Сабуров раздумывал, что можно ей сказать, а что нельзя. Ее психика уязвима, как туберкулезные бронхи — для каждого сквознячка. Но держать ее в щадящем режиме до бесконечности — тоже неразумно. Это палка о двух концах. Если она заподозрит лукавство, двойную игру, контакт между ними оборвется. Потом не восстановишь. Этот контакт был сейчас единственной вещью, ради которой стоило жить.

— Видишь ли, Аня, мне самому многое непонятно. Он рассказал какую-то странную, неправдоподобную историю. Якобы он выполняет задание по поимке опасного преступника, и, по его догадкам, этот преступник может объявиться в нашем районе. Он приехал, чтобы устроить засаду. Или что-то вроде того. Я ведь в их работе смыслю столько же, сколько и ты… Как, по-твоему, я должен был поступить? Прогнать его? Сказать: убирайся?

— Почему он пришел к вам, а не к кому-нибудь еще?

— Могу только предполагать, — соврал Сабуров. — Вероятно, навели справки, и я оказался подходящей фигурой для прикрытия. Старый профессор, сам здесь человек новый — да мало ли какие резоны.

— Вы говорили, никто не знает, что мы здесь.

— О чем ты, девушка? У Феликса Эдмундовича длинные руки. Демократы их сперва попробовали обрубить, а потом еще больше удлинили. Себе на беду.

Аня еще разок трепыхнулась, теперь он чувствовал всю ее женскую, упоительную тяжесть.

— Он показал документы?

— Конечно. Удостоверение. Фотография. Я внимательно рассмотрел.

— Он не похож на чекиста.

— Почему?

— Какой-то несерьезный, смешливый. Зачем-то прикидывается простачком, хотя сразу видно, что из хорошей семьи.

— Не знаю, какая у него семья, но чекисты разные бывают. Их же специально отбирают по группам интересов.

— Как это?

— Да так… Для работы с разными социальными прослойками — и еще много аспектов. Органы безопасности — сложнейшая, разветвленная система. Множество подразделений, ведомств, отделов. Целая сеть научных институтов. Аналитические центры. Лаборатории. Можно сказать, государство в государстве. А как же иначе? Аня, не замерзнешь?

Вместо ответа она нырнула под одеяло, и проделала это так ловко, что он и охнуть не успел. Ее дыхание сделалось прерывистым, но голос оставался ровным. Струился, завораживал. Еще немного, и он пропал. Но страшно не это. Страшно то, что если он окажется несостоятельным, второй попытки у него не будет. Смешной, нелепый старикашка с завышенной самооценкой — вот кем он станет для нее раз и навсегда. Или хуже того. Его слабость она отнесет на собственный счет, и хрупкий стебелек выздоровления надломится у самого корешка.

— Ты не очень спешишь? — спросил осторожно.

— Нет, не очень… Не верю в эту сказку про опасного преступника. Знаете почему?

— Почему?

— Она шита белыми нитками. Сами же говорите, институты, ведомства, отделы… И вдруг посылают одного человека против вооруженного бандита. Такое даже в кино не увидишь, разве что в американском. Но там — Шварценеггер, Сталлоне, а у нас какой-то Сидоркин. Не смешно.

— Жизнь богаче всякого кино, — нашелся Сабуров, все гуще ощущая какую-то подавленность в области живота. — И потом, напрасно ты так скептически относишься к Сидоркину. Кажется, он парень не промах. Наверняка у него есть пистолет. Да что там. Он же мне свою силу продемонстрировал. Впечатляет, знаешь ли.

— Головой кирпич разбил?

— Еще круче. Пальцами медный ключ согнул.

Впервые услышал ее короткий смешок — воркующий, глуховатый. Будто всхлип.

— Ага, представляю… Подошел, представился, показал удостоверение. Потом достал медный ключ и согнул. Мол, подивитесь, профессор, какой я молодец.

— А что?.. — насупился Сабуров. — Так оно и было. Еще сказал, что на хорошем счету у себя в конторе. Один из лучших.

Горячая ладонь скользнула ему на грудь, и он понял, что отсрочки не будет.

— Вы какой-то напряженный, Иван Савельич… Вам так неудобно? Повернитесь ко мне… Вот так…

Дальше она все проделала сама, ему оставалось только повиноваться. Сказать, что он получил удовлетворение от быстрой и жадной любви, похожей на оправление первичной потребности, значило ничего не сказать. В роковые минуты, когда он погрузился в ее лоно и раскачивался на утлой лодчонке страсти, перед отупелым взором с невероятной скоростью промелькнули разрозненные эпизоды былого, из детства, из недавнего времени, перемешавшиеся в калейдоскопическую круговерть, как бывает только в смерти, и над всей этой сумасшедшей пляской, грозящей апоплексическим взрывом, нависло холодное, как будто чужое недоумение: не может быть! Да, этого не могло быть, но это было. Раз за разом он все глубже погружался в трепещущую, податливую женскую плоть, добросовестно пройдя огромный путь страданий и счастья, от первого робкого соития до моментальной, победной вспышки освобождения, корябнувшей сердце могильным холодком. В эти заколдованные мгновения он почти уловил вечно ускользающий смысл бытия, и то, что ему привиделось, было равноценно тому, что скрывается в тайне рождения.

Аня осталась довольной. Отпрянула от него, словно теплая волна в момент отлива. Прикоснулась губами ко лбу, выражая признательность, и спокойно продолжила оборванный разговор:

— Когда он вошел в калитку, помните?.. Мне показалось, я его видела раньше… И не так давно. Он ничего обо мне не говорил?

— Вроде нет, — еще раз соврал Сабуров, не вполне понимая, на каком он свете.

— Хотите сигарету?

— С чего бы?

— Некоторые мужчины любят покурить после этого… Все-таки вы напрасно его не прогнали.