— И тем не менее я много раз слышал, как останкинские старожилы сравнивают свое родное телевидение с гадюшником. Мол, этот клубок никакому Яковлеву не распутать, его, клубок, надо раздавить, а затем уже строить новое ТВ.

— Я категорически не согласен с такой точкой зрения. Да, я знаю, что есть телевизионщики, которые позволяют себе в таком тоне отзываться о своем месте работы. По-моему, это просто непорядочно. У меня есть большой соблазн повыгонять из «Останкина» людей, которые пачкают подобными разговорами свою фирму. Понимаете, удел смельчаков, рассуждающих о гадюшнике в «Останкине», шептать свои мерзости из-за угла. Например. Наша страна ведет важные переговоры с правительством другого государства. И вдруг у нас появляется передача, сделанная словно по заказу оппозиции тех властей, с которыми мы имеем официальные отношения. Выход этой программы в эфир означал бы срыв трудных переговоров. Естественно, я придерживаю передачу. Тут же в трех газетах появляются статьи, авторы которых поднимают крик о введении в «Останкине» цензуры. Я не говорю о том, что и эти публикации, и сама программа оплачены оппозицией, хотя и такое предположить нетрудно. Меня возмущает другое: легкость, с которой телевизионщики бросаются хаять родную фирму. Я пока до этого не дошел, долго терпел, но скоро, кажется, решусь: за дурные слова, да еще без фактов, сказанные об «Останкине» за пределами нашего дома, буду безжалостно увольнять. Это нормальная мировая практика: не гадь, где работаешь. Не нравится у нас — уходи и тогда критикуй себе на здоровье. Вы можете себе представить ситуацию, при которой ваш штатный сотрудник отнесет в конкурирующее издание материал, отвергнутый или временно отложенный по каким-либо причинам редколлегией вашей газеты, сопроводив при этом текст припиской о том, в какую плохую и недемократическую газету он попал? Долго этот сотрудник продержится в штате? Ровно столько, сколько по КЗОТу отпущено на увольнение. Кстати, отсутствие корпоративности между газетчиками и телевизионщиками напоминает мне собственноручное намыливание веревки, на которой нас всех и вздернут к радости других ветвей власти — и законодательной, и судебной, и исполнительной. Почему телевидение можно поносить публично? Вы вправе говорить на наших внутренних совещаниях любые вещи, критиковать, негодовать, но никто не волен выносить наши дела на всеобщее обозрение. Это неэтично. Вы знаете, как работает редакционная кухня «Известий» или «Российской газеты»? Нет, потому что это никого не касается. Зато о наших делах все в курсе. Причем информацию обязательно переврут, исказят. Например, рассказали о том, что у председателя «Останкина» лежит на столе приказ не показывать по телевизору ни кошек, ни собак. Дескать, Яковлев не любит животных. Господи, да не было такого! Был разговор о том, что мы без конца показываем в прайм-тайм эти «Виски»… как правильно? «Вискас»? Да-да, «Вискас». Вот я и предложил перенести рассказ об этих кошачьих консервах на более позднее время, чтобы людей не дразнить. Вы же знаете, сколько населения у нас живет за чертой бедности и каким раздражителем для недоедающих является этот «Вискас». Или другая байка. Сами директора студий мне жалуются, что необходимо от балласта отделаться, но не знают, как этого добиться. Я все это слушаю, а потом появляется сплетня, будто Яковлев собирается сокращать штаты «Останкина» на 50 процентов. Откуда взялась эта цифра? Может, на шестьдесят или на сорок. Кто это сочиняет? Все пошло от того, что однажды, отвечая на вопрос, сколько человек у меня работает, я по неосторожности взял и брякнул: половина! Понимаете? Работает половина числящихся в штате. При чем здесь приказ о сокращении? Да, к сожалению, в «Останкине» существует некая распущенность, люди не ценят место, где работают, позволяют себе наговаривать друг на друга. Многое идет от зависти. Государственники считают деньги у частных компаний, те в свою очередь кивают на то, что сидящие на бюджетных дотациях воруют побольше их. Вот и получается склока, когда все кричат: «Держи вора!»

— Опять двадцать пять. Я должен показывать? Неужели нельзя создать службу вроде бюро внутренних расследований, которая и будет вылавливать жуликов вкупе с мастерами скрытой рекламы?

— Можно какие угодно бюро понапридумывать, но повторяю: пока не будет четкого критерия в определении скрытой рекламы, все это бесполезно. В принципе под эту самую рекламу любой материал подогнать несложно. Только в таком случае надо признать, что любое упоминание, появление человека на экране — реклама. Тогда надо телевидение к чертовой матери закрывать! Да, я знаю, что за показ зрителя на трибуне во время футбольного или хоккейного матча операторы берут пятьдесят тысяч рублей. Заплатите сто тысяч, вас два раза покажут. Этот факт мне известен с чужих слов, об остальном я могу только догадываться, однако догадки не являются основанием для оргвыводов. Неужели вы думаете, что оператор мне признается, что берет деньги со зрителей? Как я это докажу? Бегать по трибунам, опрашивать людей, которых по телевизору показали, узнавать, платили они или нет? Вы полагаете, кто-нибудь скажет? Понимаете, слухов вокруг продажности «Останкина» полно, но хоть бы один конкретный сигнал поступил. Я иногда спрашиваю тележурналистов: почему вы не реагируете, когда вас в газетах во взяточничестве обвиняют? А мне отвечают: на суды время терять жаль. Что тут возразишь? Я вам так скажу: если кто-то из наших ведущих мастеров может зарабатывать большие деньги, пусть зарабатывает. Звезды не каждый день рождаются.

Владимир Мукусев вопрошал: «Что же владело умами тех, кто убрал Влада? Листьев сосредоточил в своих руках не просто владение телевизионной империей под названием,ВИD“, но и огромные материальные средства „ВИDa“. Если бы Влада взяли (а его уже «вели», у меня есть такие сведения), то вместе с Листьевым были бы арестованы не только его личные счета, но и счета всей компании, всех дочерних организаций. А стало быть, „ВИD“ перестал бы существовать. Тем, кто убил Влада, было важно оставить „ВИD“ как данность, убрав оттуда только Листьева и только на нем сосредоточив внимание следствия и общества. В этом случае арестовывались только личные счета Влада».

Компания (как кооператив) была создана с подачи Саши Горожанкина. «Гаража» привел в компанию Андрей Разбаш вместе со Светланой Поповой. Они работали в МИДе, а стали трудится в „ВИDе“. Не то чтобы долго Сашу упрашивали, перспективу он узрел. Текст Разбаша примерно был такой: «Мы умеем снимать да монтировать. Надо, чтобы кто-то это смог продавать». Директором компании стала Попова, а коммерческим Горожанкин. Саша в 15 лет ушел из дома и жизнь знал лучше, чем мальчики-мажоры. И хотя он окончил Московский радиотехнический техникум (1983) и Московский институт связи (1988), Саня отлично понимал в бизнесе. От природы, полагаю.

Скоро застиранные рубашки ведущие «Взгляда» сменили на белоснежные сорочки. Позабыли они про общественный транспорт. Потом, как в случае с Разбашем, дошло и до самолетов. Когда Лист и Люби научились зарабатывать на приглашенных политиках, необходимость в коммерческом наставнике отпала и решением ВИDовского совета Горожанкин был сориентирован на музвещание.

На следующий день после убийства Влада, в полдень, было приостановлено ТВ-вещание, в эфир выходили только новостные выпуски. В 13:07 Борис Ельцин выступил в прямом эфире и лично признал себя виновным в разгуле преступности в стране.

Антонина Тихомирова, главный редактор журнала «Телеглаз»:

— После его смерти я думала: «Все, не хочу больше, закончилась для меня журналистика». Даже эмоций не было тогда. Ощущение было такое, что тебе по самое плечо отрубили правую руку. И все, ты не знаешь, как дальше существовать. Помню, после прощания с ним цветов осталось тонны четыре. И чтобы как-то забыться, я и еще трое моих коллег всю ночь выкладывали этими цветами длинный коридор в Останкино от его кабинета до лифта. После его смерти я ушла из журналистики на несколько лет, занималась совершенно другим делом.

Маргинальный Александр Проханов в своей газете дал оригинальную трактовку трагедии: «Одаренный Листьев, в отличие от среднеспособных Сорокиных, митковых, Сванидзе и Доренко, не обслуживал воровской ельцинский режим и дикий российский капитализм — он их творил. И по заслугам был оценен хозяевами жизни. Назначение 38-летнего Влада генеральным директором самой крупной телекомпании стало одновременно официальным признанием его в качестве творца победившей криминально-демократической революции… Талантливый Листьев проповедовал либеральную вольницу без конца и края, жажду легкого обогащения и сделался жертвой того, что вызвал к жизни».

Александр Политковский (через сутки после убийства):

— Убили его из-за денег, сейчас все определяют деньги, а точнее — власть и деньги, политика и деньги. Деньги делают политику, а политика делает деньги.

Эдуард Сагалаев (через неделю после убийства):

— Не верю в то, что Влад был убит из-за своей новой работы на ОРТ. Потому что он не имел прямого отношения к тем решениям, которые были приняты относительно рекламы на Первом канале. Люди, которые работают в рекламном бизнесе, прекрасно знают механизм принятия известного решения о запрете рекламы с 1 апреля (1995 года. — Е. Д.). Они знают и инициаторов, и учредителей. И они прекрасно понимают, что далеко не Листьев принимал это решение. И если бы эти люди хотели отменить принятое по рекламе решение, они бы вряд ли стали это делать, да? Они же не дураки, они прекрасно все понимают.