Без слов Ундина проскользнула мимо меня и скрылась.

– Тебе не следует ее поощрять, – произнесла Лена, когда девочка ушла. Она говорила тем же странным голосом, как будто кукла чревовещателя, управляемая коброй. – Она слишком возбудима. Слишком доверять своему воображению пагубно для здоровья.

Она улыбнулась мне и закурила сигарету. Выпустила дым к потолку, выдвинув нижнюю губу.

– Понимаешь?

– Пагубно для здоровья, – повторила я.

– Именн-н-но! – сказала Лена и выпустила очередную порцию дыма.

Я быстренько прикинула риск и выпалила:

– Кто он? Тот мужчина в длинном пальто, имею в виду.

Лена живописно поднесла сигарету к губам.

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

– О мужчине на вокзале. Ундина сказала, вы с ним говорили.

Лена подошла к окну, положила ладони на подоконник и целую вечность стояла, глядя на Висто.

Вспоминала ли она счастливые дни? Те дни, когда Харриет на «Голубом призраке» взлетала и садилась на эти поросшие травой просторы?

– Насколько хорошо вы знали мою мать? – спросила я. Она даже не ответила на мой первый вопрос, а я уже задаю второй. Я почти – но не совсем – пришла в ужас от собственной дерзости.

– Не так хорошо, как хотелось бы, – ответила она. – Мы, де Люсы, народ особый, ты знаешь.

Я улыбнулась ей, как будто понимала, о чем она говорит.

– Кузина Эксельсиор – так мы прозвали ее в Корнуолле. Харриет летала дальше, выше и быстрее, чем имело право любое человеческое существо. Полагаю, в некоторых кругах это не одобряли.

– В ваших?

Я не могла поверить, что это произносит мой рот!

– Нет, не в моих. – Лена отвернулась от окна. – Я очень ее любила.

Очень любила? Именно эти слова употребила Ундина, говоря о чувствах ее матери к Харриет.

– На самом деле, – продолжила Лена, – мы были дружны, твоя мать и я, по крайней мере, когда мы встречались за пределами семейного круга.

Я сидела совершенно неподвижно, надеясь, что вакуум, создаваемый моим молчанием, привлечет больше слов о моей матери. Близко наблюдая за приемами допроса, которые использует инспектор Хьюитт, я узнала, что молчание – это знак вопроса, который нельзя проигнорировать.

– Я собираюсь кое в чем тебе признаться, – наконец сказала Лена.

Аллилуйя! Моя ловушка сработала!

– Но ты должна пообещать, что мои слова не выйдут за пределы этой комнаты.

– Обещаю, – отозвалась я, действительно в тот момент так думая.

– Ундина – очень необычный ребенок, – произнесла она.

Я глубокомысленно кивнула.

– Ее жизнь не была легкой. Она потеряла отца в трагических обстоятельствах, когда была еще совсем ребенком – почти как ты.

На секунду я восприняла эти слова как оскорбление, но потом поняла, что она имеет в виду: что мы с Ундиной обе потеряли одного родителя еще в колыбели.

Я снова кивнула, на этот раз печально.

– Ундина – довольно нервозный человек, боюсь. С ней надо обращаться по-особому.

Лена умолкла и уставилась на меня, как будто давала время на то, чтобы некий жизненно важный смысл проник в мой мозг.

Хотя я сразу же поняла, к чему она клонит, я решила отреагировать на ее незавуалированный намек выражением лица деревенской дурочки. Однако я удержалась и не стала высовывать кончик языка из уголка рта.

Я выяснила, что одна из примет поистине великого ума – это способность изображать глупость в случае необходимости.

Она меня проигнорировала и медленно обвела взглядом комнату, как будто никогда раньше ее не видела – как будто медленно пробуждалась ото сна.

– Здесь была лаборатория твоего дядюшки Тара, верно?

Я кивнула.

Воцарилась еще одно неловкое молчание, она снова подошла к окну – у меня мурашки пробежали по коже, когда я вспомнила, что именно у этого окна стоял незнакомец на кинопленке.

Какая прекрасная штука – окна, если задуматься: кварц, поташ, сода и известь, соединенные в тонкие твердые листы, через которые можно видеть.

Сейчас я поняла – в этот самый момент, – что Лена даже смотрит сквозь ту самую створку окна, сквозь которую много лет назад смотрел незнакомец и сквозь которую камера смотрела на незнакомца.

Окно, я осознала, может оставаться неизменным, если смотреть на него с точки зрения изменчивости времени. Чудо химии под самым носом!

Оконное стекло технически – это жидкость. Медленно текущая жидкость, но тем не менее. Под действием силы тяжести ей потребуются сотни – или даже тысячи! – лет, чтобы продвинуться на четверть дюйма, для чего воде нужна тысячная доля секунды.