Туземцы сильно отличались от аборигенов из австралийских резерваций, которые из скопища грязных лачуг часто подавались в города в поисках лучшей судьбы, но хмурые и неприязненные взгляды на окаянную жизнь и там не покидали их. В этих же людях чувствовалась сдержанная уверенность в себе и собственное достоинство. Не было хитрости, угодливости, прозрачных намеков, в глазах никогда не вспыхивал мятежный огонь беспокойства, потому что они не задавали много вопросов, не вступали в длинные споры, никогда ни на что не жаловались и ничего не просили. А самое главное – они были свободны. Странно, но Оскару не удавалось замечать в них плохих черт характера. Как, впрочем, и хороших. Природа наградила этих людей замечательным качеством: спокойствием к течению жизни, в котором все мелочи тут же забывались. Казалось, они умышленно жили размеренно, отмалчиваясь от проблем и оставаясь нейтральными ко всему, что их окружало.

Австралию Оскар покинул пять лет назад. Там он не прижился. Рос и воспитывался в нескольких семьях, ему приходилось постоянно менять приемных родителей, убегая из дому. Нет, в конце концов, они были неплохие люди, просто он был для них чужак, потому что отличался от них. И они рано или поздно это замечали. Достигнув необходимого для устройства на работу возраста, он устроился слесарем в гараж, скопил немного деньжат и сделал себе липовые документы. А после через вербовщиков нанимался водолазом в порты Сиднея и Вуллонгонга. Но как только кто-то из напарников замечал за ним странности и доносил руководству, что новичок спускает воздух из баллонов, дышит не через загубник, а как-то иначе, и не соблюдает режим декомпрессии, то его сразу же вызывали в управление и выдавали расчет. Такое же происходило и в артелях подводных старателей. Это было обидно, словно тебе швырнули дохлую медузу в лицо. Они мерили его такими взглядами, будто бы он был не человек, а просто грязь. Нет, он не испытывал к ним ненависти и не вызывал в памяти их лица, наполненные холодной враждой. Он молча уходил и старался реже вспоминать о плохом, но зачастую был не в силах защитить себя от собственных мыслей.

С тех пор Оскару зачастую приходилось перебиваться случайной работой на суше. Но почему? Он всегда работал с усердием и радостью в море, оно было для него вторым домом. А может, и первым. Вот так всегда бывает! Когда ты нужен, когда ты чистишь днища кораблей, достаешь со дна моря ценные экземпляры инопланетной фауны и флоры, прижившейся в темных глубинах океана, то тебе рады, заглядывают в зубы и много говорят о дружбе. А как только начинают в чем-то подозревать и бояться, то сразу выражают презрение и гонят прочь.

Оскар понимал: если не разберется в себе, то ему и дальше придется постоянно искать себе новое пристанище. Вопросы о своем прошлом давили на него и истязали, как узника – систематические допросы. Но это еще не все. Странные вещи происходили в его голове! Стоило только ему услышать незнакомый язык, как оказывалось, что он его уже знает и может спокойно общаться на нем с другими людьми. Читать и писать его тоже никто не учил, он это умел с рождения. А память? Оскар помнил все, с того самого момента, как его обнаружили те двое подростков… Но и эти образы то расплывались и пропадали, то снова всплывали и оставались наедине с Оскаром. Тогда – и сейчас.

Размышления Оскара были вдруг прерваны.

– Никогда не предполагал, что эти дикари знают французский и умеют управляться с лебедкой и краном, – раздался громкий, самоуверенный голос. – А их проклятая лодка меня почти доконала, черт бы побрал этих людоедов. Хоть бы навес от солнца предусмотрели! На моей шхуне даже в каюте для гостей есть собственный гальюн [53] , а камбузу [54] могла бы и ваша мама позавидовать. У вас есть мама, Оскар?

Оскар нахмурился и перевел взгляд на человека, сидевшего напротив него. Толстяк с большой головой и неправильными чертами лица достал из кармана носовой платок и промокнул вспотевший лоб и шею. Вид этого человека Оскару не нравился – третий день тот пытался расположить его к дружеской болтовне, но был похож на кота, пытающего стащить рыбу из холодильника, или на юриста, готового обобрать тебя до нитки, прежде чем ты успеешь обратиться к нему со следующим вопросом. Голос у него был неприятный, а манеры весьма наглые и самоуверенные.

– Зря вы так о них отзываетесь, герр Зильберштейн, – сказал Оскар. Мысленно он уже приделал немцу пятачок вместо носа. – Вы были на их острове и сами видели с какими механизмами они умеют обращаться. Ваш сарказм неуместен.

– Ну да, видел. В быту они влачат жалкое существование, но в совершенстве умеют обращаться с автоматическими винтовками. И это меня настораживает. Дикарю нельзя давать в руки такое оружие. Вы в курсе, что эти дикари при спуске своих катамаранов бросают за борт одного человека, чтобы умилостивить акул?

– В курсе. У всех свои суеверия и правила.

– Да, Оскар, обращайтесь ко мне по имени. Мы же белые люди. К чему фамильярничать среди дикарей?

– Хорошо… Ганс… – с запинкой сказал Оскар и подумал: «Лучше б ты и дальше протяжно зевал, как изнывающая от скуки собака, а не донимал меня вопросами».

– Что насчет мамы, Оскар? – Зильберштейн облизнул пересохшие губы, открыл сумку-холодильник и достал оттуда бутылку пива.

– Я сирота. И я не азартный любитель дискуссий на эту тему. Не к чему ворошить прошлое…