик нужен подходящий, и оправа дорогая. — Здравствуй, Иван Ильич, — наконец отозвался Эллер. — Какими судьбами здесь? — Проездом, уважаемый Леонард Леонтьевич, проездом, — улыбнулся Кум. — Не думаю, что сильно задержусь в этом городе. Да и ты, Леонард Леонтьевич, наверное, не будешь сильно затягивать свидание с родиной? Пойдем выпьем за встречу. Эй! — окликнул он ближайшего представителя персонала. — У вас тут есть какие-нибудь места.., в общем, где можно спокойно поговорить, покушать, выпить, а не слушать всего этого, знаешь ли… — Есть, конечно, — с готовностью откликнулся подошедший служитель казино. Куманов коротко приказал: — Проводи нас. Нас провели на второй этаж в просторные апартаменты. Нас — это Куманова, Эллера, меня, Лидию Ильиничну и перепуганного бледного Лукина. Последний не посмел отказаться от приглашения своего грозного родственника. — Что будете кушать, пить? — угодливо спросил официант. — Принеси, знаешь ли, братец, что-нибудь по твоему усмотрению, — распорядился Кум. — Ну чего-нибудь мясного там, всяких этих.., фруктов. Дамам вина. Нам водки принеси и соков всяких. В общем, чтоб можно было хорошо посидеть. Ну-с… — повернулся он к сидящему напротив него Лео-Лео, — как твои творческие успехи, Леонард Леонтьевич? Фильм еще не отснял? — Н-нет, — ответил тот. — Это не так скоро, как ты думаешь, Иван Ильич. Мы же не репортаж, а кино делаем. Сложное, с комбинированными съемками и спецэффектами. Материал трудоемкий, снимаем с нескольких камер… — Э, — досадливо поморщился Кум, сощуривая свои тусклые бутылочные глаза, — не произноси при мне таких слов. К тому же не стоит раскрывать свои профессиональные секреты. Работай себе. А если что надо — проси, поможем. Мы ведь старые друзья, какие могут быть церемонии. Сразу было видно, чего стоило Леонарду Леонтьевичу выдавить из себя: — Да, конечно… Иван Ильич. * * * Снег причинял ему почти физическую боль. Он скрипел под ногами, а ему вспомнился совсем другой снег и гулкий провал тьмы… Он шел по улице, боясь взглянуть на себя в зеркала витрин и даже в тусклые отражения в мертвых лужицах льда. Лед вырывался из-под ног, кровь гудела, огнем растекаясь по жилам, и ему казалось, что он пьян, смертельно пьян, хотя уже давно не прикасался к спиртному. Ему нельзя пить. Ничего нельзя до тех пор, пока он не сделает того, что должен. Конечно, в деле убийства он дилетант, хотя ему уже приходилось отнимать жизнь у живого существа. И не у одного, не у одного. Он никак не мог поверить, что в самом деле находится здесь, откуда уехал и куда уже не ожидал вернуться. Как будто он уже мертв и этот город — последняя иллюзия, за которой должен открыться ад. Вот он, родной город. Улицы в цепочках фонарей, хлопья летящего снега, обжигающий холод парковых решеток, прихотливо, по-драконьи изогнутых. Раскрасневшиеся лица прохожих, смех, шорох шин, обмороженные скамейки, словно картинки на открытках, затянутые в ломкую вафельную рамку снега. Черные птицы, семенящий галочий шаг, всплески крыльев. Упруго вспарывающий морозную полутьму крик «Вова-а-ан, айда за нами-и!», кружева следов на мостовой. Но как будто все это не для него. Он никак не мог понять, почему многообразный мир, шумящий вокруг на расстоянии вытянутой руки, словно отделен от него плоским экраном кинескопа. Как будто что-то лишено плоти и крови — или он, или мир. Одного из них не существует. Он даже ущипнул себя за щеку, чтобы вспугнуть странное это состояние нереальности. Подобное с ним происходило лет пять назад, когда он по совету добрых друзей принял наркотик и потом проваливался по колено в пылающий асфальт, пререкался с трехглавыми телеграфными столбами и разговаривал со своей тенью, принимая ее за на редкость многоречивого и полезного собеседника. Но сейчас-то он ничего не принимал и должен быть совершенно нормальным. Тогда почему с ним происходит все это? Хочется повесить на грудь, как ожерелье дикаря, созвездие огней ночного города. Нырнуть во вспоротое клинками света чрево кабака.., засадить в себя ударную дозу выпивки, потом еще и еще — чтобы прекратилось бессмысленное копание в себе. Тоска, алкоголь… Нет, только кровавый азарт охотника поддерживает слепое желание жить. — Не сегодня, — громко сказал он, напугав голосом какую-то припозднившуюся старушку, — не сегодня. Знакомая десятиэтажка, испещренная светящимися окнами, выросла перед глазами, как подводный утес, облепленный моллюсками. Ему показалось, что воздух преграждает путь, как витая чугунная ограда, и он начал молотить кулаками по пустоте. До тех пор, пока скользнувшая по лбу горячая струйка пота не образумила. Посмотрел вверх. Окна сейчас не горят, но не может того быть, чтобы там сменили замок. Не может! Он поднялся пешком на восьмой этаж и, не дожидаясь, пока его увидит кто-то из соседей, вслепую открыл дверь. На площадке было светло, но он не смотрел ни на ключ, ни на дверь. Руки сами все делали. Напряженный, как струна, он вошел внутрь. Слух царапнула хриплая тишина. Где-то наверху на одной ноте пел водопроводный кран. Не снимая перчаток, он включил свет в прихожей и, вскинув глаза, увидел свое отражение. Ему стало так жутко, что он произнес вслух: — Вот такие дела… Правда, ты дурак? Не разуваясь, прошел в квартиру и снял с полки фотоальбом. Из него выпала фотография. Он подобрал ее и долго смотрел неподвижным взглядом. Фото, казалось, тяжелело, становилось неподъемным. Он перевернул снимок и увидел на обороте строки, написанные торопливым почерком. Он не мог не узнать этот почерк, пусть даже строкам, испещрившим оборот фотографии, было шесть или семь лет. Он прочитал: А в хриплом воздухе дрожа, не глядя вниз, Молясь, волнуясь и боясь сорваться, Мне в сердце вполз измученный каприз, Желавший нежностью и счастьем называться… Фотография выпала из пальцев. Нет, наверно, он сам бросил ее. Теперь уже не были важны глупые эти юношеские строки, пришедшиеся так не к месту и так не ко времени. Не надо! Он постарался сосредоточиться, разорвать сжимающийся вокруг него удушливый кокон тишины, ожидающей, что будет. Он рванул на себе куртку и, ломая звуками шагов пространство, вышел в соседнюю комнату. Тут он откинул ковровое покрытие, устилающее пол. Нажал на паркетину и обнажил черную пустоту тайника. Нырнула и вынырнула черная перчатка, и в затянутых черной телячьей кожей пальцах оказался пистолет «ТТ». С заботливо навинченным глушителем. Он посмотрел на оружие и, глянув на себя в большое, от пола до потолка, зеркало, пробормотал: — Молясь, волнуясь и… Сработал предохранитель. Палец лег на курок. — ..боясь сорваться. Два выстрела сухо раскололи комнатный воздух. Два отверстия от пуль с расползающимися, как свежевытканная паутина, трещинками появились на зеркале, отразившем лицо будущего убийцы. Сидели до утра. Казалось, позабыты все недавние страхи. Человек, который вызвал такую неприкрыто отрицательную реакцию и у Лукина, и у Лео-Лео Эллера, оказался очень милым и добродушным, прекрасным собеседником. По крайней мере, вор в законе Кум за то время, пока мы сидели в его обществе, ни словом, ни полунамеком не выказал того, что принадлежит он к элите преступного мира. Он вполне бы мог сойти за вышедшего на пенсию врача или военного. Его легко можно было принять и за геолога, потому что он много раз в подробностях упоминал такие далекие и глухие уголки, которые известны разве что этим бродягам. С каждым сидящим за столом Иван Ильич Куманов поговорил на его языке. С Эллером обсудил сюжет и особенности съемки будущего фильма, слегка пройдясь по такому примечательному аспекту, как бюджет. С Лукиным пошутил насчет коррупции в чиновничьих кругах, приведя ряд нотариально-юридических терминов. Сестре Лидии ввернул что-то насчет диеты, а когда она вознамерилась уж было обидеться, то немедленно пообещал ей роль у самого Леонарда Леонтьевича. — Не главную, конечно, Лида, но достойную, — заключил Куманов. Со мной же он говорил дольше всего. Я-то сама произнесла только несколько фраз, зато он рассуждал о знакомстве своем с Бжезинским, о красотах нашего города, о философии и женской красоте, а потом, лукаво поглядывая на Эллера, заявил: — Кстати, я только «за», когда молодая женщина сочетается браком со зрелым мужчиной. Вот взять хотя бы Леонарда Леонтьевича и милую Алину Борисовну. Прекрасная пара! Прекрасная. А вот Лидка с Лешкой — как персонажи сказки «Заяц и лиса»: «Была у лисы изба ледяная, а у зайца лубяная. Пришла весна, у лисы изба и растаяла…» Это я к тому, что всему свое время. — Ты сам говорил, Ваня, что мне нужно замуж, причем неважно, за кого, — ляпнула подвыпившая Лидия Ильинична, полулежа выступающими телесами на столе. — Причем советовал лежалый товар не приобретать. Вот я и вышла за свеженького. Ле-ооша-а! Поехали домой. Я спать хочу. — Леонард Леонтьевич, выйдем на пару минут, — предложил Иван Ильич, — у меня к вам небольшая дружеская просьба. Ты, Аля, посиди пока что здесь. Если будет скучно, вызови этого, как его… Сережу. — Вышедкевича? — дрогнувшим голосом спросил Эллер. — Его. Пойдем, Леонард Леонтьич. Покурим, побеседуем по старинке. И Кум, взяв под руку бледного и крепко хмельного моего работодателя, направился с ним на балкон, превращенный нынешними хозяевами особняка в крытую веранду с гирляндами зеленых лиан и курительными урнами. — Ох, Лешка… — выговорила Лидия Ильинична и грубо обняла мужа за шею. Тот кротко моргал, так, что мне стало его даже жалко. — Что, Лукин, часто мне изменяешь, кобелиная твоя душа? А-а, не строй глазки! Я ж знаю, что ты у нас мальчик на-прокат… то есть нарасхват. А вот скажи, Алька, он с тобой, как ты из заграниц вернулась, спал уже? Что, нет? Так и бля-а.., блю-дешь.., ээ.., линию поведения? Да-а ладно-о! Так я и поверила. А твой охранничек смазливый, Коля Серов.., у тебя сейчас в резерве, поди, хранится? А молью траченный… Лукин крепился, но при последних словах вскочил и рявкнул на несущую чушь супружницу: — Мозги у тебя молью траченные, коррова! Ты че несешь? Ну че ты несешь, овца? Домой поехали! Лидия Ильинична задохнулась от возмущения и, схватив со стола блюдо с жарким, швырнула его в Лукина. Полетели брызги соуса. Я выскочила из апартаментов, как чертик из табакерки. Только чужих семейных разборок мне и не хватало для полного счастья! Я оказалась в коротком узком коридоре, в конце которого виднелась полуприкрытая дверь из матового стекла с позолоченной ручкой, на которой висел чей-то галстук. Нет, не чей-то, галстук Леонарда Леонтьевича. Я неслышно приблизилась к двери, прислонившись лопатками к стене. Не знаю, что дернуло меня послушать, о чем мило беседуют на балконе Кум и Эллер. Наверное, пресловутая интуиция, звериный инстинкт, который, как хорошая почва, был разработан, щедро удобрен и культивирован еще в «Сигме». Я присела у стены и напрягла слух. До меня долетели лишь обрывки коротко бухающих слов, и пришлось рискнуть — подобраться непосредственно к приоткрытой двери. Оттуда тянуло прохладой, но куда большим холодом, прямо морозом, как если бы распахнуть настежь окно зимой и встать перед ним, меня прохватило, когда я услышала: — Я ведь долго не буду торкаться, Лео. Ты за базар отвечай, а то я не посмотрю, что ты у нас типа гений. Это был голос Куманова. Но какой! Я даже не сразу его узнала. Даже подобия той теплоты и нарочитого, подчеркнутого добродушия, что рокотали в голосе Ивана Ильича за столом, в компании, не осталось. Голос был поставлен жестко, отточенно, слова падали тяжело и прямо-таки гвоздили: — Ты, Леонард Леонтьевич, мне тут порожняк не втюхивай, как говорят герои твоего последнего фильма про бандитов. Разбогатеешь, приобрети фильтры для базара. Дай объявление: «Куплю инвалидную коляску и фильтры для базара». Сечешь поляну-то, маэстро? — Иван Ильич.., какую коляску? Ты, Иван Ильич.., я же не отказываюсь. Ты не прав, Иван Иль… — Вот что, мой дорогой. Если бы я тебе дал денег по схеме «на-ка тебе, Лео, лавэ в долг», то я давно бы нашинковал тебя, как капусту, при такой просрочке, какую ты мне тут организовал. Но поскольку деньги выделялись как целевой кредит из средств благотворительного фонда, то будь добр, Леонард Леонтьевич, представить в бухгалтерию отчетность, а потом закрыть задолженность с процентами. Я и так списал тебе больше половины долга. Но если бы ты работал!.. — А я что делаю? — Ты? Хочешь, я опишу тебе, куда делись отпущенные тебе на фильм десять миллионов долларов? Я едва удержалась от удивленного восклицания, которое немедленно выдало бы меня с потрохами. Десять миллионов долларов… Ничего себе! Помнится, Леонард Леонтьевич отчитал меня как первоклашку, когда я только осведомилась об источниках финансирования его фильмов. Он, дескать, не берет грязных и кровавых денег. А тут, видишь ли.., десять миллионов «зеленых»! — Иван Ильич… — нерешительно выговорил Эллер. — Нет, я тебе все ж скажу, Леонард Леонтьич, куда ты потратил деньги. Ты их почти все — проиграл. В игорных домах, в казино, черт знает где. Просадил ты их попросту! А потом я читаю в газетах твои жалобы, что, дескать, продюсеры жлобы, средств отпускают в недостаточном количестве, так что и на массовку, и на основных актеров не хватает денег! Вот и не идут к тебе профессионалы в твои проекты, потому что ты им не платишь. А не платишь потому, что деньги растратил. Да на данные тебе деньги можно такого говна, какое ты снимаешь, вагон и маленькую тележку отснять, и еще сбоку привесить! — Но, Иван Ильич, ты не совсем верно понимаешь ситуацию. Я готов дать финансовый отчет по средствам. Ты поверишь, у меня все деньги шли строго на дело, а если и были какие проколы, они носили случайный характер. И возводить их в закономерность никак нельзя. Тебе, Иван Ильич, дали неверную информацию. А Борис Оттобальдович за меня поручался. Так что, если что… — Не надо валить на Бжезинского! Он за тебя не поручался. Он просто сказал, что если есть свободные средства, то можно вложить их в твой фильм. Он о тебе лучшего мнения, чем ты думаешь. — Я знаю, но все-таки… Словом, завтра же у тебя будет отчет по тратам. — Да на хрена мне эта макулатура? Я все равно в бухгалтерии ни хрена не смыслю. Отписки свои можешь как туалетную бумагу использовать, если уже и на рулон пипифакса денег не осталось. В общем, мой разговор короткий: жду от тебя возврата кредита. И от своих слов не отказываюсь: пять двести пятьдесят я тебе списал, осталось четыре миллиона семьсот пятьдесят долларов. С процентами набегает примерно пять «лимонов». Вот их будь любезен вернуть в самый короткий срок. Кстати, я ведь предупреждал тебя по телефону месяц назад, что Бжезинский отсоветовал мне вкладываться в тебя и что нужно потребовать возврата кредита. Предупреждал? — Да… — В общем, теперь так. Если ты, Лео, не озаботишься возвращением денег в течение ближайшей недели, то сам понимаешь.., ни к чему хорошему это не приведет. Вплоть до самых серьезных осложнений. Я не буду тебя пугать. Пугает только шушера. Прошу тебя как друга, Лео, — голос Кума снова стал мягким, податливым и бесцветным, — найди деньги. Я не хочу портить с тобой отношений. Не думаю, что такому человеку, как ты, эти деньги встанут в проблему. В конце концов, одна твоя новая московская квартира стоит около миллиона долларов. Бомжом не останешься, у тебя недвижимости достаточно. В случае чего годиков пять воздержишься от мотовства, приучишься жить поскромнее. Ну.., чего тебе объяснять? Ладно. Я сказал. Пойдем к столу. Слушай, Леонард Леонтьич, у тебя такое лицо, словно у тебя пропал аппетит. «Он еще и издевается», — подумала я, отстраняясь от стены и возвращаясь обратно по коридору в комнату, где за столом сидели Лукин и его супруга. Говоря по чести, они уже не сидели: Лукин прятался за валиком кресла, а Лидия Ильинична с меткостью, достойной Вильгельма Телля, и скорострельностью, которой позавидовала бы реактивная установка, метала в него наличные столовые приборы. Мое появление положило конец этой чудной карательной процедуре. Буквально через минуту после меня в кабинет вошли Кум и Эллер. Куманов ласково улыбался и напоминал почтенного доктора, пришедшего лечить от простуды. Леонард Леонтьевич же, несмотря на все свои актерские данные, был подавлен и поминутно облизывал пересохшие губы. Один из его усов был чуть испачкан в крови: мэтр до крови прокусил себе губу… — Нам пора, Лида, — сказал Кум. — Я вижу, вы с Алексеем не стесняетесь в чувствах. Идите уж! Что глядите? — повернулся он к невозмутимо созерцающему разгром служителю заведения. — Идите, подсчитывайте. Счет подайте мне. Глава 11 Лукины и Иван Ильич Куманов, скептически посмеивающийся и нежно гладящий свою разбушевавшуюся сестру по руке, покинули апартаменты, предоставленные нам под кутеж, а вообще-то предназначенные для увеселений дирекции. Счет, выставленный к оплате, думаю, был соответствующим. Казино «Валенсия» от сегодняшнего нашего посещения, прямо скажем, не обеднело. Когда мы с Эллером остались наедине — Вышедкевич, который наряду с двумя охранниками Кума дожидался у дверей апартаментов, еще не вошел, — я сказала довольно резко: — А теперь, Лео-Лео, пора прекратить считать меня за дуру. Я понимаю, вам гонор не дает покоя. Ну не можете вы поведать какой-то провинциальной девушке то, что камнем лежит у вас на сердце! Глупо и совершенно ненужно. А-а, вот Сережа. Иди-ка сюда! Вышедкевич подошел ближе, и я его спросила: — Скажи, Сережа, ты знал, что твой босс должен Куманову, этому нехорошему бандиту, пять миллионов долларов? Вышедкевич вздрогнул, и брови его поднялись шалашиком. Он вопросительно глянул на бледного Эллера, который при моих словах вскинулся, но не сумел выжать из себя слова, только какое-то раздавленное мычание. — Знал? — настаивала я. — Это не мое дело, — тихо ответил Сережа. — Мое дело безопасность, а в финансирование фильмов я не вхожу. Нет, я был в курсе, что там какие-то.., эти.., кредиты идут. Но по цифрам расклад не знал. — Понятно, — сказала я резко, — в партизан играете. Молодцы, нечего сказать. Вы, конечно, Леонард Леонтьевич, величина всероссийского масштаба, но тем более лестно для кого-то вас, извиняюсь за выражение, завалить. Мой «супруг» безмолвствовал. Потом перевел взгляд на угрюмо молчавшего Сережу Вышедкевича и проговорил: — У меня вот какая мысль появилась. Не было ли то, что сделал Калинин, заказом, сброшенным со стороны Кума? Конечно, не напрямую — Кум с такой шушерой, как Гена Калинин, и разговаривать не будет, — а через посредников? Кто знает, а? Ведь то, что говорили тебе, Женя, Тугрик и его бригадир Калинин, это же.., совершеннейший бред. Может, хотели — припугнуть? — Да? Припугнуть? Как бы не так, Леонард Леонтьевич. Тогда не было бы Генычу смысла везти меня за город, не было бы смысла приплетать имена своей сестры и Славы Грицына… — А может, Грицын… — начал было Вышедкевич, но я прервала его: — Теория, милый друг, теория. Мы можем взять на карандашик, для подозрений, любого. Абсолютно любого из нашего окружения. К примеру, Бориса Оттобальдовича Бжезинского. — Да эта скотина… — запальчиво воскликнул Эллер, но я спокойно продолжала: — Или, допустим, Лешу Лукина и его жену даже. Что ходить далеко за примерами? Теоретически можно подозревать, скажем… Сережу Вышедкевича. — В чем? — оторопело откликнулся тот. — Да в чем угодно! Только начни упражняться в криминальной софистике, и можно доказать все на свете. — Говорят, один античный мудрец, развлекаясь, доказывал своим ученикам, что дважды два равно пяти, — осторожно заметил Эллер. — Ну вот пожалуйста. А ведь то, что происходит, отнюдь не дважды два. Только деньги, боюсь, придется вам найти, Леонард Леонтьевич. Или договориться с Кумом на отсрочку или списание долга. Потому что я, конечно, могу многое, но чтобы защитить от Куманова.., это, простите, слишком. Это вообще за пределами человеческих возможностей. Леонард Леонтьевич поднял ко мне взмокшее лицо. Ко лбу прилипла влажная прядь седеющих волос. Глаза режиссера вдохновенно горели, словно ему только что пришел в голову блестящий поворот сюжета в снимаемом фильме. Но сказал Эллер совершенно иное: — Вы правы, нужно искать деньги. И я этим займусь. А еще я хочу сказать вот что. Вы можете на меня разозлиться, Женя, но я вам все равно скажу: будьте осторожны. Именно вы. У меня интуиция.., творческая интуиция, и я чувствую: вам грозит опасность. Вы, конечно, можете сказать, что у вас вообще работа такая — опасная и что я вас нанимал как раз для того, чтобы вы были осторожны за себя и за того парня.., точнее, за ту девушку. За Алину. Но мне кажется.., мне кажется… — Когда кажется, креститься надо, — вдруг чуть ли не злобно пробормотал Вышедкевич, чем-то, видимо, недовольный. — Что же тебе кажется, милый Лео-Лео? — внедряя в свой голос мурлычущие обертоны Алины Эллер, проговорила я. — Только не расстраивай свою девочку. Он не обратил внимания на мой демарш. — Мне кажется, что нападение может повториться… В общем, берегитесь, Женя, чтобы не произошло непоправимое. Я хотела было возразить Эллеру, но натолкнулась на его взгляд и увидела, как горят его глаза. Режиссер опять путал кино с действительностью. Наверное, внутри его уже отматывался клубок бурных событий, которых еще не было, но которые могли «родиться» в бурной фантазии маэстро. Тогда я еще не знала, насколько Эллер прав. — Это похоже.., ну.., как будто приснился кошмар, — сказал он. — А я часто переношу свои кошмары на съемочную площадку. — Заметно, — снова заворчал Вышедкевич, — достаточно спросить массовку. — Не бурчи, Сережа. Поехали? — А куда мы поедем? — спросила я. Эллер непринужденно улыбнулся, как будто не было этого жуткого разговора с Кумом и разглагольствований о дурных предчувствиях, не на пустом месте проросших, и коротко отозвался: — Я думаю, к тебе. — Ко мне? — В смысле, не к твоей тетушке, Женя, а на квартиру Алины. Сегодня я останусь ночевать там. * * * Он вышел из квартиры, ощупывая в кармане пистолет. Наверно, он не пригодится сегодня. Ну что же, спешить некуда. Съемки проклятого эллеровского фильма продлятся еще около недели, если верить газетам. Он плотно захлопнул за собой дверь и стал спускаться по ступенькам. Стены пульсировали, то отдаляясь, то приближаясь заново. Свежая темно-синяя краска, ободранная во многих местах, несмотря на то что дом был новым, казалась чешуей огромной рыбы. Он прикусил нижнюю губу, словно стараясь вырвать себя из предательского состояния, при котором ступеньки зыбко выскальзывали из-под ног. Возьми себя в руки! Да возьми себя в руки, наконец! Больше всего он проклинал в данный момент не тех людей, из-за кого он вошел в чужую — или почти чужую — квартиру и вынул из тайника пистолет, а неизвестного оболтуса, который повывинчивал почти все лампочки на лестничной клетке. Лифт, разумеется, был выключен на ночь, и потому он был вынужден нащупывать каждый шаг. А в глазах плавали радужные пятна. Людей быстро ломает оглушающее, полное несчастье. Теперь он знает это по себе. А ведь еще месяц назад он мог переносить любые физические и моральные нагрузки. Мог раскидать пять человек в считанные секунды. По чьему-нибудь капризу мог завязать узлом гвозди и показывать своеобразные силовые аттракционы — рвать колоду карт, например. Он мог. Но почему же теперь появилась эта неумолчная, ни на секунду не прекращающаяся тихая боль? Она вошла, влилась в жилы и не желает уходить… Из-за нее хотелось рвать и метать, сойти с ума одним рывком, одним коротким, как выстрел, мгновением… Но нет, нельзя, не сейчас. Она всегда звала его своим тихим бесом. Наверное, прозвище родилось из поговорки про чертей в тихом омуте да из-за вечной его молчаливости. Тихий, тихий бес… Он вышел из подъезда и направился к арке. Черный провал пространства ворочался с глухим болезненным шумом. Снежинки царапали воздух, оставляя длинные, с зазубринами, косые царапины… Свет вспорол черное пространство арки. Он смотрел стеклянными глазами, как во двор въезжает автомобиль. Синяя «Хендэ Соната». Его как будто толкнули в грудь, хотя рядом никого не было, и даже ветер, скуля, стелился у ног тихого беса. Он шагнул назад, к стене дома, и услышал: — Ты что мне подсунул во фляжке, Сережа? Почему у меня в глазах пляшут б-бесы? — Ты, Леонтьич, сам виноват, — глухо прозвучал второй голос, и тихий бес вжался в стену, словно его приплющило могучим поршнем. Они… Но что это? Проклятый Эллер снял новый дубль? Его жена осталась в Австрии, в полной и совершеннейшей безопасности, а он нашел себе новую бабу? Кровавая пелена легла перед глазами. Она пузырилась и корчилась, как будто кто-то рвал клочьями багровый театральный занавес. Он услышал мелодичный женский голос и, не отходя от стены, поднял руку с зажатым в ней пистолетом, плавно надавил на спусковой крючок… * * * — Половина пятого утра, — сказала я, — богемный образ жизни ведешь, Леонард Леонтьевич. Что пьем? — Это мне… Сережка подсунул, — отозвался, едва ворочая тяжелым языком, Эллер. Судя по всему, напиток из фляжки Вышедкевича сильно шибанул в его кинематографические мозги, и он снова опьянел, в который раз за эту ночь. — Со страху напился, — снисходительно-угрюмо пояснил Сережа, почти машинально ведя машину. — Впрочем, неудивительно совсем. Если бы меня так припугнули, я бы, наверное, тоже нажрался. — Ты сегодня откровенничаешь, Сережа, — сказала я, — хотя обычно от тебя и слова не дождешься, чтоб от души шло. Только выключатели ломаешь. А сегодня просто фонтан красноречия. — Прорвало фонтан, — невесело усмехнулся Вышедкевич. — Ты, Леонтьич, давай несильно наливайся-то. А то лифт, как обычно, отключили, и волочь твои сто двадцать три килограмма на восьмой этаж — удовольствие не из самых приятных. — Та-ащ-щить? — отозвался мэтр современного кинематографа, булькая и переваливаясь на заднем сиденье, как мешок с мукой при сильной тряске. — Это когда ты мменя.., тащил? — Да вот хотя бы когда ты нажрался в одесском ресторане, проколол шину собственной машины и нам пришлось ехать на такси. Но прежде ты скатился с Потемкинской лестницы, почти все ступеньки пересчитал. На следующий день все незалежные таблоиды просто в истерике заходились, смакуя подробности того, как ты куролесил. — Врешь ты все, — бормотал мэтр, — т-тебя подучили. Я давно подозревал.., да-а! Али-на! — выдохнул он, подавшись вперед и коснувшись губами моего уха. — Я вот что.., я давно подозревал, что Вышедкевич — тайный агент. Щупальца Моссада… а известно ли вам, что м-мировой сионизм… — Ну, началось, — недовольно отозвался Сережа, — если он заговорил о «щупальцах Моссада», дело плохо. В последний раз такое было даже не в Одессе, там он еще хоть что-то соображал, а в Англии, когда Леонард Леонтьевич изволили нажраться с ирландцами. А у ирландцев, Женя, существует такой обычай: когда настает пятница, День святого Патрика, то они отправляются по пабам и надираются до такой кондиции, что все поголовно, от шестнадцати и старше, что называется, валятся под столики. Нет нужды намекать, что нашему маэстро Эллеру обычай понравился до чрезвычайности. И он тех ирландцев даже переплюнул, как мне показалось. Правда, при этом он пытался доказать, что он немец, а там немцев не любят. Ему, правда, никто не поверил, потому что он режиссер из России. А раз ты из России — то у них считаешься русским, будь ты даже грузин или узбек. — Я знаю, — сказала я. — Ну вот, кажется, приехали. Вышедкевич плавно вырулил в арку и остановился под тусклым, уныло подмигивающим фонарем, основание которого было так густо облеплено снегом, что казалось, будто фонарь — и не фонарь вовсе, а необычайно прихотливый индустриальный сугроб с горящей верхушкой. — Ну, Леонтьич, ты как там? — спросил он. — Нормальком? Тогда сейчас выползаем. Погоди. Я гляну. Вышедкевич выпрыгнул из машины, заглянул в подъезд, покрутился туда-сюда, а потом распахнул заднюю дверцу машины, и на снег спелым яблоком выпал господин Эллер. Он беспорядочно сучил конечностями и мычал о том, что его опоили, что Вышедкевич ему подсунул отраву и теперь у него в глазах хороводят бесы. Вышедкевич резко поднял мэтра за плечи, встряхнул и проговорил: — Ты, Леонтьич, сам виноват. Кто ж тебя просил всю фляжку-то квохтать? Там же коньячный спирт был, а ты все одним махом выжрал. Ну.., как вот тебя теперь? — Ладно, впрягайся, Сережа, — вздохнула я. — Будем его волочь. Э-эх, нелегкая это работа — из болота тащить бегемота. — Ав-ав, — промямлил нечленораздельно Эллер, норовя упасть лицом на капот. Один из его шикарных усов задорно топорщился, а второй смотрел в покрытый снегом асфальт, будучи перпендикулярным земной поверхности. Вышедкевич подхватил режиссера, а я собралась бережно подтолкнуть его, как заглохшую на середине дороги неисправную машину, и вдруг застыла со вскинутыми руками. — Ы-ым, — снова попытался что-то сказать Эллер и тут же полетел на снег вместе с не удержавшим равновесия Сережей. Но пьянство Лео-Лео или невнимательность Вышедкевича были тут ни при чем — виновницей их падения была я. Ведь за полсекунды до того я с силой толкнула Эллера в широкую спину, что и привело к падению обоих на снег. Выстрел хлопнул глухо, как раздавленная сухая ветка. Дернул ветер, и второй выстрел показался уже каким-то всхлипом, потонувшим в потоке воздуха. Я перекатилась по земле, фонтанчик снега взметнулся, и я выстрелила с обеих рук, метя туда, где у стены дома ворочалась угрожающая черная пустота. Где прятался убийца. Я вскочила на ноги и, спрятавшись за машину, рявкнула Вышедкевичу: — Прикрой его! Прикрой, идиот! Третий и четвертый выстрелы разбили лобовое стекло «Сонаты», а пятая пуля взрыла снег рядом с Вышедкевичем, который прикрыл собой Эллера и, тоже выхватив пистолет, принялся стрелять на звук. От стены отсоединилась внушительная черная фигура и рванула к арке. Я упала на колено и, прицелившись, выстрелила с двух рук. Человек упал, перекатился через голову и скользнул за столб. Еще мой выстрел. Мимо! Убийца выскочил из-за столба и, петляя на бегу, ринулся в арку. Я перекинула пистолет в левую руку и бросилась за киллером. Судя по всему на Эллера охотился профессионал. По крайней мере, если бы это был не очень классный исполнитель, то он не сумел бы укрыться от моих пуль. Я влетела в арку с пистолетом наготове и осторожно выглянула из-за обвода стены. Киллера не было. Затаился. Ему не удалось выполнить свою миссию — убить Эллера, и он растворился в снежной ночи. Впрочем… почему Эллера? Быть может, он охотится вовсе не за Эллером, а за мной. За мной?! Я насторожила слух. Со двора сочились хриплые стоны Леонарда Леонтьевича, глухо поскрипывал снег, шорох далеких шин вторгался в хрупкую тишину. Я вышла из-за угла. Сильные руки схватили меня за шею сзади. Я даже не смогла понять, как он, такой крупный мужчина, сумел столь бесшумно возникнуть у меня за спиной. Или он не возникал, а просто все время находился тут, в выемке стены? Это означает, что он хорошо знает дом, двор и окрестности. Изучил. Но в тот момент мне, конечно, было не до этих соображений. Страшная силища в буквальном смысле сдавила мое горло. Кажется, со времени прохождения тестовых спецзаданий в «Сигме» я не попадала в такие жуткие тиски. Я попыталась достать киллера ударом ноги, но, очевидно, он легко просчитал мое намерение. Над плечом моим прошелестел хриплый шепот убийцы: — А-а.., сука! Дай-ка я взгляну на эллеровскую кор-рову! Или тебе сподручнее, когда к тебе мужики сзади подползают, ша-ла-ва? — А как же… — выдохнула я и, выгнувшись до хруста в позвонках, все-таки попала ему в корпус. Он вздрогнул всем телом, на мгновение ослабив свои гибельные объятия, и этого мгновения — даже не мгновения, а десятых долей его! — мне вполне хватило, чтобы почти выскользнуть. Обрести оперативный простор. Я ударила его локтем наугад, а потом, вырвавшись совершенно, отпрянула и развернулась. Моим глазам предстал высоченный, атлетически сложенный мужчина в серой дубленке, в шапочке, натянутой до кончиков ушей. Бросилась в глаза борода, облепленная снегом. — Илья Муромец? — с веселой злостью предположила я и, не теряя времени, с силой ударила противника в солнечное сплетение. Обычно от таких ударов, прицельно мной нанесенных, нормальному человеку не хватало и десяти минут, чтобы толком очухаться, но сейчас я словно натолкнулась на каменную скалу. Он даже не вздрогнул. Наверное, с большим успехом я могла ударить по кирпичной стене, которая высилась за спиной убийцы. — Добрыня Никитич! — скользнул от него ответ, и моя рука была отброшена с такой силой, что я едва устояла на ногах. Я поддела носком ноги пистолет, выроненный мной во время борьбы, подбросила его и, поймав, вскинула на мужчину, но тут взметнулся столб снега, поднятого порывом свирепеющего ветра, и киллер.., провалился сквозь землю. Кажется, в буквальном смысле. Потому что он просто мгновенно исчез. Я не поверила своим глазам. Может быть, это был не человек, а джинн? По крайней мере, мой сосед дядя Петя, запойный алкоголик, утверждал, что не раз видел не только джиннов, но и разноцветных чертиков, в большинстве своем, правда, зеленого колера, и даже беседовал с ними. Много и плодотворно. Я приблизилась к тому месту, где секунду назад стоял убийца, и только тут заметила, что в снегу зияет черная дыра, по краям которой лохматятся края прорванного листа картона. По всей видимости, горе-коммунальщики не закрыли люк крышкой, и убийца легко создал себе плацдарм для отступления. Он замаскировал канализационную шахту, прикрыв ее картоном от телевизионной коробки. Снег навалился сверху, и маскировка стала совершенной. Я вздохнула. Ну что ж, придется довольствоваться малым. Хотя ничего себе — малым! Спасла жизнь Эллеру. А может — и себе. Одним словом, печалиться нет оснований: из многих зол я заполучила наименьшее. А нырять в этот проклятый люк будет, по меньшей мере, глупостью: если киллер воспользовался этим способом исчезновения, то он наверняка заранее тщательно изучил все входы и выходы в подземелье, и состязаться с ним сейчас в беготне по местным коммуникациям — полный идиотизм. Я спрятала пистолет и отправилась назад. У машины я застала истерически хохочущего Эллера, который лобызал хмурого Вышедкевича и квакал: — Эт-та был прекрасный сюу-ур…приз! Наверно, в иллюзионе.., надыбали? Простите, — обратился он ко мне, — где-то я вас видел. Р-разрешите пригласить вас на вальс! — Иди уж, пьяная скотина, — выговорил Вышедкевич, подталкивая звезду кинематографа к подъезду. — Ты, Леонтьич, пьешь редко, но метко. Спать идем. — Нет, пошел ты.., с дамой танцевать!.. — Раздухарившийся киномаэстро попытался вырваться из рук охранника, но короткий почтительный тычок Вышедкевича по почкам Лео-Лео заставил того умолкнуть, а следующий удар согнул вдвое. Мне показалось, что затрещала эллеровская дубленка. — Бери этого дамского угодника под руки, Женька, — кивнул Сережа, — поднимем его на восьмой этаж, уложим спатеньки, а потом я отгоню машину на стоянку. Насчет стекла, которое нам тут рассадили, пойдем завтра узнавать. Ремонт в копеечку встанет. А где их взять, копеечки, если набирать на долг Куму? Мы с трудом втащили пьяного Эллера в подъезд и стали карабкаться на восьмой этаж. В самом деле, это оказалось ненамного проще, чем если бы мы поднимали рояль. Рояль, конечно, куда более тяжел и громоздок, но у него есть ряд преимуществ перед пьяным Леонардом Леонтьевичем Эллером: инструмент не размахивает руками и ногами, не цепляется за перила, не кричит, что его похищают моджахеды, не пытается укусить за ухо и не орет в лицо куплет из песни Людмилы Зыкиной: «Сказззала м-мать… быввваетвсе, сыно-о-ок!..» Впрочем, на пятом этаже терпение Вышедкевича кончилось, и он так огрел разошедшегося мэтра кулаком по башке, что тот обмяк и больше ничем не отличался от рояля, кроме как упомянутыми меньшей массой и меньшей громоздкостью. Мы вошли в квартиру и повалили Эллера на диван. Обретя под собой уютную горизонтальную поверхность, Лео-Лео утихомирился и моментально захрапел. — Сережа, — произнесла я, — ты уже разулся? — Нет, а что? — Поставь, пожалуйста, свою ногу вот сюда. — А что тут? — Поставь, — и я указала Сереже бледный подсыхающий след, направленный носком к двери, а не наоборот. — Та-ак! — Это не мой след, — сказал охранник. — А он ведь свежий.., и огромный! Ну и что ты по этому поводу думаешь? — А что тут особенно думать? — откликнулась я. — Тут и думать нечего! — Значит… — ..он был здесь, — закончила я. — Ждал нас, что ли. Но он был здесь. Вышедкевич прошел в квартиру, и из дальней комнаты послышался его удивленный возглас. Охранник явно что-то увидел. Я поспешно направилась к нему. И обнаружила Сережу стоящим посреди комнаты с указующим перстом а 1а Владимир Ильич. Правда, в отношении вождя пролетариата неясно, куда же он, собственно, столько лет тыкал своим пальцем, а с Вышедкевичем было куда определеннее. Его палец, чуть подрагивая, завис в направлении высоченного трюмо. Трюмо я видела и раньше, но мне никогда не приходилось видеть, чтобы на поверхности этого зеркала были как бы застывшие круги от брошенного в воду камня. Кто-то дважды выстрелил в трюмо в упор. И не приходилось долго гадать, кто именно. Ведь с этим человеком я только что свела самое короткое знакомство — там, во дворе… Глава 12 Вышедкевич имел мрачный и напряженный вид. Как ни пытался он скрыть свое изумление и недовольство, все равно было видно: Сережа ошеломлен. В его глазах ворочалось несколько остекленелое выражение, какое бывает у человека, которого угостили ударом дубины по кумполу. — Ну и как это понимать, интересно? — проговорил он. — У кого есть ключи от квартиры? — спросила я. — Да ни у кого! То есть они, конечно, есть — у Эллера, у меня, и у тебя теперь есть. Но не мы же, в самом деле, запустили сюда этого парня? Ты пускала? Нет. Вот и у меня не было такой возможности и такого желания. А он сюда вошел. Причем следов взлома на двери нет. — Да и взломать такую дверь можно, пожалуй, только автогеном. Или набором ну очень профессиональных отмычек открыть. Но даже если бы использовались отмычки, следы бы остались. А тут, судя по всему, открывали «родным» ключом. Кстати, нет ли ключей у Бжезинского? — Ты о нем подумала? Я почему-то тоже. Хотя какой смысл ему-то? Впрочем, от Бориса Оттобальдовича всего можно ожидать. Особенно при наличии в городе Кума. — Вот именно, — сказала я. — Но у него, насколько я знаю, ключей нет, — заметил Сережа. — Я имею в виду, конечно, папашу Алины, а не Кума. Потому что эту квартиру Алина покупала сама, хоть и на папашины деньги. А она, насколько я знаю, отцу не особенно доверяла и потому предпочитала, чтобы он не имел доступа к ее, так сказать, частной жизни. — А у самой Алины ключи есть? Вот сейчас — у нее есть ключи? — Где, в Австрии? Понятно, что есть. Но ведь не предполагать же, в самом деле, что этот парень, что тут был, скатался, значит, Австрию, спер у Алины или ее охранник? ключи и приехал сюда. Глупости! В общем, темное дело. Плохо, что ты его упустила. — Ладно, Алина и ее охранник отпадают, — сказала я. — Но ведь кто-то подослал же сюда этого типа, и он ожидал сначала в квартире, потом у подъезда. Кстати, ведь не факт, что Леонард Леонтьевич приехал бы ночевать сюда. А он — ждал. Откуда он узнал, что Эллеру взбредет в голову поехать именно сюда? Гадал на кофейной гуще? По наитию определил, случайно? — Вот именно! — воскликнул Вышедкевич. Мне еще не приходилось видеть его в таком возбужденном состоянии. — Что-то много в последнее время случайностей! Сначала взрывается машина, в которую случайно села не Алина, а ее подружка Ира. Потом похищают прямо с улицы тебя, приняв за Алину же. Потом из Москвы случайно приезжает Кум. И теперь последняя случайность, с этим ниндзя, который непонятно как забрался в квартиру и упражнялся тут в стрельбе по зеркалам. Может, ему собственный внешний вид так не понравился, что он начал в отражение стрелять? Оно, конечно, Александр Македонский герой, но зачем же зеркала бить? Если ты урод, то разве это повод пенять на зеркало? Так и неча на него пенять, коли рожа крива! — Эк ты зарядил, Сережа, — сказала я. — Ну чистый Демосфен. Или Цицерон. А что касается того парня, то я только бороду его успела разглядеть. И снег на этой бороде. Здоровый он, однако, — я пощупала горло и болезненно поморщилась, — чуть из меня куру гриль не сделал. — В смысле — поджарил? — В смысле — чуть не выпотрошил! — Понятно, — мрачно сказал Вышедкевич. — А вот наш общий работодатель, кажется, даже и не понял, что произошло. Почиет невинным сном младенца. — Пора бы и нам последовать его примеру, — сказала я. — А то уже утро на носу, а мы еще глаз не сомкнули. Не знаю, как ты, а я ужасно спать хочу. — Валяй, — без энтузиазма сказал Вышедкевич, — я на кухне посижу. Кофе попью. Все равно не засну ни хрена, я себя знаю. — А по тебе и не скажешь, что ты такой нервный, — откликнулась я. — Особенно сложно было это предположить, когда ты выключатели ломал. — Да ладно тебе. Иди уж спать. * * * Проснулась я около полудня. Первое, что я увидела, открыв глаза, — как Эллер, трезвый, помятый и мрачный, обнюхивает полупустой стакан, в котором бултыхались остатки бледно-зеленой жидкости. — Похмеляемся, Лео-Лео? — произнесла я. — Что у вас в стакане? — Рассол, — уныло сказал мэтр. — Только поздно пить боржоми, когда почки отвалились. Это правда, что мне только что рассказал Сергей? — Вы о ночном происшествии? Правда. У меня до сих пор шея и рука побаливают, как он меня стиснул. — Силач, значит, — грустно сказал Эллер, — и стрелял на поражение. Плохое кино. — Да уж. И главное отличие от кино, что все на самом деле было. Вы уже говорили с Сергеем о ключах? Может, Леонард Леонтьевич, вы могли бы как-то прояснить этот вопрос? — Да что я проясню? — махнул рукой он и, вздохнув, допил рассол. — Не знаю я. У меня был один комплект ключей, и у Сережи тоже один, потом тебе сделали еще. Кроме этих трех комплектов, еще два комплекта — у Алины и ее охранника Серова. — А знаете что, Леонард Леонтьевич, — сказала я, — давайте узнаем у нее самой, на месте ли ее собственные ключи и Серова. Ведь не могли же ключи, обнаружившиеся у ночного злоумышленника, возникнуть из ничего. Этот парень точно открыл дверь «родным» ключом или дубликатом. Вот позвоним сейчас Алине и узнаем. У нее же есть сотовый? Эллер сглотнул и тихо отозвался: — Есть, конечно.., только… — Что? — Мы не сможем дозвониться. — Почему? — Я велел ей отключить телефон, потому что.., по звонку не так сложно отследить, где она находится, и тогда, не дай бог… — Не даст, — уверенно сказала я. — А позвонить все равно стоит. — У меня руки дрожат, — внезапно сообщил Эллер. — Номер набрать не сможете, что ли? Так я сама наберу Диктуйте номер. — Н-не помню. — Голос у Эллера стал деревянным, и он зябко передернул плечами, как будто находился не в теплой квартире, а на улице, где сейчас было минус двадцать. — За.., забыл. — Странно, — произнесла я, — муж забыл номер жены. Это даже как-то., подозрительно. Реакция на мои вполне невинные слова последовала неожиданная. Мне показалось, что усы Эллера зашевелились. Глаза свирепо округлились, с лица, как сорванная паутинная сетка, слетело страдальческое похмельное выражение, и Леонард Леонтьевич, рывком поднявшись из кресла, свирепо рявкнул: — Подозрительно?! Что вы имеете в виду, Евгения Максимовна, а? Может быть, вы меня в чем-то подозреваете? Или думаете, что я нанял этого типа, дал ему ключи и приказал стрелять в себя? А может, я и Гену Калинина, грицынского прихлебателя, подговорил вас похитить и убить? Ну, пофантазируйте, Евгения Максимовна! У вас ведь, должно быть, богатая фантазия. — Леонард Леонтьевич, — холодно сказала я. — Быть может, я допустила некоторую вольность в формулировках, но и ваше поведение совершенно недопустимо. По-моему, перенервничали мы с Сергеем, а отнюдь не вы. Ваша миссия в ночном происшествии свелась к функции недвижимости. Кстати, когда вы вот так кричите, то напоминаете себя самого в вашем фильме девяносто четвертого года «Созвездие Пса», где-. вы играли старшего следователя НКВД. Кажется, у него еще была «говорящая» фамилия Мокрухин. Или я ошибаюсь? Знаменитый режиссер сел обратно в кресло, подергал себя за усы и после длинной паузы ответил: — Да. Ты права. Извини меня, Женя. Погорячился. А что касается того, что я… гм.., запамятовал, то.., просто Алина незадолго до поездки сменила номер и взяла себе длинный, черт знает из скольких цифр. И я ей редко звонил. Но я постараюсь номер вспомнить. А насчет того, что я так вспылил… Если ты считаешь, что нужно компенсировать мой срыв материально, то я готов… — Да ладно уж, Леонард Леонтьевич, — махнула рукой я, — что вы! Не надо никаких компенсаций. Мы же не в Америке, чтобы крохоборствовать по самому незначительному поводу. А номер Алины мы узнаем. Наверняка он у нее где-нибудь записан. В случае чего — спросим у Бориса Оттобальдовича. — Ты о номере Алининого мобильника? — спросил, входя в комнату, Вышедкевич. — Ну так я его прекрасно помню. А у Леонтьича вообще отвратительная память на цифры, он даже телефон «Скорой» не сразу вспомнит. Только Алина сейчас дрыхнет, наверное. Она вообще засоня редкая, вот Леонтьич не даст соврать. Часика через два звякнем, а сейчас, знаешь ли, нужно мотать в Багаево. На съемки. — А Кум? — подал голос Эллер, и в нем слышалась отчаянная нерешительность. — Куму надо на долг собирать. Сейчас буду в Москву звонить, скажу своему риелтору, чтобы он квартиру продавал и дачу на Рублево-Успенском.. — Во-первых, Кума в Тарасове нет. Насчет того, вернулся ли он в Москву, не скажу. Но ведь он не ради тебя и твоего долга сюда заезжал. Наверняка хотел навестить сестру и Бжезинского. Они, воры, сентиментальные страшно. А насчет продажи недвижимости… Ты, конечно, как знаешь, Леонард Леонтьич, — отозвался Сережа Вышедкевич, — но я бы на твоем месте не спешил. У нас есть еще время. — Как сказал Билли Боне, выпивая глоток рома, от которого его хватил удар и он умер, — мрачно пошутил мэтр. — Ну уж прямо и умер! Ты, Леонтьич, не хандри. Есть у меня идейка, да только сейчас она не совсем ко времени. Позже изложу Точнее — напомню. Бледный Эллер искоса взглянул на меня и проговорил: — Ну напомни, напомни… Поехали уж, спасители! Я наклонилась и подобрала с пола почему-то валявшуюся там фотографию. На ней была хохочущая Алина в компании щуплой невысокой девушки, в которой я при ближайшем рассмотрении узнала Иру Калинину, и высокого атлетичного парня, светловолосого и сероглазого. В нем я определила Колю Серова, знакомого мне по видеозаписи. Правда, на видеокассете в ракурс попадали несколько иные фрагменты Колиной анатомии. Не глаза и волосы. Я перевернула фотографию и прочла стихотворные строки: — «А в хриплом воздухе дрожа, не глядя вниз, молясь, волнуясь и боясь сорваться…» Гм.., это кто, Гумилев, что ли? — Льстишь ты ему, Женя, — настороженно глядя на меня, сказал Эллер. — Не Гумилев, конечно. Это Коли Серова стихи. Он у нас поэт. Необычно, правда? Телохранитель, и вдруг — стихоплетничает. — Ну почему же? — возразила я. — Поэтические натуры — они разносторонние. Например, мне известен поэт, который был профессиональным вором. Звали его Франсуа Вийон. А один прекрасный писатель был основателем английской разведки. Нам он известен как Даниэль Дефо, автор «Робинзона Крузо». Так что поэт-телохранитель — ничего особенного. «…Мне в сердце вполз измученный каприз, желавший нежностью и счастьем называться…» Ничего. Образно. — Да он вообще.., образина, — непонятно к чему брякнул Вышедкевич и взял фото из моих рук. На этом поэтическая тема была закрыта. Не до возвышенного нам сейчас. * * * Тот человек не выходил из памяти. Не знаю почему, но у меня прочно засело в голове впечатление, что он показался мне смутно знакомым. Что я видела этого человека совсем-совсем недавно. Нет ничего мучительнее моментов, когда память пытается высвободить из подсознания нечто неуловимое, словно бы известное тебе, но всякий раз ускользающее, когда пробуешь облечь это нечто в вещественную, словесную форму Кто же это мог быть? Человек был высок, широкоплеч и бородат. Данные весьма расплывчатые, что и говорить. Однако же что-то подсказывало мне, что я способна на усилие, которое откроет мне личность неизвестного убийцы. Убийцы? Ну, почти убийцы. Киллер остается киллером вне зависимости от того, удалось ли ему выполнить заказ или попытка провалилась. Попытка провалились. Киллер провалился… Да уж, это слово выглядит ключевым в трагикомической ситуации со стрельбой в Алинином дворе. Особенно если учесть, что киллер действительно провалился сквозь землю. Под землю. Конечно, многие профессионалы готовят себе пути для отступления, но в данном случае все произошло слишком уж буквально. И все-таки — откуда у него ключи от квартиры Алины Эллер? Я подумала, что сцепка событий — приезд в Тарасов Кума и покушение на Эллера — не может быть случайной. По крайней мере, случайности такие происходят чрезвычайно редко, да и то, наверное, только в кино. В плохом кино. Наш Эллер, несмотря на его прибабахи, все-таки классный режиссер и откровенной лажи не снимает. С другой стороны, к чему Куму убивать человека, который должен ему пять миллионов долларов и может вполне их отдать? Едва ли целесообразно убивать такого должника. Припугнуть — да. Быть может, покушение было такой демонстрацией? Нет, едва ли. Киллер стрелял на поражение, и только моя реакция и расторопность Вышедкевича спасли незадачливого киномаэстро. А вот «моя» машина пострадала, и ремонт ее обойдется недешево. Однако это не мои заботы. Пусть Эллер с Вышедкевичем разбираются с вышедшим из строя транспортом. Такие вот мысли приходили мне в голову на пути в Багаево, на съемки очередного эпизода нового фильма маэстро. Пару раз бросив взгляд на Эллера, я отмечала, что вовсе не творческая лихорадка сейчас его треплет, а нечто совершенно иное. И мне несложно было догадаться, что именно его беспокоит. — Пора звонить Алине, — вдруг сказал Сережа. — Набери-ка ты, Женя. Хоть пообщаешься с настоящей женой Леонтьича. Только звонить надо с аппарата Леонарда Леонтьевича. У нее определитель номера, и, если звонок производится с чужого телефона, она просто трубку не возьмет. Из соображений безопасности. Да, босс? Верно? Эллер вскинул припухшие красные глаза и всполошенно выговорил: — А? Что? Было очевидно, что его вырвали из плена горьких раздумий, и произошло это как нельзя некстати. — Звонить — Алине — босс, — повторил Вышедкевич раздельно и четко. — Ты что, забыл за хлопотами? Эллер только покачал головой. — Диктуйте номер, — вздохнула я. Вышедкевич вынул из кармана бумажку и продиктовал. Я набрала на эллеровском «лыжике», как Вышедкевич уменьшительно именовал телефон марки LG, номер и стала ждать. Звонки уходили в пустоту, стройные и одинокие, как заснеженные тополя на зимней аллее. Наконец трубка откликнулась грубоватым мужским голосом: — Да! Леонард Леонтьевич? — Нет, вас беспокоит его.., гм.., секретарь, — произнесла я, — по его поручению. Могу я пригласить к трубке Алину Борисовну? — Нет, не можете, — ответил голос. — Она отдыхает, и будить ее я не буду, потому что не хочу стать боксерской грушей. — Спит? Два часа дня, простите. — А ей без разницы, что день, что ночь. Она до утра куролесила, а потом спать завалилась. А че, сам Леонард позвонить не мог, что ли? — Он занят, — ответила я. — Если Алина Борисовна спит, то, быть может, вы сможете ответить на мой вопрос? Кстати, с кем я говорю? — Ничего себе, сама звонит и еще возмущается, — простодушно удивились на том конце, в снежной Австрии, — говорите вы, девушка, с личным охранником Алины. — Николай Серов? — уточнила я. — Ну — Николай, простите, вы не могли бы сказать, где находятся ключи от квартиры Алины Борисовны? От тарасовской квартиры. — А че, у Эллера нет, что ли? — Есть. Но меня интересуют все комплекты. Ключи при вас? — Ну да. Одни у Алины, другие у меня. — Это точно? — Ну да. А че? Я могу проверить. Ждите, если бабок не жалко за связь. Щас я… минуту. — Жду, — ответила я. Прошла, допустим, не минута, а около двух. Наконец Серов ответил: — Ну, есть. Оба комплекта. — Они всегда при вас? — Ну да. А что такое-то? — Благодарю вас, Николай. Передавайте привет Алине Борисовне. До свидания. — До свидания. А чего надо-то? Я нажала на кнопку «отбой». Общение с Николаем Серовым вызвало у меня в памяти анекдот про туповатого «нового русского», к которому явился дьявол и предлагает продать душу за исполнение трех желаний. «Новый русский» стал прикидывать: «Значит, так. „Мере“ свой я вчера разбил, сделаешь, чтоб стал как новый. Документы вот эти подчистишь. Подгонишь пару вагонов с цветными металлами. Тогда подпишу, че просишь. Нет, мужик, я все-таки не пойму, в чем же здесь прикол?..» И туповатый говорок Коли Серова как-то слабо соответствовал стихотворным строкам на фотографии. Впрочем, тонкие натуры часто выглядят серо, даже туповато. Например, одна умная и образованная фрейлина много лет назад записала в дневнике отзыв о знакомстве: «Бесцветная, туповатая и никчемная особа. Говорить не умеет, держаться в обществе не умеет. И вообще хам». А познакомили фрейлину с неким М. Ю. Лермонтовым. Коля Серов, конечно, не Лермонтов, к тому же, как мне показалось, он с бодуна.., но все же, все же, все же… — Что он сказал? — быстро спросил Эллер. — Говорит, что все на месте. — И я так говорил! — отозвался Лео-Лео, хотя ничего подобного и близко не утверждал. — Смешно предполагать, что они дотянулись до Австрии. Тогда, наверное, могло бы произойти много худшее, чем пропажа ключей. Не дай бог, конечно… — Ну что же, — задумчиво произнесла я. — Вероятно, так оно и есть, как вы говорите. Будем искать в другом месте. * * * Я убедилась, что творческие натуры умеют отвлекаться от неприятностей, какими бы глобальными они ни были. Отвлечение дает им работа. Вот и Эллер — профессионал до мозга костей! — как только очутился в кипящем вареве съемочной работы, словно начисто забыл все печали и треволнения, связанные с приездом в Тарасов Кума и с ночным происшествием, которое лично мне покоя все-таки не давало. Леонард Леонтьевич полностью включился в работу над очередным эпизодом фильма, который обещал стать захватывающе интересным. То ли этот человек так блестяще владел собой, то ли он в самом деле сумел задвинуть свои неприятности на задний план, но тем не менее факт налицо — Эллер активно, весело и зло руководил работой съемочной группы, размахивал руками, суетился, бегал, показывал, отрабатывал мимику, даже пару раз бросался на снег и показывал, как стоит сыграть ту или иную сцену. Вышедкевич, привычный к такой деятельности шефа, смотрел на него с невозмутимым лицом, мне же, впервые получившей возможность изучить режиссерскую кухню маэстро вблизи, с трудом удавалось сдерживаться от выражения эмоций. Много где я бывала, много что видала, но на съемочной площадке присутствовать пока что не приходилось. Слаженная работа большого коллектива актеров, гримеров, осветителей, декораторов, каскадеров оказалась в диковинку, тем более что руководил работой мастер высокого класса. — Где Панина? — орал он, подпрыгивая на снегу и стараясь таким образом согреться, потому как было весьма холодно. — Нужно снимать эпизод с мостом! Где Панина? — Она не вышла сегодня, Леонард Леонтьевич, — скороговоркой доложил ему ассистент режиссера. — Отзвонилась, сказала, что ногу сломала. Лежит в больнице. — Та-ак, — протянул Эллер, — чудесно. И кого же мы поставим на эпизод с мостом, а? Может быть, мне самому садиться и рулить? — Найдем, Леонард Леонтьевич! — «Найдем»… Раньше надо было искать! Теперь поздняк метаться. Я же не могу этот эпизод по пять раз в график съемок вставлять. Понятно, говорю, а? — Понятно… — А мне-то от того легче, что тебе понятно? Почему не укомплектовал штат каскадеров? Теперь так получается, что единственная женщина, способная сняться в дубле, выбыла из строя. Что ж делать, а? Ты подумал об этом, баран каракулевый? — Средств не хватает… — пробормотал ассистент сконфуженно, и из вчерашнего разговора Эллера с Кумом я знала, что он прав и что средств для съемок действительно не хватает. — Каскадеры же не будут работать на добровольных началах… — Ты сам у меня будешь работать на доброхотных началах! — с веселой злостью рявкнул на него Эллер, потом хлопнул по плечу окончательно приунывшего ассистента и выговорил уже добродушнее: — Ладно, придумаем что-нибудь. Конечно, найти каскадера-женщину — дело достаточно сложное. Как ты думаешь, дорогая? — повернулся он вдруг ко мне. Я вздрогнула от неожиданности, хотя на людях мне определенно полагалось играть роль супруги Эллера, как это было оговорено изначально. Вышедкевич покосился на приунывшего ассистента и сказал: — Вот что, дорогие россияне. Есть мысль. Пойдем в дом, а то чего на морозе зря торчать? — Всем стоп! — крикнул Эллер членам съемочной группы. — Маленький перекур. На полчаса. Мы расположились в том самом доме, где я отогревалась после памятного моего похищения Ген Генычем Калининым. О доме я сохранила очень теплые воспоминания — в самом что ни на есть буквальном значении слова «теплый». Вышедкевич некоторое время буравил нас с Эллером строгим взглядом, а потом проговорил: — Есть идея. Сделать надо много, так что особенного времени на раскачку у нас нет. И эпизод, опять же, буксует. — Ты говори толком, — сказал Эллер. — Хорошо. Говорю толком. А толком тут вот что. Леонтьич, твоя жена ведь кандидат в мастера по автоспорту, насколько я помню? А? Я вскинула брови: ничего себе «беззащитная девочка»! Сначала выясняется, что Алина владеет единоборствами, потом в ее квартире обнаруживается великое множество тренажеров, стоящих явно не ради красоты, а вот теперь Сережа Вышедкевич говорит, что она еще и КМС по автоспорту. Ничего себе супруга у Леонарда Леонтьевича! А Вышедкевич продолжал: — Про Алинино звание я вот к чему завел. Ты, Женя, как-то хвасталась, что легко можешь сработать на съемках не только актрисой — тут-то у тебя данные классные, даже вот Леонард Леонтьевич признает! — но и каскадером запросто. И что машину водишь чуть ли не как Михаэль Шумахер. — Когда это я такое насчет Шумахера говорила? — отозвалась я, понимая, к чем) клонит ушлый телохранитель Эллера. — Ну, если не так, то примерно так говорила, — сказал он. — Словом, запарка в процессе съемок — дело противное. И если супруга Эллера, о которой известно, что она дама спортивная, сядет за руль во время трюка, никто не удивится. Выручи, Женька, а! А мы тебя в титры вставим. Хотя нет.., не вставим. Ты же у нас, по легенде. Алина Борисовна Эллер теперь. Н-да. И он вопросительно уставился на меня — Все это понятно, — с сомнением заговорила я, — кроме одного: почему говорит телохранитель режиссера Эллера, а не сам режиссер? Маэстро встрепенулся и посмотрел на меня оценивающим взглядом. Впрочем, когда он обратился ко мне, тон его был скорее просительным, нежели требующим: — Да, конечно. Выручи, Женя. Трюк не особо сложный. Просто актриса, которая ведет одну из главных ролей, вообще водить не умеет. А ты бы могла помочь. Видишь, тут какое дело: наша основная дублерша из строя выбыла на неопределенное время, а искать замену у меня, как ты понимаешь, нет ни времени, ни желания, ни возможности. — А в чем, собственно, состоит суть трюка? — осведомилась я. — Что-то там с мостом, вы говорили… — Да, с мостом, — ответил Леонард Леонтьевич. — Трюк не особенно сложный, хотя и эффектный. Словом, тут есть такой мост, перекинутый через знаменитый в области Багаевский овраг… Слыхала про такой? Я кивнула. Еще бы я не слыхала. Багаевский овраг — самый крупный овраг во всей области. Его длина достигает километра, но не этим он качественно отличается от других оврагов, а тем, что глубиной он около пятидесяти, а в некоторых местах — шестидесяти и даже семидесяти метров. Ко всему этому на дне Багаевского оврага громоздятся скелеты выржавевших тракторов, сеялок, поливальных конструкций, старых автомобилей. Горы индустриального мусора припорошены более мелкими отходами человеческой жизнедеятельности типа разбитых банок, бутылок, полиэтиленовых пакетов и прочая и прочая. Конечно, подобное безобразие творится не по всей протяженности Багаевского оврага, а только в тех местах, где к нему вплотную примыкают населенные пункты. Фрагмент оврага, где через него перекинут мост, захламлен более всего. В этом месте в овраге даже снег не лежит. потому что на дне громадной ямы постоянно что-то горит, дымится, тлеет. Местные жители не особенно следят за чистотой местного ландшафта. — И что же с Багаевским оврагом? — спросила я. — Тут вот какое дело, — сказал Эллер. — По сюжету одна из главных героинь фильма спасается бегством от погони. Она въезжает на машине на мост, и в этот момент на противоположном краю оврага возникает некто с гранатометом… — Ого! — воскликнула я. — ..и стреляет по машине. Он промахивается совсем на чуть-чуть, но пролет моста рушится, машина с героиней падает в овраг и там красиво так взрывается. Место уж больно живописное, украсит фильм. — Понятно, — сказала я. — А как это будет проходить на съемке? Ведь, я так полагаю, дублерше необязательно падать в овраг вместе с автомобилем? Эллер рассмеялся, но несколько принужденно — к тому обязывала ситуация. — Понятно, что не обязательно, — быстро сказал он. — В общем, так. Мост мы еще немного попортили, и машина свалится сама. Твое дело — набрать некоторую скорость и проехать по мосту. Потом ты притормозишь перед тем местом, куда попадет граната, и выскочишь из машины. Машина будет катиться по инерции, в ней заложен уже небольшой заряд взрывчатки, как будто воспламенился бензобак… Вот и все, что от тебя требуется. Потом смонтируем, как надо, когда весь исходный материал уже будет в наличии. А к тому времени, как на мосту все будет взрываться и рушиться, машина гореть и падать, ты уже будешь далеко от него. — А мост-то не трухлявый? — осторожно спросила я. — Что-то я не припомню ни одного приличного моста через Багаевский овраг. — Рассчитан на пять тонн, — сказал Эллер. — Ты будешь ехать на древнем таком «Кадиллаке», мы его в Польше за девятьсот баксов купили, он больше бутафорный. «Кадиллак», конечно, машина тяжелая, но пяти тонн не весит, мост его спокойно выдерживает, мы уже два раза проверяли. В общем, будь спокойна. Конечно, за этот эпизод тебе хорошо заплатят, можешь не сомневаться. — Да я и не сомневаюсь. Значит, я должна вести машину до моста и по мосту, притормозить по вашему сигналу, а человек на том краю оврага выстрелит из гранатомета по мосту. Мост-то точно не рухнет? — Все рассчитано, Женя, — усмехнулся Эллер. — Я ведь таких эпизодов отснял больше, чем ты на своем веку картошки съела. — Кстати, я не люблю картошку. — Ну, сама понимаешь, я фигурально выразился. Делаем так. Ты проезжаешь на нормальной скорости, где-то шестьдесят-семьдесят километров в час, пятьсот метров. В салоне с тобой будет находиться оператор. Машина съемочной группы еще с одним оператором будет следовать параллельным курсом. Когда нужно будет притормозить, я тебе скомандую по рации. Рацию выдадут. Ты притормозишь, оператор выйдет, ты поедешь на самом малом ходу по мосту, потом, не останавливая машины, выйдешь из салона и побежишь обратно, а машина своим ходом доберется до того места, где мост якобы повредила ракета, и рухнет в овраг. Все поняла? — Да. — Только все следует делать слаженно. Место, куда должна упасть машина, уже подготовлено, граната бутафорная, все «разрушения» уже произведены. Так что ничего страшного. — И все-таки, Леонард Леонтьевич, в вашей съемочной группе не заподозрят, что вы уж слишком рискуете женой? — спросила я. — Да тут нет никакого риска! — начал горячиться Эллер. — Ровным счетом никакого риска. Все рассчитано, все пиротехнические эффекты уже подготовлены, машина сама свалится в овраг. Твое дело, Женя, повторяю, только провести ее до моста пятьсот метров, а потом прокатить уже по мосту еще двадцать метров и вылезти, а она рухнет в овраг самым малым ходом. Это же просто! — Он мотнул головой и, понизив голос, добавил: — Прости, что я ору. Не прав. Нервы, сама понимаешь, ни к черту. Мне стало жалко его. Мэтр отечественного кинематографа так распинается передо мной, никому не известной особой, да еще и извиняется. А просит-то всего провести трюк, в принципе, совершенно элементарный по сравнению с тем, через что мне приходилось проходить на своем жизненном пути. А я вроде как упираюсь, всячески набивая себе цену. И еще мне стало неловко, когда я взглянула на бледное лицо Эллера и на то, как нервно дергал он себя за знаменитый ус. Уж он-то знает, что говорит. И если он утверждает, что эпизод безопасен для человека, умеющего водить машину и полноценно владеть своим телом, значит, так оно и есть. — Хорошо, Леонард Леонтьевич, — сказала я. — Я согласна. Дополнительного гонорара не надо. Я ведь исполняю то, что делала бы ваша жена. А это уже оплачено. Кстати, а вы в самом деле могли бы поручить ей такой каскадерский трюк? Эллер передернул плечами, а потом серьезно ответил: — Не стану тебя обманывать, Женя. Не поручил бы. Все-таки ты есть ты. У меня духу не хватило бы пустить Алину в машину, которая должна свалиться с моста, даже если все многократно проверено и подсчитано. У меня сердце не на месте было бы. Я тебе честно ответил. Но ты и Алина.., это же разные вещи совершенно! Иначе бы я просто тебя не нанял и как телохранителя.., понимаешь? — Спасибо за ответ, — кивнула я. — Когда приступаем к съемкам эпизода? Эллер глянул на Вышедкевича и ответил коротко и быстро, как рубанул ребром ладони воздух: — Немедленно. Глава 13 Машина в самом деле была весьма древней. И потому перед тем, как сесть туда, я тщательно проверила и систему зажигания, и коробку передач, и особенно тормоза, потому что не дай бог что с ними случится. А падение с высоты в пятьдесят или шестьдесят метров на свалку и на гору ржавых металлических скелетов в мои планы явно не входит. — Ну как тебе одр? — спросил Вышедкевич, ходя вокруг меня сужающимися кругами. — Это я его на варшавской стоянке обнаружил и ремонтировал потом специально для съемок. Я же в машинах хорошо разбираюсь. Из «Запорожца» могу «Мерседес» сделать. — Ты просто на все руки от скуки, — сказала я. — На пару с Алиной. Этакие универсальные индивиды. Мне иногда кажется, что настоящая Алина могла бы не хуже меня за себя постоять. От собственного имени. — Тише ты! — прошипел Сережа, оглядываясь на стоявшего в трех шагах оператора, который должен был ехать вместе со мной. — Ты, кажется, забыла, что должна быть настороже постоянно. — Я-то не забываю, — последовал мой ответ, — но и ты, Сережа, тоже не зарывайся. — Ладно, проехали, — махнул рукой тот. — Не злитесь, бесценная Алина Борисовна, — добавил он более звучным голосом, а я ответила с нарочито Алиниными «мурлыками» в голосе: — Да уж ла-адно. Что от тебя еще ожидать, Вышедкеви-ич? — Ладно. Иди получи от Леонтьича последние инструкции, а я пока что еще раз машину протестирую. Все-таки американская машина, вдруг там притаилась какая-нибудь провокация мирового империализма? — Алина Борисовна, — приблизился ко мне один из работников съемочной группы, — вот вам рация. Леонард Леонтьевич будет координировать эпизод по ней. Впрочем, вы это знаете. Просто лишний раз напомнил. — Ну, спасибо, — буркнула я. Перед тем как отъехать от Багаевского оврага на обозначенные в плане съемок данного эпизода пятьсот метров, я осмотрела мост, которому суждено было играть такую важную роль в снимаемом дубле. Мост был железобетонный, со сварной металлической арматурой. Построенный явно еще при Никите Сергеевиче, а то и при Иосифе Виссарионовиче, выглядел он достаточно добротно. Перед мостом красовался дорожный знак, указывающий на то, что грузоподъемность данного сооружения равна пяти тоннам. Я прошлась по мосту. Примерно в пяти метрах от противоположного края оврага четыре плиты перекрытия были сняты, и открывался вид на дно оврага. У меня даже голова закружилась, когда я увидела этот, с позволения сказать, сельский ад. На дантовский он не похож, а вот на ад социалистического периода, с громоздкими индустриальными развалинами, искореженными остовами сельскохозяйственной техники, с дымящимися подпалинами мусорных куч, — вполне. Вид был такой, что дух захватывало. — Да уж, Алина Борисовна, — сказал мне оператор, веселый, немолодой уже мужчина в вязаной шапочке и с большим красным носом, — впечатляет, правда? Я этот мост вылизал в кадре от и до. Конечно, это не гималайские или там кордильерские пропасти, но те пропасти воспринимаются как нечто далекое, чужеродное и особенно не трогают. А тут — свое, близкое, да еще такое потрясающее! — На меня тоже сильное впечатление произвело, — честно призналась я. — А вот тут перекрытие сняли, чтобы туда машина свалилась? — Да. Все рассчитано. В машину заложен небольшой заряд, он грохнет уже в падении. Нас, к счастью, там уже не будет, — засмеялся оператор и хлопнул себя широкой, без перчатки, несмотря на мороз, ладонью по бедру. — Это не может не радовать, — пробормотала я. — Вы поедете со мной в салоне? — Я. Меня зовут Гена, если что. — И вы Гена, — вздохнула я, вспомнив совсем другого человека с таким именем, бравого Ген Геныча Калинина. — Ну что же, Гена, ни пуха!.. — К черту, — махнул тот рукой. Через несколько минут мы с оператором сидели в машине. За лобовым стеклом простирался вид заснеженной дороги, по которой мне следовало ехать не на такой уж большой скорости, всего-то шестьдесят или семьдесят километров в час ближе к мосту. Но если учесть то, что на дорогу приличным слоем лег снег, эта скорость представлялась если не опрометчивой, то связанной с определенным риском. — Честно говоря, я не думал, что Леонард Леонтьевич рискнет поставить вас, Алина Борисовна, вместо Ленки Паниной. Не думал. — Я кандидат в мастера по автоспорту, — отозвалась я, а сама подумала, что в «Сигме» за вождение автомобиля мне поставили «оценку», верно, где-то на уровне мастера спорта. — А-а! — протянул оператор Гена. — Тогда совсем другое дело. — Приготовиться, — услышала я одновременно вживую и через рацию, лежащую у меня на коленях, голос Эллера. — Алина, ты готова? — Да! — Съемочная, заводись… Та-ак: моторр!!! Я завела старенький «Кадиллак» и стала разгоняться до необходимой скорости в восемьдесят километров в час, чтобы ближе к мосту снизить ее до шестидесяти, а дальше, уже непосредственно по мосту, и вовсе до десяти километров в час. Оператор крутил камерой, снимая расстилающийся снежный пейзаж. Из рации донесся голос Эллера: — Как идешь? — Нормально, — ответила я. — На спидометре? — Шестьдесят пять пока. — Увеличь! До восьмидесяти. — Поняла. Вдалеке показались деревья, нестройной шеренгой росшие вдоль Багаевского оврага. Оператор чему-то ухмыльнулся, наведя на них объектив камеры, потом сказал: — Лихо водите, Алина Борисовна. Я-то думал, вы изнеженная дамочка. А оказалось, что вы и на горных лыжах, и на автомобиле, и вообще молодчинка… — Разговорчики, Гена, — предостерегла своего спутника я. — Вы что, выпили, что ли? — Для вящей сочности кадра полагается, — сказал Гена и покосился вправо, где параллельным с нами курсом ехала машина съемочной группы, откуда снимали с двух камер. — Для творческого полета, знаете ли. — «Для творческого полета…» А разве болтать при съемке что угодно можно? — осведомилась я. — Так мы ж без озвучки идем, — ответил оператор. — Ребята потом смонтируют, как надо. Вам только фигуру оставят, ноги там и руки на руле, а лицо Инкино приделают. — Какой Инки? — Как какой? Ильменецкой. — Это которая в «Снах веры» и в «Псевдониме бога» снималась, что ли? — воскликнула я. — Ну и ну! А Леонард Леонтьевич все жаловался, что к нему звезды плохо в этот фильм идут. А тут так запросто — Инна Ильменецкая. Что ж ему еще надо? — «Боярыня красотою лепа, бровьми союзна.., у-ух! Чего же тебе еще надо, собака?», как говорил царь Иван Васильевич в гайдаевском фильме, — отозвался оператор Гена. — Я, кстати, в «Иване Васильевиче» тоже немножко поучаствовал. Леонид Иовичменя… Оператор Геннадий не успел поведать мне о том, что сделал с ним Леонид Иович Гайдай. В рации что-то забулькало, потом ясный голос Эллера спросил: — Приближаешься? Пока все хорошо. Технично едешь, снег из-под колес красиво летит… В общем, пока не снижай скорости, а на самом въезде на мост резко снизь скорость до шестидесяти, потом проедешь до середины, высадишь оператора, задашь машине ма-а-аленькую скорость, чтобы она свалилась в овраг. Сама выскакивай, как договаривались. — Ясно, Лео-Лео, — ответила я. — Все поняла. Край оврага, обсаженный изогнутыми, как непомерно разросшиеся луки, деревьями, стремительно приближался. В пятидесяти метрах от меня мелькнули плиты моста, дорожный знак «5 т», машина съемочной группы затормозила. Я видела в зеркало заднего вида, как она резко снизила скорость, по короткой, довольно крутой траектории въехала на край оврага и остановилась метрах в десяти от обрыва. Когда до въезда на мост оставалось метров десять, голос Эллера произнес: — Должна подъехать нормально! Тормози по ситуации. Ситуация была подходящая и соответствовала прописанному в плане эпизода времени. Я нажала на тормоз.., и нога резко провалилась, как будто в пустоту. Ухнуло под ложечкой, подпрыгнуло сердце, и я нажала на тормоз повторно, а потом чисто машинально нажала еще раз. Тормоза не действовали. Хотя и я лично, и Сережа Вышедкевич проверяли их и все было в порядке, в решающий момент они вырубились. Этого не могло быть, но именно так случилось. Увидев мое исказившееся лицо, оператор Гена пробормотал: — Что? Как… Не получается… Да как же?.. — Что у вас там? — вырвался из рации тревожный голос Леонарда Леонтьевича. — Что такое? Почему не тормозишь? — Она не останавливается, Леонард Леонтьевич! — заорала я, шарахнув рукой по рулю. Тормоза не действовали, хотя я еще несколько раз рефлекторно нажала на педаль. И я сразу поняла, что при таком роковом стечении обстоятельств остается только один шанс: еще больше разогнать автомобиль на оставшемся расстоянии и попытаться перепрыгнуть через провал, образовавшийся после удаления четырех плит перекрытия. Провал, в который по плану должна была свалиться машина, был около десяти метров шириной, и его делила пополам металлическая балка арматуры, от которой отсоединили лежавшие встык плиты. При определенном везении, возможно, удастся «вспрыгнуть» передними колесами на ту сторону моста, а зад машины примет на себя та самая балка. Другое дело, что вряд ли машина переедет на ту сторону моста. Но, по крайней мере, мы с оператором получали короткую передышку, чтобы попытаться спастись… Черт побери, кто, из-за чего так славно покопался в машине перед трюком? Меньше всего я была склонна считать неисправность случайностью. Тем более что до съемки тормоза были в норме. Но сейчас некогда было думать об этом. И я решительно, до пола, вдавила акселератор древнего заокеанского одра. Оператор Гена, не опуская и не выключая камеры — вот что значит профессиональная привычка! — заорал, перемежая свои слова густым и кучерявым матом: — Да ты что же, етиху мать, делаешь… растудыт… Я слабо воспринимала брань Гены. Я знала только, что нужно увеличить скорость и попытаться проскочить. Хотя прыгать на такой скорости на бетонные плиты… Нет, лучше башкой вниз с семидесяти метров… В рации что-то хрипело, и последнее, что долетело до меня, был дикий вопль, который не мог быть, но являлся воплем Эллера: — Нукуда-а-а!.. * * * Удар был страшен. Я неосознанно сжалась и скоординировалась прежде, чем мозг отдал соответствующую команду, а вот оператор Гена врезался головой в лобовое стекло и сполз вниз так, что я поняла: все. С ним все. Если даже он жив, едва ли я успею его вытащить до того, как машина свалится в пропасть. Только в американских боевиках получается, что не то что легковые автомобили, а и целые автобусы перескакивают через громадные прогалы пространства, куда больше того, что оказалось сейчас перед нами. У нас же на практике все получилось иначе. «Кадиллак» не сумел преодолеть пустоту. Он перелетел через то место моста, где перекрытие было снято, но с чудовищной силой ударился бампером о плиты по ту сторону дыры, отломил край одной из них, вгрызся всей грудой искореженного металла в спасительный рубеж и застыл над пропастью, вися на переднем бампере, задней частью рухнув на балку перекрытия. Несколько секунд мне потребовалось, чтобы прийти в себя, но стоило пошевелиться, как машина вздрогнула и заколыхалась… Послышался скрежет металла, и я поняла, что «Кадиллак» держится на мосту только чудом. Если бы я не успела увеличить скорость, то лежала бы уже мертвая среди дымящихся железных развалин там, на дне рокового оврага. Но у меня и сейчас были очень неплохие шансы все-таки оказаться там. Внизу. Навсегда. К счастью, дверь с моей стороны не заклинило. Я самым нежным, неуловимым движением — по сравнению с которым даже погладить по голове ребенка было бы грубым насилием — стала открывать дверцу. Я даже сняла перчатки, чтобы сделать все как можно аккуратнее. Времени было мало, но пальцы успели окоченеть. Я открыла дверь, подала ее от себя — и тут же машина скакнула, как тяжело раненный жеребец. Взвыл металл, и «Кадиллак» стал крениться набок. Тенденция была ясной: еще несколько мгновений, и бампер, и вся смятая передняя часть автомобиля не выдержат — «Кадиллак» в прямом смысле нырнет в пропасть. Полетит «ласточкой», капотом вниз. Дно оврага примет новую жертву, и изломится, как яичная скорлупа, хрупкий каркас автомобиля, еще недавно казавшийся таким прочным, монументальным. Я подалась в сторону открытой двери. Машина заскрипела, расшатываясь на губительной высоте. В ушах прозвенел чей-то вопль — оттуда, с той стороны оврага, где осталась съемочная группа… Я поняла, что у меня только один шанс. Если я прыгну из салона и попытаюсь схватиться за край плит с той стороны моста. Конечно, я могу промахнуться или не суметь зацепиться, но это ничего не меняет. Если я промедлю — то все равно проклятый рыдван утянет меня за собой на дно оврага и станет моим гробом и моей могилой. «Кадиллак» содрогнулся всем корпусом, и я, не теряя более времени, прыгнула. Прянула, вытянувшись всем телом. Выстелилась в отчаянном полете. Прыжок получился не так чтобы очень, потому что в последний момент опора ушла из-под ног. Но я все-таки дотянулась до края плиты пальцами одной руки и повисла… Послышался чудовищный скрежет, как будто крикнул сам дедушка «Кадиллак», не желая умирать. Бампер не выдержал, и машина, сорвавшись с той ненадежной опоры, на которой держалась, вспорола зимний воздух и устремилась вниз. Взяв с собой несчастливого оператора Гену, который хотел, но так и не успел рассказать мне о своих взаимоотношениях с Гайдаем. Эх, Гена… Не везет вашей съемочной группе. Каскадерша Панина сломала ногу. Ты, Гена, вот — в полете. Только не в творческом, о котором так забавно рассуждал, оправдывая факт принятия тобой алкоголь-содержащей жидкости. Да, не в творческом, а в самом что ни на есть натуральном полете. С высоты двадцатиэтажного дома. А я, на некоторое время ставшая членом вашей съемочной группы, висела на пальцах одной руки, потому что вторую очень некстати свело судорогой. По закону инерции меня раскачивало туда-сюда, а перед глазами серело пустое подмостовое пространство, упиравшееся в почти вертикальный склон оврага; Ну что же мне так не везет в последнее время с этим овражным ландшафтом? Сначала Вилька Тугарин, он же Тугрик, на пару с Антошей-актером собирались застрелить меня и спихнуть в овраг за дачей Калинина. Теперь вот этот — Багаевский, разнящийся с тем первым оврагом примерно так же, как динозавр с ящерицей… Я попыталась ухватиться за край плиты другой рукой, но это никак мне не удавалось. Пальцы же левой руки, еще удерживающие меня, немели и грозили соскользнуть. Изогнувшись, я попыталась вскинуться вверх, но это привело только к тому, что пальцы едва не сползли с края плиты. Лишь нечеловеческим усилием я удержалась. Да. Кажется, на этот раз — все, конец. А говорила мне тетушка Мила, что пора оставить свою дурацкую профессию и подобрать нечто более подходящее для женщины. Замуж выйти, ребенка родить… Вот Алина, она — молодец. Она не корчится тут, на краю проклятого моста, построенного черт знает когда. Алина осталась там, в Австрии, на дорогущем курорте, спровадив мужа — думается, с большим удовольствием, — и теперь ни в чем себе не отказывает, особенно если учесть, что рядом находится такой шикарный и исполняющий все ее прихоти мужчина, как Коля Серов. До свидания. Глава 14 Ну что ж, расчет должен быть произведен. В конце концов, не для того он проделал столь долгий путь почти с того света, чтобы остановиться в двух шагах от вожделенной цели. Не для того он проделал долгую и мучительную работу внутри самого себя, чтобы превратить миролюбивого и доброго человека в потенциального убийцу. Не для того. А это ночное происшествие, в результате которого он едва не сломал себе ногу… Надо же было наступить на картонку, прикрывающую канализационный люк… Как будто нарочно! Впрочем, следует сказать, что люк оказался под ногами не так уж и некстати. Судя по всему, Эллер нанял себе какую-то телохранительницу из элитных. Он, тихий бес, слышал о хорошо подготовленных женщинах-телохранителях, которые выполняют свою работу не хуже мужчин, а зачастую и лучше. Наверное, такая и попалась на его пути к цели вчера. Да, Эллер сильно опасается за себя, иначе не пошел бы на такие траты — работа элитных женщин-телохранителей стоит куда как дорого. А этот диалог между ними: «Илья Муромец?» — «Добрыня Никитич!», и вскинутый на него пистолет, который она ловким маневром высвободила из снега, подняла с земли, не наклоняясь… Она могла и стрелять на убой. Вполне могла. Так что земля разверзлась под ним очень вовремя. Ночевал он в гостинице. Не побоялся зарегистрироваться под собственной фамилией. Да и что тут такого, у него вполне заурядное имя, не привлекающее особого внимания. Таких имен-отчеств-фамилий более чем достаточно даже в таком не самом большом российском городе, как Тарасов. Отыскать на следующий день Эллера не составило особого труда: с самого утра тарасовские СМИ объявили, что в окрестностях села Багаева знаменитый российский кинорежиссер Леонард Эллер снимает эпизоды к своему новому фильму, а в ролях заняты такие звезды отечественного кино, как Инна Ильменецкая, Дмитрий Песцов и Анна Корикова. Ну что же — у такого могучего режиссера, как Эллер, и должны сниматься звезды первой величины. Говорят, что он скоро уезжает в Голливуд. Если, конечно, доедет. Тихий бес взял напрокат машину и поехал туда, где проходили съемки фильма. Во всяком случае, на месте можно разобраться и предпринять какие-то конкретные шаги. Конечно, охраны там нагнано прилично, но все равно в любом самом плотном заслоне можно найти лазейку. Уж на что была быстра и технична эта ночная воительница, от которой он ретировался в люк, и то она едва-едва в живых осталась. В конце концов, он тоже далеко не дилетант. И за себя сумеет постоять, и.., с успехом выполнить несвойственную ему роль нападающей стороны. Ведь он привык защищаться и защищать. Но такова жизнь, что порой все, решительно все переворачивается с ног на голову. «Смешная жизнь, смешной расклад, — думал он стихотворными строчками, — так было и так будет после…» Ничего. Все будет так, как он наметил, хоть и нельзя сказать, что это хорошо, что так будет. У него был хороший шестнадцатикратный бинокль, и он взял его с собой, потому что хорошая оптика никогда не бывает лишней. Говорят, прицел в снайперской винтовке дальнего боя — тоже неплохая оптика. Но, думается, можно обойтись и без нее, без винтовки. Как странно. Приходится ехать в Багаево, а ведь он там родился. Двадцать восемь лет всего прошло, как в этом малюсеньком населенном пункте была дана ему жизнь, а теперь он едет туда, чтобы отнять жизнь у другого человека. А может, не у него одного. Она называла его тихим бесом. Ну что же, он в самом деле сделает все тихо. Тихо ввинтится в закипающую вьюгу, тихо проникнет к людям, ради которых он проделал такой долгий путь… И потом его пуля найдет единственно верный путь. Он не гнал машину. Он ехал спокойно, километров под семьдесят, так что его обгоняли почти все автомобили, двигавшиеся в одном с ним направлении. А ему некуда спешить. Все определено, и не имеет значения, приедет ли он в Багаево на полчаса раньше или на полчаса позже. Ему было известно, где в данный момент шли съемки. Там невдалеке стояли несколько домиков немецких поселенцев, переехавших сюда из Покровска, где была большая немецкая колония и где родился великий композитор Альфред Шнитке. Потом немцы частично переехали в Германию, частично перебрались в другие, более цивилизованные, нежели Багаево, места, и домики перешли в госсобственность, на баланс области. Теперь в этих постройках расквартировалась съемочная группа Эллера. Свернув с шоссе на заснеженную грунтовку, он безошибочно проехал коротким путем до экс-немецких домиков и остановил машину на холме, откуда открывался превосходный вид на бывшее поселение, на заснеженную равнину с редкими кустами можжевельника и разлапистыми деревцами боярышника. Отсюда же был виден громадный Багаевский овраг. Тихий бес помнил, как еще мальчишкой играл на обрыве и как крепко попадало ему за это от матери. Он вышел из машины и поднес к глазам бинокль. На заснеженном пространстве семенили черные фигурки — очевидно, съемки шли полным ходом. Он перевел бинокль на крайний, самый внушительный — трехэтажный, — дом и увидел, как из него выходит Эллер. А с ним — Вышедкевич. Помимо этих двоих, из дома показалась какая-то женщина в шубе, но с непокрытой головой. Очевидно, она не собиралась долго находиться на открытом воздухе, и это предположение тотчас же нашло свое подтверждение, потому что подъехало здоровенное авто, кажется, ветеранского года выпуска «Кадиллак», и перед ней открыли переднюю — водительскую — дверцу. — Неужели это та самая? — пробормотал он. — Ничего не понимаю… Значит, она актриса, а никакой не телохранитель? Или она просто из каскадерской группы и сейчас будет исполнять трюк? Интересно, но он так и не видел ее лица. Ночью, во время скоротечной жесткой схватки, как-то не привелось разглядеть, зато теперь появилась такая возможность. Тихий бес снова навел бинокль на женщину, отрегулировал окуляры на резкость. Она повернулась к нему лицом, рванул ветер, отбросив назад ее волосы, и полностью открыл лицо вплоть до небольших аккуратных ушей. Бинокль выпал из его рук и ткнулся в снег. Нет!!! Не может быть! Этого не может быть, потому что не может быть никогда! Но если это она, то самая его миссия теряет силу или смысл. Неужели.., неужели он подло, гнусно обманут и то, что возмутило его душу тогда, в горах, было всего лишь постановочным трюком, хитрейшей уловкой, направленной.., непонятно на что? Но зачем? Почему? Он должен узнать. Прямо сейчас. Внаглую. Он сел в машину и завел мотор. Чтобы подъехать к съемочной группе, ему следовало съехать с холма и приблизиться к Багаевскому мосту. Надо переехать мост, переправившись через овраг, — и он окажется в двух шагах от разгадки того, что только что обожгло его, как кипятком… * * * Пальцы сползали по плите. Нет, наверное, я переоценила свое состояние после того, как машина на скорости врезалась бампером в противоположный край разобранного пролета моста. Наверное, следовало прислушаться к собственным ощущениям и получше сконцентрироваться… Впрочем, что толку говорить обо всем этом, когда под ногами шестьдесят метров пустоты, а в голове ни одной спасительной мысли, и немеют пальцы… Мне все-таки удалось зацепиться за край плиты второй рукой, судорога миновала. Я сделала это как раз вовремя, потому что многострадальные пальцы левой руки все-таки соскользнули наконец и я снова оказалась в исходном положении — на одной руке над обрывом. Откуда-то донеслись глухие голоса — очевидно, это подбегали люди из съемочной группы. Я подняла голову, пытаясь выбрать место, чтобы удобнее схватиться, и тут увидела, как надо мной склоняется.., бородатое лицо. Он. Откуда он тут взялся, ночной убийца? Выследил, как волк, нашел по следу? Так или иначе, но теперь точно конец. Злость и обреченность придали мне дополнительных сил, и я, наконец-то схватившись за край плиты второй рукой, подтянулась и, раскачавшись, обдирая в кровь пальцы обеих рук, закинула одну ногу на мост. Он смотрел на меня совершенно диким взглядом и не двигался. Он и попытки не сделал помочь или помешать мне, когда я карабкалась на край дороги. Он просто смотрел на меня остекленевшим взглядом и молчал, как будто не я была поражена, увидев его тут, а он сам, придя сюда, крайне удивился наличию моей персоны, да еще в таком незавидном положении. — Ну, здорово, Илья Муромец, — выговорила я, наконец-то закатившись на мост и укладываясь на спину. — И как тебе леталось в канализационный люк? В его горле встало глухое клокотание. Он смотрел на меня беспомощно и даже испуганно, но внезапно по его лбу скользнули складки, и возле моего лица возник огромный кулак. Кулак попал точно в мой лоб, и ощущение было таким, словно меня накрыли медной шапкой большого гудящего колокола. А потом в нос бросился холодок, и стало темно и уютно… Когда я открыла глаза, то увидела, что лежу на заднем сиденье машины. Мой то ли похититель, то ли спаситель — все-таки именно его появление вдохновило меня на последний нечеловеческий рывок, благодаря которому я вскарабкалась-таки на мост, — продолжал рассматривать меня, но в его взгляде возникла какая-то упорядоченность. По крайней мере, пришибленности, которую я увидела в нем на мосту, теперь не было. Я приподнялась и тут же услышала: — Лежи смирно. Я не знаю теперь, как мне с тобой обращаться. Зачем ты обманула меня? — Н-не поняла, — выговорила я. — Я говорю о том, что ты не Алина. Зачем ты выдаешь себя за нее? — Простите, я не… Кто вы такой? Он усмехнулся: — А ты что, меня не узнаешь? — Нет, ну почему… Ты вчерашний тип, который хотел убить Эллера, а потом ловко провалился в канализацию. Хороший способ для отступления, кстати. По крайней мере, оригинальный. — Тебя нанял Эллер? — последовал лобовой вопрос. — Почему же? Мы с ним муж и жена, — сказала я, слушая свой голос как бы со стороны. В голове ворочался сплошной туман, и мне казалось, что за окном автомобиля размазываются густые чернильные сумерки. Или я так долго лежала без памяти, что успел настать вечер? — Муж и жена? Значит, ты — Алина? — Да, Алина, — упрямо пробормотала я и обессиленно прикрыла глаза. До моего слуха донесся легкий смешок. Потом неизвестный твердо произнес: — Нет, ты не Алина. Я это понял почти сразу, но нужно было убедиться наверняка. Так что извини.., пришлось проверить особые приметы. Смысл этой фразы дошел до меня не вдруг. Но он высвободился, когда раздался оскорбительный каркающий смех, которым киллер сопроводил свои слова. Я резко поднялась, хотя в голове мутно колыхнулась тупая боль, и выдохнула: — Ты что же это, сволочь, себе позволяешь? Особые приметы… Ты что, меня раздевал? — Частично, — сказал он. — И только в интересах истины, не более того. Так что можешь не беспокоиться насчет поругания чести. Но ты мне так и не ответила: кто ты такая? Поторопись. У тебя совсем нет времени. — Знаешь что, дружок, — сказала я, садясь. — Не надо ля-ля. После этого чертова моста через овраг мне сегодня ничего не страшно. Так что не надо меня пугать. Я вижу, ты у нас редкостный умник, бодрячок, этакий ванька-встанька… — Колька, — сказал он. — Колька-встанька. — Что? — не поняла я. — Меня зовут Николай. Я сказал свое имя, а вот как зовут тебя? Только тут я по-настоящему очнулась. Лицо сидящего передо мной мужчины прояснилось до почти болезненной ясности. Я мысленно убрала бороду, морщины на лбу, убрала темные круги под глазами, а потом протянула руку и сняла с него вязаную шапочку. Он не сопротивлялся, словно чувствовал, что я не причиню ему вреда. И тут я узнала его. Да, это был он. Только как же он изменился с того времени, как была отснята та кассета. Когда была сделана та видеозапись того, как он развлекался с Алиной Эллер… — Николай? — переспросила я. — Подожди.., значит, ты Николай Серов, ох-ра… — Вот именно, — подтвердил он. — Заметь: даже выдерживая правила игры, видно, заданной тебе Эллером, ты не смогла сказать — «мой охранник». Ты хотела сказать: «охранник Алины». Это было написано у тебя на лице. — Ну конечно, ты Николай Серов. Но ведь ты должен быть в Австрии, с Алиной. — Должен. — Значит, она осталась там одна? — Осталась одна. — Но как же… Я ведь только сегодня разговаривала с тобой насчет ключей от квартиры Алины, пропали ли они или… — Я не договорила фразу до конца, потому что вспомнила, что в трубке звучал совершенно другой голос — рокочущий баритон, совершенно не похожий на мягкий голос Николая, тот, что слышала сейчас. Впрочем, мягкий-мягкий, а именно этим голосом Серов рявкнул мне ночью в ухо: «А-а.., сука! Дайка я взгляну на эллеровскую кор-рову!» — Нам нужно поговорить, — сказал он. — Только не здесь, понимаешь? Как тебя зовут все-таки? — Женя, — растерянно ответила я. — Да, я тоже думаю, что нам надо поговорить. Куда поедем? — Я остановился в гостинице, — сказал он. — Нарочно выбрал на окраине — мне все-таки опасно светиться. А ты в самом деле капитально похожа на Алину. Откуда ты? — Да отсюда, — сказала я. — Я в Тарасове уже лет пять как живу. — Значит, ты Женя?.. — переспросил он и отчего-то вздохнул. — Женя.., ясно. А я, идиот, все-таки надеялся, что… Он не стал договаривать, а я не стала его тормошить. И так было ясно, что за всеми этими событиями скрывалась какая-то тайна. Жутковатая тайна, и мне предстояло ее узнать. Иначе расставить все точки над i в истории с Эллером и его женой Алиной не удастся. * * * Николай Серов действительно остановился в захудалой гостинице со всеми атрибутами захолустья. Тут было все — и подтекающие краны при отсутствии какой бы то ни было воды, кроме двух тонких холодных струек из горячего и из холодного кранов, и мускулистые тараканы, устраивающие на полу, на кровати и на тумбочках свои тараканьи спорт-состязания, и не очень чистое белье, и какие-то больничные обои на стенах, и искусно замаскированные выключатели, найти которые мог только человек с навыками сыскаря. Впрочем, Николаю было явно не до этих бытовых мелочей. Он вошел в номер и тут же захлопнул и тщательно запер дверь, а потом задернул шторы. Все в его поведении выдавало человека, который имеет основания опасаться за свою жизнь. Впрочем, он словно прочитал мои мысли. Потому что криво усмехнулся и произнес: — Думаешь, я боюсь за свою жизнь? Да, боюсь. Боюсь умереть раньше времени. Боюсь не успеть сделать то, что должен сделать. Я не строю из себя графа Монте-Кристо, но я в самом деле должен рассчитаться по долгам. — Ты хочешь убить Эллера? — спросила я. — Я права? Он передернул плечами и ответил: — Не только его. Есть еще и некто Вышедкевич, мой, да и твой, кажется, коллега. Вот этого цепного пса я хочу уничтожить на глазах его хозяина. — Николай, не пора ли уже перестать говорить формулировочками Карла Моора, благородного шиллеровского разбойника? — со сдержанным раздражением проговорила я. — Ты можешь изъясняться по-человечески? Серов открыл полиэтиленовый пакет, который принес с собой из машины, и вынул оттуда две бутылки водки, кусок колбасы, упаковку нарезанной крупными ломтями ветчины, а также баночку соленых огурцов. Все это он поставил на стол и проговорил: — У тебя сегодня был трудный день, Женя. Ты и не заметила, как он прошел. Полдня провалялась у меня в машине. — Твоими стараниями, — сухо произнесла я и бросила на него настороженный взгляд. — А ты — опасная, — сказал он. — Я даже сейчас чувствую, как от тебя исходят хищные флюиды. Водку будешь? — Плавный переход к беседе, — прокомментировала я. — А что? Буду! После этого проклятого моста и всего остального… буду. — Я так и думал, — кивнул головой Николай и, открыв бутылку, разлил по стаканам почти половину ее содержимого. Потом зубами разорвал упаковку с ветчиной и вывалил все на блюдце. — Огурцы тоже будешь зубами открывать, Коля? — спросила я. — Потом придется экономить на стоматолога? — На патологоанатома, — мрачно пошутил Серов. А может, это была вовсе и не шутка. — И все-таки как ты похожа!.. — почти помимо воли вырвалось у него, и он, стукнув зубами о край стакана, одним глотком опустошил его. — На Алину? — спросила я и тоже выпила водку одним махом. Вообще-то я ее не очень жалую, но с такими мужчинами, как Гена Калинин, как Лео-Лео Эллер, как Кум, ну и как Коля Серов, не лимонадик же пить. — За Алину, — кивнул мой собеседник. — А ты хорошо дерешься. Обучена? Профессионал? — Точно, — кивнула я. — И меня действительно нанял Эллер. Но прежде чем я что-либо еще тебе скажу, ты должен рассказать мне, чего ради устроил вчерашний набег. Зачем проник в квартиру. Зачем трюмо испортил и меня чуть не пришиб. Вот все это я хочу от тебя услышать прежде, чем скажу что-то от своего лица. — А я сам могу все сказать от твоего лица, — заявил Серов. — Ты, Женя, удивительно похожа на Алину. Наверно, ты еще и мимикой владеешь прилично, и вообще… артистка хорошая. Легко предположить, что Эллер, вернувшись из Австрии всполошенным и на ушах, решил найти замену своей жене, оставшейся в Австрии. В полной безопасности! — добавил он, скрипнув зубами, и с силой ударил кулаком по столу, так, что подлетели и выпивка, и закуска. А одно блюдо соскользнуло на пол и разбилось вдребезги, вызвав у меня болезненные ассоциации с тем, как соскользнул сегодня днем в Багаевский овраг «Кадиллак», в котором оставался оператор из эллеровской съемочной группы. — Так вот, Женя, — продолжил Серов, опустив глаза, словно боялся прожечь своим взглядом и меня, и входную дверь за моей спиной, — Эллер приехал в Тарасов снимать свое гребаное кино и тут увидел тебя. — Ничего подобного. Он видел меня еще в Москве и отметил, что моя внешность соотносится с Алининой как… — Соотносится! — перебил он меня. — Где ты видела Алину?.. — Да на домашнем видео. Кстати, я и тебя там видела. — Да знаю, знаю, — досадливо махнул Николай рукой, — Алина особенно и не скрывала, что у нее, помимо мужа, еще куча мужиков. И от меня она в этом смысле не скрывалась… Да что я, кто я ей такой? Никто. Ну так вот… Эллер тебя нанял, чтобы ты везде и всюду изображала его жену. Только ведь ты не можешь изображать ее вечно, так? Рано или поздно тебя все равно распознали бы. — Конечно. Ситуация должна была как-то разрешиться. Алина приехала бы из Австрии… — сказала я, каким-то внутренним чутьем понимая, что говорю абсурдные вещи. Серов вздрогнул всем телом и снова разлил водку по стаканам. — Приехала бы из Австрии? — произнес он чуть изменившимся голосом. — Ты полагаешь? Ну-ну. Выпьем, не чокаясь. — Так пьют за мертвых. — Знаю. Ну так выпей хотя бы за того оператора, который был сегодня с тобой в машине. И за Иру Калинину. — Да, — сказала я и выпила. Серов последовал моему примеру, но мне показалось, что перед тем, как опрокинуть водку в рот, он прошептал какое-то слово. Глава 15 Мне уже надоели всякие недомолвки, и я решила начать прояснять ситуацию. — Вот что, Николай. Не далее как сегодня Эллер и Вышедкевич меня соединили с кем-то, кого они мыслили как Николая Серова, охранника Алины. Я его спрашивала насчет ключей от квартиры Алины, потому что туда проникли… В общем, ты туда проник. Замок был открыт «родным» ключом. — Конечно. У меня есть ключи. — Но если ты здесь, а не в Австрии, значит… Вышедкевич и Эллер мне сознательно лгали. Серов искоса взглянул на меня и произнес: — Жаль, что ты только сейчас это поняла. Ты, Женя, не похожа на наивного человека, но это их дьявольское лицедейство… В общем, ты поверила. Да и как бы не поверить, если просит сам Леонард Эллер, знаменитый кинорежиссер, гений отечественного экрана, прославленный мэтр и.., сволочь, каких нет! Ты знаешь, зачем они тебя наняли? Ты хоть понимаешь, что им твое профессиональное мастерство, напротив, мешает, а вот твое сходство с Алиной — о, это главное! Женя.., не задавая мне никаких вопросов, скажи: как так вышло, что ты сегодня села в этот проклятый «Кадиллак»? — Лео-Лео попросил. У них каскадерша ногу сломала, и меня попросили ее подменить. Трюк в самом деле несложный, вот только… Погоди, Коля. Почему ты спрашиваешь? — Я же просил не задавать никаких вопросов! — загремел Серов, вставая. — Я тебе обещаю, что в течение получаса ты все узнаешь и все поймешь! Так, значит, тебя попросили подменить каскадершу? — Да. — А как так вышло, что ты едва не погибла? Я, торопясь, хотя меня никто не гнал, изложила все то, что произошло на съемках эпизода с мостом. Серов слушал очень внимательно, уткнув взгляд в пол, и наконец, когда я умолкла, отозвался: — Значит, до съемок тормоза были в норме? — Конечно, я их сама проверила. — А после того, как ты их проверила, кто-нибудь подходил к машине? Я напряглась: — Кажется, нет… Хотя постой — да! — Кто? Уж не Вышедкевич ли? Я, едва пошевелила губами, ответила тихо: — Вышедкевич. — Так-так. Все совпадает. Да, совпадает. А как все ловко сделано, не придерешься! Снимают с двух камер, все происходящее как на ладони, ни о каком злом умысле не может быть и речи! Я уже представляю себе заголовки газет: «Супруга великого Эллера сорвалась в пропасть!», «Роковой овраг», «Несчастный случай на съемках»… Ну и так далее. Все, все просчитано, и только немногого не хватило, чтобы достичь желанной цели! — Я не поняла… — деревянным голосом выговорила я. — Ты хочешь сказать, что это Вышедкевич испортил тормоза, чтобы я сорвалась? Но зачем ему это нужно? В конце концов, разве я не на их стороне играю? — Конечно! Конечно, на их стороне. До поры до времени. А потом, по их плану, ты должна была приобрести почетный нейтралитет. Посмертно. — Но… Да зачем, черт побери, Эллеру и Вышедкевичу меня убивать? — повысила голос я. — Если бы они этого хотели, то им достаточно было не приезжать за мной, когда я дожидалась их ночью при минус тридцати на ветру в чистом поле, полураздетая! Я бы просто замерзла, и никаких проблем. Но они приехали и практически с того света меня вытащили. — Сейчас я несколько сгущала краски, рассказывая о том случае, но делала это сознательно, желая активизировать ответную реакцию Серова. Но она и без того оказалась достаточно яркой. Он подался вперед и заговорил: — Почему? Да потому, что тогда было не ко времени, наверное! Им нужна была такая твоя смерть, в которой никто бы не обвинил Эллера. Понимаешь? — Н-не понимаю, — растерянно сказала я. — К чему им вообще моя смерть? Зачем нужно было меня нанимать, чтобы потом красочно, на виду у всей съемочной группы и под несколькими камерами, убивать? Это у Леонарда Леонтьевича что, такой постановочный шик, что ли? — Шик.., шок… — буркнул Серов. — Я вижу, ты мне не веришь. — А почему я должна тебе верить? — Согласен. Хорошо, начнем с самого начала. Эллер, конечно же, рассказывал тебе, почему он и Алина — со мной и Сергеем, конечно, — выехали из России? — Да — ей угрожали и взорвали ее джип. — Совершенно верно. Нашли остатки взрывного устройства, и экспертиза показала, что взрыватель активизируется при наборе автомобилем определенной скорости. Алина любила гонять на больших скоростях. «Гостинец» предназначался явно ей, и только чудо ее спасло — то, что в машину села Ира Калинина, ее подруга. Кстати, тебе известно, что в ночь перед взрывом гараж, где стоял джип, посетил Вышедкевич? Так вот знай. Кстати, Сережа прекрасный минер, да и в машинах разбирается превосходно — одни испорченные буквально на глазах всей съемочной группы тормоза чего стоят. И вот этот спец посещает ночью гараж, где стоит джип, подаренный Алине Грицыным, — по сумрачному лицу Серова скользнула болезненная гримаса, — а на следующий день джип взлетает на воздух. Понимаешь? Веселенькое совпадение, да? — И ты полагаешь, что взрывное устройство установил не кто иной, как Вышедкевич? — Совершенно верно! Было известно, что на следующий день Алина должна была ехать на съемки, а так как она любила выпендриться, то наверняка бы взяла джип. — Но почему ты думаешь, что это Вышедкевич? — воскликнула я. — Почему? Какие у тебя доказательства? — Доказательств предостаточно, но приведу только самые явные. Так вот, за день до взрыва Алина ездила на джипе на больших скоростях, как всегда, и ничего не случилось. Я был с ней, так что знаю наверняка. Во время поездок мы пару раз останавливались и выходили из джипа, но буквально на несколько минут. И такого короткого времени недостаточно, чтобы установить сложное взрывное устройство, уж я-то знаю. Тем более устанавливать его надо или изнутри салона, или открыв капот. На все про все требуется никак не менее четверти часа для умелого человека, и это при условии, что вокруг никого нет. Весь следующий день джип стоял в гараже, и оттуда я его отогнал и передал Калининой. Но я не люблю лихачить и ехал не очень быстро, так что если устройство и было установлено, то оно не активизировалось. Во всей временной цепочке есть только один удобный и безопасный интервал для установки устройства — то время, пока джип стоял в гараже. Именно туда ходил ночью Вышедкевич — я случайно его встретил, но не окликнул, и он меня не видел. Лишь потом, после взрыва, я связал между собой ночной поход Сергея и трагедию на трассе. Неужели до тебя не дошло до сих пор, взрывчатку мог установить только свой. Тот, кто имел ключи от гаража и время на работу с взрывным устройством. Тот, кто знал, что Алина любит ездить быстро и что она поедет за город именно на этой машине. Вышедкевич установил взрывное устройство, и оно сработало. Просто случайно в салоне оказался совсем другой человек. — И.., и ты хочешь сказать, что он сделал это.., если это сделал действительно он.., по указанию Эллера? — Да там неизвестно, кто кому указывает. Или ты еще не успела заметить? — криво усмехнулся Николай. — Но Эллер все знал. И после этого неудачного покушения на Алину он уехал в Австрию — от греха подальше, да и от возможного гнева тестя тоже. Ну и ее туда увез. — Так зачем же ему ее убивать? — спросила я. — Или.., или это как-то связано с долгами Эллера Куму, то есть Ивану Ильичу Куманову? — А, ты уже в курсе? — кивнул Серов. — Да, это связано с эллеровскими долгами. Кум, если ты его видела, человек очень жесткий, если не сказать — жестокий, и на расправу он короток. А долгов у Эллера выше крыши. Он же игрок. Просаживает в казино огромные суммы. Кредитов под фильмы он набрал много, бюджеты съемок на бумаге раздул, а вот на деле.., в общем, рано или поздно все его дела вышли бы Эллеру боком. И тут ему подвернулась Алина, которая в принципе очень богата сама, а уж капиталы ее папаши, Бориса Оттобальдовича, даже по московским меркам весьма приличны. Бжезинский сначала способствовал привлечению новых кредитов в проекты своего зятя, но потом быстро разуверился в нем. Эллер давно не тот, каким был пятнадцать или двадцать лет тому назад. Выдохся, потерял силу и талант, зато приобрел кучу очень обременительных в денежном плане привычек. Но долги-то надо отдавать. Куманову все равно, что Лео — режиссер известный. Будь ты хоть Феллини или Люк Бессон с Джеймсом Камероном — ему все равно. В долг брал? Плати, и все тут! А где взять деньги? — Где взять деньги? — машинально повторила я. — Деньги можно взять только в одном месте, в одной семье, и эта семья… — Бжезинские. — Точно, — кивнул Серов. — У них можно было позаимствовать несколько миллионов долларов, Борис Оттобальдович такими средствами располагает. Но его обвести сложно, с ним так — где сядешь, там и слезешь. А вот Алина.., тут можно было поработать, прикинуть, как лучше ее обкочерыжить. Личные деньги-то у нее были, но главных денежных активов она без ведома отца тронуть не могла. А Борис Оттобальдович о том, чтобы еще раз ссудить зятя, и слышать не желал. — Это я заметила. — Ну вот. Большие деньги Алина могла получить только в одном случае — по страховке. Понимаешь? Страховой полис! По нему Эллеру досталось бы около ста пятидесяти миллионов рублей, а это, как ты сама понимаешь, и есть искомые пять миллионов в «зелени». Ход избитый, многократно обыгранный в американских боевиках, но в том-то все и дело, что у нас тут — Россия, а не Америка. В общем, самую большую страховку можно было получить в случае, если бы Алина погибла в.., салоне автомобиля. А как она погибла бы — уже неважно. ДТП, взрыв, несчастный случай — все равно! Понимаешь? Надо отдать Эллеру должное, он не повел себя как герой какого-нибудь третьесортного боевичка, в которых многочисленные бедные мужья убивают своих богатых жен. Нет, он расписал целый сценарий, который должен был сработать. Вышедкевич стал посылать Алине анонимные угрозы… — И это — тоже он? — А как же! Нельзя же было убить Алину ни с того, ни с сего. Борис Оттобальдович взялся бы за дело, нашел бы концы — и Эллеру кранты. Потому и потребовались эти угрозы, «вентилирование» отношений с Калининым, на которого в случае чего можно было все свалить. Сюда же и Лукина с Грицыным пришили для усложнения и запутывания сюжета. А потом Грицын очень удачно подкинул в качестве подарка джип, и такой случай упускать было нельзя ни в коем случае. Вышедкевич и не упустил. Вот только погибла в нем Ира Калинина. — А если бы в джип села Алина? — Ну что же! Эллер получил бы свои деньги, рассчитался с Кумом, отсрочил свою финансовую и физическую гибель. Грицына, конечно, завалили бы, потому что легче всего списать взрыв было на него. Да и Калинину бы мало не показалось, он давно был с Алиной на ножах. А тут вдруг какая-то наркоманка спутала все карты, расстроила такой сюжет… Эллер берет тайм-аут и уезжает в Австрию, на горнолыжный курорт. Там их много, курортов, а вот посетителей, отдыхающих, в тот заезд маловато было. Контуры чего-то чудовищного, о чем я должна услышать вот сейчас, стали туманно вырисовываться в моем сознании. — Ну, и… — А ничего! Мы чинно-мирно отдыхали несколько дней. Вчетвером отдыхали, понятно: Алина, я, Эллер и Вышедкевич. В общем, дело было так. * * * — Красиво тут, — сказала Алина, обводя взглядом ясный белый абрис гор. Заходило солнце, и на поверхности и обводах снежных шапок перемигивались веселые солнечные зайчики, похожие на огоньки в багровых лучах заката. — Почему ты раньше меня сюда не возил, Лео-Лео? — Потому что повода не было, — буркнул тот. В красном горнолыжном костюме, в шапочке с помпончиком, с лыжными палками и отросшей за несколько дней седой бородкой, он походил на Деда Мороза, которого неведомо каким ветром занесло в Австрийские Альпы. Рядом с ним Алина, раскрасневшаяся на легком морозце, с выбивающимися из-под шапочки блестящими волосами, с белозубой улыбкой до ушей, казалась почти девочкой — так молодо сияла ее красота. Правда, при словах мужа она несколько погрустнела. — Повода не было? — переспросила она. — А тебе обязательно нужен повод? И что ты такой мрачный? Опять, что ли, все деньги в казино спустил? Ну когда же ты образумишься, Эллер? Седина в голову, бес в ребро? — Ты лучше за своим бесом следи, — мрачно отозвался Эллер и взглядом показал на стоявшего на склоне метрах в двадцати от супругов Колю Серова. — Твой Вышедкевич тоже не промах, — ответила Алина. — Я ему еще устрою выволочку, что он дает тебе играть. У тебя, кажется, и так долгов полно. Разговор пошел на повышенных тонах. Оба телохранителя приблизились, чтобы на случай чего вмешаться. Драки между супругами, конечно, они не ожидали, но так как Леонард Леонтьевич за время прогулки не раз вынимал из-под своей горнолыжной экипировки фляжку и время от времени потягивал оттуда коньяк, то мало ли что могло взбрести ему в голову. Сережа Вышедкевич тоже не питал иллюзий относительно джентльменского поведения своего хозяина в состоянии подпития и потому придвинулся к Эллеру еще ближе, чем Серов к Алине. — Ты, Лео-Лео, останавливаться не умеешь, вот что, — поучающим тоном выговаривала мужу Алина. — Я когда за тебя замуж выходила, думала, что ты исключительно умный и положительный, как в своих фильмах. А оказывается, что ты такой же неудачник, как, скажем.., ну вот как мой охранник Коля Серов. — Да твой Коля… — начал было Эллер, но тут же замолчал. Однако для взбалмошной и капризной Алины того тона, каким начал фразу муж, и особенно того, каким манером он прервал ее на полуслове, было вполне достаточно. Она подскочила к Эллеру и, схватив его за рукав, выдохнула: — Ну.., что — мой Коля? Что ты хотел сказать, а? — Да ничего. — Нет, ты что-то хотел сказать. Ну, говори! Что уж! Если начал формулировать мысль, так изволь развернуть ее в законченную вербальную конструкцию, как ты сказал на каком-то вашем кинофестивале. Давай! — Да ничего я не хотел сказать, — буркнул Эллер. — А вообще… Алина, мне надо с тобой поговорить. — Так говори. Эллер оглянулся на Серова и заметил: — Нужно, чтобы мы были одни. Пусть Николай отъедет. — Николай отьедет, а Вышедкевич останется, так? — Сережа уже в курсе. — Так пусть и Коля будет в курсе. — Алина, если нужно, то я отойду, — предложил Серов и переступил на лыжах. — Нет уж, Коля, никуда не уходи! Ты ведь уже в курсе многого, так что ж возносить более информированного Вышедкевича над тобой? Послушай, что скажет многоуважаемый Лео-Лео. Эллер вздохнул и, еще раз оглянувшись на Серова, быстро выговорил: — В общем, так. Мне нужно заканчивать фильм, а финансирование прервалось. Западные партнеры могут быть недовольны. — Ага, тебе нужны деньги! — Да, мне нужны деньги, — терпеливо повторил Эллер. Он чувствовал себя несчастным. Ему, мэтру кинематографии, приходилось распинаться перед этой девчонкой, которая за свою никчемную жизнь и пальцем не шевельнула, чтобы заслужить те средства, которыми располагала. А он вкалывал всю жизнь, создал себе имя, снял множество фильмов и получил много премий и титулов, но не составил себе и трети того состояния, которым владела эта вот девка по праву рождения. Будь проклят ненавистный аппаратчик, недобитый партийный чинуша-коррупционер, ее папаша, эта гнида Бжезинский. — Да, да, мне нужны деньги, — еще раз повторил он, — а то западные партнеры… Алина звонко расхохоталась, прерывая монотонный бубнеж своего прославленного супруга: — Западные партнеры? Да ты о них и не думаешь. Тебе наверняка ближе к телу подумать о долге Куманову, вот потому ты так и трепыхаешься. — Я могу рассчитывать на… — хотел что-то спросить Эллер. Но Алина перебила его: — Ты? Рассчитывать? Да я и так выжала из отца все, что он мог тебе дать, — и из своих капиталов, и из капиталов своих друзей! Они же не могут отнести на алтарь твоего искусства, как ты высокопарно выражаешься, — все до последних штанов! Дали кредит — пора бы и честь знать, надо возвращать. — Ты говоришь, как совершенно чужой мне человек, — сумрачно заметил Эллер. — Ну и что ж, что так? А ты не заметил, что мы с самого начала были чужими? — Ладно… — пробормотал Эллер, снова достал и прижал к губам, запрокинув голову, заветную фляжку. Он пил долго, его лицо побагровело, и один ус намок. Наконец он швырнул пустую флягу в Вышедкевича, тот легко уклонился, продемонстрировав профессиональную реакцию, мгновенную, как у кошки. — Ла-адно, — протянул Леонард Леонтьевич, — поговорим по-другому. Думаешь, я не знаю, что ты с Колькой путаешься, а? Я ведь могу с тобой и развестись. У нас в брачном контракте записано, что.., в случае измены, зафиксированной документально, осуществляется развод и… — Что там записано, я знаю, — перебила его Алина. — Да разводись, сколько твоей душе угодно. Напугал! Только сначала долги раздай, а потом и разводись, сколько твоей душе угодно, — повторила она. — Радетель! Спасатель! Увез меня из страны, как будто за меня боялся, а сам за свою шкуру трясся, наверное, не меньше моего. Эллер пошатнулся. Его лицо стало совсем багровым. — Да я, между прочим, только и думал, что не дай бог, если бы взрыв… — Это дело рук Грицына, — вдруг подал голос Вышедкевич. — Он хотел тебя убить, Алина, а ты теперь говоришь, что твой чуть ли не главный враг — Леонард Леонтьевич. — Ну, насчет Грицына ты зря… — возразила Сергею Алина и снова повернулась к мужу: — А разговор насчет денег можешь даже не поднимать! Денег ты не получишь, а с Кумом выкручивайся как хочешь! — Ах, вот ты как заговорила! — пробормотал Эллер, ковыряя палкой снег. — Вот как, да? Ну хорошо.., тогда я найду деньги другим способом. Алина прищурилась: лучи солнца падали ей в глаза. — Ты что, мне угрожаешь, что ли? Лео-Лео, ты, кажется, стал зарываться. Да и твой телохранитель тоже. Кстати, мне Коля говорил, что он видел, как Вышедкевич шел ночью в гараж, где стоял джип. А на следующий день джип взорвался. Интересно, да? Случайно не это ты имел в виду, когда говорил, что получишь деньги другим путем? Хочешь получить страховку в случае моей смерти, да еще в автомобиле, так, что ли? Если так, то тебе, Лео-Лео, пора переходить в штамповщики третьесортного американского кинобарахла. Как режиссер ты себя окончательно исчерпал. Эллер дернул себя за ус и поднял лыжную палку. Его лицо исказилось. — Да что ты.., что ты понимаешь в искусстве, сука?! — задохнувшись от возмущения, едва выговорил он. — Только и умеешь, что прожигать жизнь да трахаться! А я — работаю! Мне.., мне… — Работничек! — звонко выкрикнула Алина. — Да Коля Серов… Коля Серов услышал свое имя, и тут же, как черная грозовая полоса рассекает пересеченное серыми тучами небо, общий фон разговора рассек пронзительный крик, переходящий в хрип и предсмертный стон… Глава 16 — Я даже не понял ничего сразу. Не поверил, что такое может произойти, — тяжело сглотнув, выдохнул Серов, — в голове не укладывалось. Даже Вышедкевич, этот хладнокровный подонок, оторопел и не двигался с места. В общем, Эллер полностью потерял контроль над собой и ударил Алину лыжной палкой в лицо. Удар оказался смертелен. Разумеется — смертелен… — Он убил ее.., там, в Австрийских Альпах? — воскликнула я. — Значит.., он нанимал меня на роль.., уже мертвой женщины? — Да. Конечно же, Эллер быстро пришел в себя, протрезвел и перепугался. Вокруг не было никого, наверное, на километр или на два. Но, кроме Вышедкевича, был еще один свидетель — я… — И что? — Как — что? Вышедкевич пошел на меня. Была схватка. Он дьявольски силен. Тем более что ему удалось извлечь пистолет. Но он потерял время, и я попытался убежать. Мне это почти удалось, но он настиг меня и столкнул.., в общем, по сравнению с тем местом, куда он меня столкнул, Багаевский овраг просто ямка, которую вырыл котенок. — Но как же ты уцелел? — Мне сильно повезло. Удалось зацепиться за выступ, и я провисел там около трех часов, прежде чем меня нашли. Тела Алины я не обнаружил. Верно, оно сейчас покоится где-нибудь на дне альпийской пропасти, и найдут его лет через двести, когда все давно будет.., неактуально. Из гостиницы Вышедкевич и Эллер съехали в тот же день. Меня с Алиной тоже выписали, как будто мы переехали в другой отель… Все было сделано чисто. Нечисто было другое: Бжезинскому была нужна живая дочь. Если бы Алина на самом деле случайно погибла в Альпах и никакой вины Эллера в ее смерти не было бы, ему все равно бы несдобровать. Тогда Эллер и Вышедкевич, очевидно, и припомнили, что в Москве, еще при живой Алине, встретили в клубе тебя, так на нее похожую. Выход был найден: о тебе узнали все, навели подробные справки. Предложили работу. Словом, тебя наняли на роль дублерши Алины и решили устроить красивый и убедительный несчастный случай. Понимаешь? Для этого и были затеяны съемки в Тарасове. — Да уж, — тихо проговорила я и вспомнила о нашей второй — после Москвы — встрече с Эллером в ночном клубе. Теперь объяснилось и его не совсем уместное ликование, и особо не скрываемый восторг после того, как он взглянул мне в лицо. — Тебе все понятно? — спросил Николай. — Сейчас — да. Но.., почему, собственно, я должна тебе верить, милый мой Коля Серов? Он спокойно сложил на груди руки и ответил: — А ты и не должна мне верить. Лучше сама рассуди логически, прикинь, и тогда увидишь, что мне незачем тебе врать. Совершенно незачем. Тем более что я могу доказать каждое свое слово. Представляешь, до какого отчаянного положения дошел Эллер, раз решился на вторичное убийство жены? Абсолютно для всех рядом с Эллером была не Женя, а именно Алина. И тогда он предпринял этот опасный, но действенный трюк с автомобилем. Никто бы и не придрался: произошла трагедия, несчастный случай, и погибли жена Эллера, выполнявшая опасный трюк, и оператор. Все заснято на пленку, и очевидно, что никто не виноват, что это — несчастный случай. Понимаешь меня? — А как же актриса, сломавшая ногу? Что-то очень кстати она травму получила. — Там, верно, тоже какая-нибудь махинация. Перелом ноги, если что, ей могли «организовать». Вышедкевич и его подручные на все способны. — Да, — тихо ответила я. — Только зря ты говорил, что Леонард Леонтьевич Эллер совершенно утратил режиссерский талант. Наш случай срежиссирован, по-моему, очень неплохо. — Выпьем? — вместо ответа кивнул он. И я согласилась. — Все-таки как ты похожа! — снова сказал Николай, нарушая довольно продолжительное молчание. — Как похожа… И ведь даже я сначала принял тебя за нее.., за Алину. Подумал — а вдруг уцелела? Вспыхнула глупая, несвоевременная надежда. — Что же теперь делать? — спросила я. — А что ты сама думаешь по этому поводу? — Тут и думать особо нечего, — сказала я. — Если все то, что ты рассказал мне, правда, то делать ничего не надо. Эллер потерял слишком много времени, рассчитывая на меня, теперь у него остался самый мизер. И раз я исчезла, события ускорятся. Все получат по заслугам и без нас. Главное — выждать. — Наверное, ты права, — сказал Коля. — Нужно перекантоваться. Но где? В гостинице оставаться опасно. — У меня есть самое-самое простое предложение, — отозвалась я. — Пойти по месту моей прописки. К моей тетушке. — Переждем там? — спросил Николай. — Нет. Возьмем ключи от квартиры ее подруги. Та уехала на две недели, а ключи оставила моей Людмиле Прокофьевне. Да и вообще… В конце концов, договоренность у меня с Эллером была устной, и никто не знает, что Евгения Максимовна Охотникова и Алина Борисовна Эллер на несколько дней стали одним и тем же лицом. — Ты думаешь? — спросил он. — Я уверена. * * * — Женечка, какой кошмар, какой кошмар! — восклицала тетушка, хватаясь за голову. — Женечка, Николай, идите же, говорю вам, сюда! Что передали, что передали! — Что такое, Людмила Прокофьевна? — сказал Николай, входя в гостиную, где моя тетя Мила смотрела новости. — Что еще случилось? — Только что передали в новостях, что сегодня в подъезде своего дома в Москве убиты Леонард Эллер и его личный охранник! — выдохнула тетушка. — Какой ужас! Говорят, что снова заказное преступление. Женя, а ты видела этого охранника? — произнесла она, когда по экрану со свойственной нашему телевидению бесцеремонностью пустили кадры, на которых проплыло мертвое лицо Вышедкевича, а потом камера остановилась на застывших в смертном покое чертах знаменитого режиссера. — Видела? Эллер в Тарасове вроде как с ним был. — С ним, с ним, — кивнула я. — Жалко, конечно. Но знаменитых людей часто убивают. А тут ты так близко к сердцу приняла, потому что он со мной знаком и еще зять Бжезинского, о котором у тебя теплые воспоминания. И я вышла из гостиной. * * * Я завтракала, а тетя Мила отправилась к подруге, когда на кухню вошел Николай. — Что думаешь, Женя? — присев на табурет, коротко спросил он. — Про все это? — Насчет Эллера-то? А что тут думать? Все понятно. Денег не нашел, пулю схлопотал. Все задело. Кум обид не прощает. Больше я по этому вопросу не имею ни малейшего желания разговаривать. — Ну что же, у меня такое же мнение, — сказал Серов. — Но раз ты на эту тему разговаривать не хочешь, да и я особо не рвусь, тогда поговорим о другом. Знаешь что — я у тебя.., то есть у подруги твоей тетушки, уже вторую неделю живу, а непонятно, на каких правах. Птичьих, рыбьих, на правах домашнего кота или хомячка. Неизвестно. Да и тетушка твоя, знаешь ли… — Да она-то как раз против тебя ничего не имеет. — Как раз? Значит, кто-то — имеет? Кстати, ты думаешь, что Эллера убили за долг? Не стал отдавать? — Я думаю, что он хотел собрать деньги, просто не успел. И Кум провел профилактическое устранение, чтобы другим было неповадно. Уверена, что Эллер не собирался кинуть Куманова. Лео-Лео для этого слишком труслив. Ладно. Не будем больше. О тебе… Что думаешь делать? Уедешь? — Останусь. Но… Тут, кроме тебя, у меня больше никого нет. Вот что, Женя, — сказал Коля Серов, и лицо его стало серьезным, а глаза погрустнели. — Только не подумай, что я говорю тебе это лишь потому, что ты похожа на Алину. В общем, я так подумал и… — Он отвернулся и, глядя куда-то в стену, по-мальчишески неловко выпалил: — Будь моей женой! Я помолчала. Пауза уже становилась томительной и неловкой, когда я наконец сказала: — И ты туда же. Дурной пример, говорят, заразителен. — Я хотела сказать, что точно такую же фразу примерно полторы недели назад сказал мне Леонард Леонтьевич Эллер, но воздержалась. — Знаешь что, Коля? Ты мне нравишься. Но я тебя мало знаю, и вообще — сейчас еще все на эмоциях, на романтике. В общем — нет. — Николай надулся и опустил голову — Я хотела сказать: нет на данный момент. Сбрей бороду, Коля. — Что? — вздрогнул он. — При чем тут борода? — При всем. Я вообще бородатых мужчин не одобряю. Вот если бы ты ее сбрил, то разговор был бы совсем иной… Коля Серов не дождался окончания фразы. Он просиял и ринулся в ванную, где, как и полагается, хранились его бритвенные принадлежности.