Шрифт:
[1828]
АЛЬМОТЕНАББИ [4]
4
Альмотенабби – славный рыцарь и поэт арабский, изгнан ный из своего отечества, отправился в Египет к своему другу султану Абу-Ходж-Фатиху. Не застав его в живых, Альмотенаб би покинул Египет и сложил в пути эту касыду.
[1828]
ФАРИС [5]
Касыда, сочиненная в честь эмира Тадж-уль-Фехра, посвященная Ивану Козлову
Как, брег покинув, радуется челн,Что вновь скользит над голубой пучинойИ, море веслами обняв, средь пенных волнЛетит, ныряя шеей лебединой,Так бедуин метнуть с утеса радКоня в простор степей открытый,Где, погрузясь в поток песка, шипят,Как сталь горячая в воде, его копыта.Мой конь в сухих зыбях уже плывет,Сыпучие валы дельфиньей грудью бьет.Все быстрей, быстрей сметаетЗыбкие гряды песка;Выше, выше их взметаетНад землей, под облака;Как туча он, мой черный конь ретивый.Звезда на лбу его денницею горит;Как перья страуса, летит по ветру грива,Сверкают молнии из-под копыт [6] .Мчись, летун мой белоногий!Лес и горы, прочь с дороги!Пальма тень свою и плодМне протягивает тщетно:Оставляет мой полетЭту ласку безответной,И пальма в глубь оазисов бежит,Шурша усмешкой над моей гордыней.А вот, на страже у границ пустыни,Чернеют скалы. Цокоту копытОтветив отзвуком, они сурово в спинуГлядят и смерть пророчат бедуину:«Ты куда летишь? Назад!Смертоносны солнца стрелы.Там шатры не охранятЖизнь безумца сенью белой.Там шатер – лишь небосвод,Там и пальма не растет.Только скалы там ночуют,Только звезды там кочуют».Я лечу во весь опор,Их угрозам не внимая;К ним свой обращаю взорИ едва их различаю:Длинной тают чередойИ скрываются за мглой.Поверил коршун им, что я его добыча.За мной пустился он, взмахнув крылом,И трижды – надо мной паря и кличаМне черным голову обвил венком.«Чую, – каркнул, – запах трупа [7] .Эй, безумный всадник, глупоСредь песков искать пути,Трав коню здесь не найти.Горькая вас ждет расплата,Вам отсюда нет возврата.Ветер бродит тут, свой следНеустанно заметая;Где пасутся гадов стаи,Для коней лугов там нет.Только трупы тут ночуют,Только коршуны кочуют».В глаза мои когтей направив острия,Он каркал. Трижды мы взглянули око в око.Кто ж испугался? Коршун, а не я.Он крыльями взмахнул и улетел высоко.Лук натянувши, взор я бросил в глубь небес:Враг пятнышком висел в синеющем просторе,Весь с воробья… с пчелу… с комарика, и вскореВ лазури растворился и исчез.Мчись, летун мой белоногий!Скалы, коршуны – с дороги!Тут, от закатных отделясь лучей,Вдруг облак полетел за мной на крыльях белых:Прослыть в небесных захотел пределахТаким гонцом, каким был я в песках степей.Спустившись, он повис над головой моеюИ свистнул мне, в лучах закатных пламенея:«Стой! Умерь ты прыть свою!Зной сожжет тебя тлетворный;Не прольется благотворныйДождь на голову твою.Там ручей не отзоветсяСеребром своих речей;Там голодный суховейПьет росу, чуть та прольется».Я все вперед лечу, не слушая угроз.Усталый облак стал на небесах метаться,Все ниже головой склоняться…Потом улегся на утес.Я оглянулся – он не превозмог бессилья,На небо целое его опередил я,Он видел издали, что в сердце он таил:Побагровев от злобы волчьей,От зависти налившись желчью,Он почернел, как труп, и в горы пал без сил.Мчись, летун мой белоногий!Степи, тучи – прочь с дороги!Огляделся я кругом:На земле и небосклонеУж никто не смел в погонюЗа моим лететь конем.Тут объятой сном природеНе слыхать людских шаг. ов;Тут стихии без оковСпят, как звери на свободе,Что укрыться не спешат,Человечий встретив взгляд.Глядь! Я не первый тут! Какие-то отрядыТам за песчаной прячутся оградой.Кочуют ли они иль вышли на разбой?Какой пугающей сверкают белизной!Взываю к ним, – в ответ молчанье. Трупы это!Здесь караван погиб, засыпанный песком.И дерзкий ураган отрыл его потом.Верблюды, всадники – с того пришельцы света.Между голых челюстей,Сквозь широкие глазницы,Мне конец пророча дней,Медленно песок струится:«Бедуин, вернись назад!Ураганы там царят».Я не ведаю тревоги.Мчись, летун мой белоногий!Ураганы – прочь с дороги!Тут африканский смерч, пустыни властелин [8] ,Блуждая по сухим волнам ее стремнин,Заметил издали меня. Он, изумившись,Остановил свой бег и крикнул, закружившись:«Что там за вихрь? Не юный ли мой брат?Как смеет он, ничтожный червь на взгляд,Топтать мои наследные владенья?»И – пирамидою – ко мне в одно мгновенье.Увидев смертного с душой, где не жил страх,Ногою топнул он с досады,Потряс окружных гор громадыИ, словно гриф, сдавил меня в своих когтях.Жег меня огнем дыханья,Из песка до неба зданьяВозводил биеньем крылИ на землю их валил.Не сдаваясь, бьюсь я смело,Чудище в объятьях жму,Ярыми зубами телоТороплюсь разгрызть ему.Столбом хотел уйти на небо смерч сыпучий,Но нет! Дождем песка рассыпавшись, упал,И, словно городской широкий вал,У самых ног моих лег труп его могучий.Вздохнул свободно я и поднял к звездам взор.Очами золотыми все светилаПослали мне привет в земной простор,Мне одному: кругом безлюдие царило.!.Как сладостно дышать всей грудью, полной силой!Казалось мне, во всей полуденной странеДля легких воздуха не хватит мне.Как сладостно глядеть вокруг! С безмерной силойЯ напрягаю восхищенный взор,И убегает он все дале, дале,Чтобы вобрать в себя земные далиИ улететь за кругозор.Как сладко обнимать красу природы милой!Я руки с нежностью вперед простер,И мнится мне: от края и до краяВесь мир к своей груди я прижимаю.В безбрежную лазурь несется мысль моя,Все выше, в горние незримые края,И вслед за ней душа летит и в небе тонет,Так, жало утопив, пчела с ним дух хоронит.5
Фарис – всадник, почетное звание у арабов-бедуинов, означающее то же, что кавалер, рыцарь в средние века, под этим именем известен был на Востоке граф Вацлав Жевуский.
6
Как туча он, мой черный конь ретивый.
Звезда на лбу его денницею горит;
Как перья страуса, летит по ветру грива,
Сверкают молнии из-под копыт. – Эти четыре строки, содержащие описание коня, являются переводом арабского четверостишия, помещенного в примечаниях к «Арабской антологии» Лагранжа.
7
«Чую, – каркнул, – запах трупа…» – На Востоке распространено поверие, будто коршуны чуют смерть издалека и кружат над человеком, которого ждет смерть. Как только путник умирает в дороге, тотчас же появляется поблизости несколько коршунов, хотя раньше их не было видно.
8
Тут африканский смерч, пустыни властелин… – Смерч (ураган) – это название (американское – урикан), означающее ужасную тропическую бурю. Так как это название широко известно в Европе, я употребил его вместо арабских слов сесум, серсер, асыф для обозначения вихря, смерча (тайфуна), засыпающего иногда целые караваны. Персы называют его гирдебад.
[1828, Петербург]
К***
На Альпах, в Сплюгене 1829
Нет, не расстаться нам! Ты следуешь за мною,И по земным путям, и над морской волноюСледы твои блестит на глетчерах высоко,Твой голос влился в шум альпийского потока,И дыбом волосы встают: а вдруг однаждыУвижу въявь тебя? Боюсь тебя и жажду!Неблагодарная! На поднебесных кручах.Схожу я в пропасти, и исчезаю в тучах,И замедляю шаг, льдом вечным затрудненный,Туман смахнув с ресниц, ищу во мгле бездоннойЗвезду полярную, Литву, твой домик малый.Неблагодарная! Ты и сейчас, пожалуй,Царица бала там и в танце хороводишьВеселою толпой. А может быть, заводишьИнтрижку новую, вот так, для развлеченья,Иль говоришь, смеясь, про наши отношенья?Своими подданными можешь ты гордиться:Загривок рабски гнут, кадят тебе: «Царица!»Роскошно задремав, проснешься в ликованье.И даже не томят тебя воспоминанья?Была б ли счастливей ты, милая, со мною,Вручив свою судьбу влюбленному изгою?Ах, за руку б я вел тебя по скалам голымИ песни пел тебе, чтоб не был путь тяжелым.Я устремлялся бы в бушующие водыИ камни подстилал тебе для перехода.Чтоб ты, идя по ним, не промочила ножки.Целуя, согревал бы я твои ладошки.Мы в горной хижине искали бы покоя.В ней под одним плащом сидели бы с тобою,Чтоб там, где теплится пастушеское пламя,Ты на моем плече дремала бы ночами! [24 сентября 1829]
МОЕМУ ЧИЧЕРОНЕ
[Рим, 30 апреля 1830 г.]
К ПОЛЬКЕ-МАТЕРИ
Стихи, написанные в 1830 г.
О полька-мать! Коль в детском взгляде сынаНадеждами тебе заблещет генийИ ты прочтешь в нем гордость гражданинаОтвагу старых польских поколений;Коль отрок – сын твой, игры покидая,Бежит он к старцу, что поет былины,И целый день готов сидеть, внимая,Все слушать, весь недетской полн кручины,Словам былин о том, как жили деды,О полька-мать! Сыновнею забавойНе тешься, – стань пред образом скорбящей,Взгляни на меч в ее груди кровавой;Такой же меч тебе готовит враг грозящий.И если б целый мир расцвел в покое,Все примирилось – люди, веры, мненья,Твой сын живет, чтоб пасть в бесславном бое,Всю горечь мук принять – без воскресенья.Пусть с думами своими убегаетВо мрак пещер; улегшись на рогоже,Сырой, холодный воздух там вдыхаетИ с ненавистным гадом делит ложе;Пусть учится таить и гнев и радость,Мысль сделает бездонною пучинойИ речи даст предательскую сладость,А поступи – смиренный ход змеиный.Христос – ребенком в НазаретеНосил уж крест, залог страданья.О полька-мать! Пускай свое призваньеТвой сын эаране знает.Заране руки скуй ему цепями,Заране к тачке приучай рудничней,Чтоб не бледнел пред пыткою темничной,Пред петлей, топором и палачами.Он не пойдет, как рыцарь в стары годы,Бить варваров е-ввим мечом заветнымИль, как солдат под знаменем трехцветным,Полить евфею кровью сев свободы.Нет, зов ему пришлет шпион презренный,Кривоприсяжный суд задаст сраженье,Свершится бой в трущобе потаенной,Могучий враг произнесет решенье.И памятник ему один могильныйСтолб виселицы с петлей роковою,А славой – женский плач бессильныйДа грустный шепот земляков порою. [11–14 июля 1830 г.]
БЕГСТВО [9]
Баллада
Он воюет – дни уплыли,Год – не едет; знать, в могиле.Панна, жалко юных лет:Выслал свата князь-сосед.Князь пирует неустанно,Слезы льет в светлице панна.Уж зеницы – не зарницы,А Две мутные криницы;Ясный месяц – лик девицыНыне будто мгла скрывает:Панна чахнет, панна тает.Мать в кручине и в смятенье,Князь назначил оглашенье.Свадьба едет с гудом, с людом.«К алтарю не поведете,На погост меня свезете,А постель в гробу добуду.Если мертв он – пусть умру я,Мать, и ты умрешь, тоскуя!»Ксендз в костеле восседает,К покаянью призывает.Входит кумушка-мегера:«Знаться нечего с попами!Бог и вера – бред, химера!Мы с бедою сладим сами.У кумы найдется в кельеПапоротник и царь-зелье [10] ,У тебя ж – дары милогоВот и все для чар готово!Змейкой прядь его сплети,Вместе два кольца сведи,Кровь из ручки нацеди,Будем змейку заклинать,В два колечка дуть, шептать,Он придет невесту взять».Шабаш начат – всадник скачет.Сам в проклятье – внял заклятью.Ледяной открыт приют.Панна, панна, страшно тут!Все затихло в замке, спит он.Глаз лишь панна не закрыла.Дремлет стража. Полночь било.Панна слышит стук копыта.Будто силы не имея,Пес завыл и смолк, немея.Тихо скрипнули ворота,Кто-то там, внизу, ступает,В коридорах длинных кто-тоДверь за дверью открывает.Входит всадник в белом платьеИ садится на кровати.Быстро сладкий час промчался.Ржанье вдруг, совы стенанье.Бьют часы. «Конец свиданью,Ржет мой конь, меня заждался;Или – встань и вместе в путь,И моей навеки будь!»Месяц мглится – всадник мчится,Густ кустарник, ветки бьют.Панна, панна, страшно тут!Мчится полем конь летящий,Мчится чащей – глухо в чаще;Только слышно из-за кленаКрик встревоженной вороны,Да зрачками из-за елкиЛишь посверкивают волки.«Вскачь, мой конь, во весь опор!Месяц вниз плывет из туч,А пока он в дебрях туч,Одолеть нам девять гор,Десять скал и десять вод;Скоро петел пропоет».«А куда мы едем?» – «К дому.Дом мой на горе Мендога [11] ;Днем доступна всем дорога,Ночью ж – ездим по-иному».«Есть там замок?» – «Замок скоро;Заперт он, хоть без запора».«Тише, милый, я слабею,Придержи коня немножко».«За седло держись сильнее,Что в твоей ладони, крошка?Не мешочек ли с канвою?»«Мой молитвенник со мною».«Нет! Вперед погоня рвется,Слышишь топот? Нас настигнут.Конь у пропасти споткнется,Брось книжонку – перепрыгнет».Конь, избавясь от поклажи,Перепрыгнул десять сажен.По болоту, между кочек,Конь несется что есть силы,От могилы до могилыПролетает огонечек,Словно верный провожатый,След за ним голубоватый,А по следу – конь проклятый.«Милый, что тут за дорога?Не видать следа людского».«Все дорога, раз тревога,Бегству нет пути прямого.Где следы? В мой замок входаНет для пешего народа:Богатея – ввозят цугом,Победнее – ноша слугам.Вскачь, мой конь, во весь опор!Загорелся небосклон,Через час раздастся звон.А пока услышим звонМимо речек, скал и горПроносись во весь свой дух:Через час – второй петух».«Натяни поводья лучше!Конь пугливо скачет боком,За скалу или за сучьяЗацеплюеъ я ненароком».«Что там, милая, надетоШиур, кармашки с ремешками?»«Мой любимый, четки это,Это ладанки с мощами».«Шнур проклятый! Шнур, сверкая;Пред конем моим маячит:Он дрвжит и боком скачет.Бровь игрушки, дорогая!»Конь, избавясь от тревоги,Отмахал пять миль дороги.«Не погост ли это, милый?»«Это замка укрепленья».«А кресты, а те могилы?»«Не кресты, то башен тени.Вал минуем – и дорогаОборвется у порога.Стой, мой конь ретивый, стой!До зари ты миновалСтолько рек, и гор, и скал:Что ж дрожишь ты, резвый МОЙЗнаю, маемся вдвоемТы крестцом, а я крестом».«Опустил твой конь копыта.Веет стужей ветер лютый.Ледяной росой омыта,Вся дрожу – плащом укутай!»«Ближе! Я хочу недаромЛбом к груди твоей склониться:Он таким пылает жаром,Что и камень раскалится!Что за гвоздь тут, дорогая?»«Это крест, что мать надела».«Крестик тот остер, как стрелы,Лоб он ранит, обжигая.Выбрось гвоздик, дорогая!»Крест упал и в прахе скрылся,Всадник панну сжал руками,Из очей блеснуло пламя,Конь вдруг смехом разразился,За стену махнул в мгновенье.Слышен звон, петушье пенье.Ксендз не начал службы раннейКонь исчез и всадник с панной.На погосте тишь царила.В ряд стоят кресты и плиты,Без креста одна могила,И земля вокруг разрыта.У могилы ксендз склонилсяИ за две души молился.9
Сюжет этот знаком народам всех христианских стран. Поэты по разному использовали его. Бюргер построил на нем свою «Лерy». He зная народной немецкой песни, невозможно определить, какой мере Бюргер изменил содержание и стиль ее. Свою балладу я сложил по песне, которую слышал когда-то в Литве на польском языке. Я сохранил содержание и композицию, но из всех стихов этой народной песни в памяти осталось всего несколько, которые послужили образцом стиля.
10
Папоротник и царь-зелье… – растения, употребляемые в колдовстве для ворожбы.
11
Дом мой на горе Мендога… – Гора Мендога под Новогородком превращена в кладбище, поэтому в окрестностях Новогородка выражение «пойти на гору Мендога» означает «умереть».
[1830–1831]
СНИЛАСЬ ЗИМА
В Дрездене, в 1832 г марта 23, видел я сон, темный и для меня непонятный. Проснувшись, записал его стихами. Теперь, в 1840, переписываю для памяти.
Снилась зима, и по белым сугробамШли вереницами, словно за гробом;Чудилось, будто идем к Иордану,А в вышине отозвалось нежданно:«Господу слава! Народ, к Иордану!»И впереди меня пара за паройДвигались люди – и малый и старыйВ белой одежде и цвета печали;Слева шли в черном и свечи держали,Как золотые точеные стрелы;Пламенем долу – и пламя горело.А шедшие в беломСправа цветы проносили, как свечи,Шли без огней и терялись далече;Глянул на лица – знакомых немало,Все как из снега – и страшно мне стало.Кто-то отстал; в пелене погребальнойВзгляд засветился – женский, печальный.Выбежал мальчик, догнал меня сзадиИ заклинает подать Христа ради.Дал ему грош – она два ему тянет,Сколько ни дам – она вдвое достанет;Нас обступают, мы золото мечем,Шарим – кто больше; дарить уже нечемСтыд нестерпимый! «Отдай им обратно,Слышно вокруг. – Пошутили, и ладно!»Мальчик кивает: «Берите, кто жадный».Но повернулся я к той, белорукой,Перекрестила, как перед разлукой.Вспыхнуло солнце и снег озарило,Но не сошел он, а взмыл белокрылоИ полетел караваном гусинымИ все вокруг стало теплым и синим!Запах Италии хлынул жасмином,Веяло розами над Палатином.И Ева предсталаПод белизной своего покрывала,Та, что в Альбано меня чаровала,И среди бабочек, в дымке весенней,Было лицо ее как Вознесенье,Словно в полете, уже неземная,Глянула в озеро, взгляд окуная,И загляделась, не дрогнут ресницы,Смотрит, как будто сама себе снится,И, отраженная той синевою,Трогает розу рукой снеговою.Силюсь шагнуть – и не чувствую тела,Речь на раскрытых губах онемела,Сонное счастье, отрада ночная!Кто о ней скажет и есть ли инаяСлаще и слезней? От яви палящейСон исцеляет, как месяц над чащей…Молча приблизился, взял ее руку,И поглядели мы в очи друг другуИ не видал я печальнее взгляда.Молвил: «Сестра моя! Что за отрадаСнится во взгляде твоем невеселомСловно иду полутемным костелом!»Оборотилась с улыбкою детской:«Прочит меня за другого отец мой,Но ведь недаром я ласточкой сталаВидел бы только, куда я летала!А полечу еще дальше, к восходу,В Немане крыльями вспенивать воду;Встречу друзей твоих – тяжек был хмель их:Все по костелам лежат в подземельях.В гости слетаю к лесам и озерам,Травы спрошу, побеседую с бором:Крепко хранит тебя память лесная.Все, что творил, где бывал, разузнаю».Тихо я слушал – и, полный загадок,Был ее голос понятен и сладок.Слушал – и сам себя видел крылатымИ умолял ее взять меня братом.Но защемило от давней тревоги,Что же расскажут лесные дороги.И, вспоминая свой путь легковерныйС буйством порывов и пятнами скверны,Знала душа, разрываясь на части,Что недостойна ни неба, ни счастья.И увидал я – летит над водоюБелая ласточка с черной ордою:Сосны и липы явились за мною,Ветка за веткой – вина за виною…К небу лицом я проснулся от мукиКак у покойника, сложены руки.Сон мой был тихим. И в рани белесойВсе еще пахли Италией слезы,Все еще теплили запах жасмина,И гор Албанских, и роз Палатина.Стихи эти писались, как приходили, без замысла и поправок.
К ОДИНОЧЕСТВУ