Струэнсе попытался его успокоить и попросил рассказать о его «сне» еще. Кристиан при этом, как обычно, забормотал, сделался невнятным, но вдруг сказал, что, благодаря этому, убедился в том, что вселенной таинственным образом правит некая женщина.

Струэнсе спросил, какая между ними связь.

На этот вопрос король ответить не мог. Он лишь повторил, что некая женщина правит вселенной, что некий круг семи злодеев отвечает за все деяния зла, что он является одним из них, но, что его, быть может, сумеет спасти женщина, управляющая всем во вселенной; и что тогда она станет его благодетельницей.

Потом он долго и пристально смотрел на Струэнсе и затем спросил:

— Но вы ведь не являетесь одним из этой «семерки»?

Струэнсе лишь покачал головой. Тогда король, с отчаянием в голосе, спросил:

— Почему же я вас люблю?

Один из первых весенних вечеров апреля 1771 года.

Король Кристиан VII, его супруга королева Каролина Матильда и лейб-медик И. Ф. Струэнсе пили чай на маленьком балконе Фреденсборгского дворца, выходящем в дворцовый парк.

Струэнсе заговорил о философском смысле этого парка. Он принялся восхвалять это потрясающее творение, дорожки которого образовывали лабиринт, а живые изгороди скрывали присущую парку симметрию. Он заметил, что лабиринт был устроен таким образом, что существовала лишь одна точка, откуда была видна логика в системе парка. Там, внизу, все казалось сплошной путаницей, загадками, дорожками, ведущими в никуда, тупиками и хаосом. Но из одной единственной точки все становилось понятным, логичным и разумным. Именно с этого балкона, где они теперь сидели. Это был балкон Повелителя. Только с этого места связующие нити становились отчетливыми. И сюда, в эту точку разума и взаимосвязанности мог ступать лишь Повелитель.

Королева спросила, что это значит. Он пояснил.

— Точка Повелителя. Принадлежащая власти.

— Это кажется… заманчивым?

Он ответил улыбкой. Через минуту она наклонилась к нему и прошептала прямо на ухо, чтобы король не мог этого услышать:

— Ты забываешь одну вещь. Что находишься в моей власти.

Этот разговор ему запомнится, и угроза тоже.

Балкон Повелителя был точкой, откуда открывался прекрасный вид, и выявлял в симметрии лабиринта логику, только и всего. Другие связующие нити оставались запутанными.

Дело шло к лету, и это лето было решено провести в Хиршхольмском дворце. Уже начали упаковывать вещи. Струэнсе и Королева были единодушны. Короля не спрашивали, но ему предстояло их сопровождать.

Он считал естественным, что его не спрашивают, но позволяют ему сопровождать их, быть того же мнения.

А накануне отъезда произошло следующее.

С балкона, где он сидел в полном одиночестве, Кристиан увидел, как двое молодых влюбленных исчезают на своих лошадях, отправляясь на ежедневную прогулку, и внезапно почувствовал себя очень одиноким. Он позвал Моранти, но того нигде не было.

Он вошел в помещение.

Там была собака, шнауцер; собака спала на полу, в углу комнаты. Тогда Кристиан улегся на пол, положив голову на туловище собаки; но через несколько минут собака встала, перешла в другой угол комнаты и улеглась там.

Кристиан последовал за ней и снова лег, положив голову на собаку, как на подушку; собака вновь поднялась и перебралась в другой угол.

Кристиан остался лежать, уставившись в потолок. На этот раз он не последовал за собакой. Он с улыбкой рассматривал потолок; на потолке были херувимы, украшавшие переход от стены к потолку. Он старался, чтобы его улыбка не была кривой, а спокойной и дружелюбной; херувимы смотрели на него вопросительно. Из другого угла комнаты раздался голос собаки, в бормотании которой он явственно расслышал приказ не сердить херувимов. Он перестал улыбаться.

Он решил выйти в парк; он был полон решимости отыскать центр лабиринта, поскольку там его ожидало некое сообщение.

Он был уверен, что оно находится в центре лабиринта. Он уже долгое время не получал никаких известий от «семерки»; он спрашивал об этом Струэнсе, но тот не желал отвечать на его вопрос. Но если Струэнсе тоже принадлежал к «семерке», то тогда они оба принадлежали к заговорщикам, и ему было, кому довериться. Он был уверен, что Струэнсе был одним из них. Он ведь его любил; это был знак.

Быть может, Моранти тоже принадлежал к «семерке», и собака; тогда их было уже четверо. Тогда он уже установил четверых.

Оставалось трое. Катрин? Но она ведь является Владычицей Вселенной, нет, остаются трое, но он никак не мог обнаружить еще троих. Троих, кого бы он любил. Где же они? Кроме того, относительно собаки полной уверенности у него не было; он любил собаку, и когда собака с ним разговаривала, он был уверен, но собака, казалось, проявляла только любовь, преданность и безразличие. Насчет собаки он уверен не был. Но ведь собака с ним разговаривала; это делало ее уникальной. Вообще-то собаки говорить не умеют. Говорящие животные представлялись чем-то невероятным, абсурдным: но поскольку эта собака разговаривала, это был некий знак. Знак, почти явный, но лишь почти.