Октябрь 09

Полвека тому назад впервые прозвучали для меня эти три имени, подобно волшебному заклинанию: «Лемпорт – Сидур – Силис». Похоже на «Мене – текел – фарес». Сравните: «Вучетич – Томский – Кибальчич» – нечего и сравнивать; это перечисление, а не заклинание.

В их совместной мастерской царило зрелое мастерство независимых художников – уже тогда, в 50-е, вполне советские годы. Соприродность их талантов, пожалуй, именно и описывается этим словом «независимость». Но дальше уже идет разноприродность, которая и привела к распаду славной троицы. Корень распада – в восприятии жизни. У Сидура оно трагическое, у Лемпорта и Силиса – радостное. Причем у Силиса – в наиболее полном виде. Драматические темы нашего времени широко представлены в лемпортовских композициях. Силиса же навсегда заворожила пластика человеческого тела, а с ним и духа – в его различных состояниях, всегда гармоничных, будь то возвышенная скорбь или любовное томление. Силис постоянно приглашает нас полюбоваться вместе с ним: смотрите, как красиво. Как упоительна гармония жизни. Человек безусловно смертен – поэтому не будем терять юмора, любя его. Но он и безусловно прекрасен – а это заслуживает бессмертия, для чего и существуют на свете художники.

Силис – это неиссякаемый источник жизнерадостной любви – к друзьям, к застолью, к женщинам – к своему излюбленному кругу, который уже не так уж и велик. Силис вообще человек нетусовочный, непубличный, и хотя он совершенно не против, чтобы о нем писали и его раскручивали, но сам он бегать на эту тему и не умеет и не станет.

Как хорошо он стоит на земле! Как естественно принимает он каждый день как дар, как праздник – и это при всех тяжелейших поворотах и ударах судьбы и, казалось бы, непереносимых утратах.

Вот редчайшая – ренессансная – способность дышать главным воздухом, вдыхая ежедневный.

Это не значит, что он свысока пренебрегает мелочами: он, как и все, занимается ими, деньги считает, отдых планирует, спорит, сердится и огорчается – но мелочь для него так мелочью и остается и никогда им не овладеет.

Я все тащил к нему в мастерскую Петра Фоменко: мне казалось, эти богатыри из одной дружины, – и не ошибся. Как-то присели они за стол друг к другу, а вскоре, с восторгом глядя каждый на другого, запели Вертинского, соревнуясь в припоминании заветных строчек и нот. Тот еще дуэт. Как два фронтовика из разных частей, но с одного фронта: «А помнишь, как на Втором Белорусском?»

Лемпорт был более импульсивный и увлекающийся. Суд его был нередко несправедлив и пристрастен (это не касается его суждений об искусстве). Он в этой паре был «старшой». Силис же ухмылялся, посматривал сбоку и сглаживал углы: в этой паре он был мудрейший.

Я о них однажды написал:

Интересно спросить у знавших его: какой Коваль вспоминается первым делом, сходу, навскидку? Многие, наверно, скажут: за столом, с гитарой. Кому-то, возможно, он представится с ружьем на охоте. Иным барышням, как я полагаю, вспомнится его горячее и нежное лицо, близко-близко. Я же сразу вижу его над теннисным столом, в полете удара, в атаке. В том отдельном заветном местечке нашего пединститута, которое называется – Круглый зал. Это бывшее фойе бывшего парадного входа, с колоннами по периметру, предполагающими гардероб за ними; с короткой широкой лестницей, ведущей из фойе прямо в огромный трехэтажный внутренний зал нашей альма матери, с высоким стеклянным потолком,

в одной из лучших его новелл «От Красных ворот».

Сам парадный вход, однако, да-авным-давно закрыт наглухо, и фойе, таким образом, образует собою уютный карман, где в наше время располагался теннисный стол, как раз в размер Круглого зала, учитывая необходимое пространство вокруг стола, особенно при защите.

Несравненным мастером которой был Женя Немченко, по прозвищу «Кок» – из-за пижонского кока, украшавшего его пижонскую голову. Росту Кок был длинного, сложения худощавого и в игре был подобен изящному гибкому хлысту, или, я бы сказал, стеку. Поскольку Кок был безусловно джентльмен.

Так вот, если в атаке Женя был расчетлив и точен, то в защите – неотразим. Это было наслаждение смотреть на их игру с Ковалем.

Юра атаковал не мешкая, из любых положений, атаковал сразу, хоть справа, хоть слева, всегда. На чем его и подлавливал соперник, посылая ему перекрученные мячи с непредсказуемой траекторией. То есть от Юры летели пули, а от Жени бабочки. И этот процесс превращения молниеносного свинца в трепетного мотылька был завораживающим. Женя ждал выстрела, изогнувшись в талии навстречу, дугообразно взмахивал ракеткой, как ботаническим сачком, зачерпывая пулю в ее полете и щедрым королевским жестом возвращая Ковалю порхающий шарик, не забыв подкрутить подарок в какую-нибудь коварную сторону. При этом Кок красиво откидывался назад – так благородно откидывается Атос в исполнении Вени Смехова, после того как, бывало, проткнет очередного гвардейца – и тут же сжимался в гибкую пружину, ожидая следующего выстрела. И как он ухитрялся выуживать эти Юрины торпеды изо всех углов, подгребая чуть ли не с полу, – уму непостижимо, но ухитрялся! И нередко видно было, как Юра уставал нападать на эту мягкую, податливую и непробиваемую оборону.

Но все же чаще утомлялся неутомимый Кок, потому что, согласитесь, непрерывно сжиматься и разжиматься все-таки утомительнее, чем молотить справа и слева, раз навсегда наклонясь над столом в полете атаки.

«И всю-то свою жизнь Коваль так и провел в атакующем стиле» – разбежалось было перо продолжить воспоминание, однако стоп. В футболе, в теннисе – да, но в жизни он не атаковал – он увлекался. С головой вовлекаясь в свое увлечение, так что оно становилось его занятием. В итоге у него оказалось три главных дела: литература, изобразительное искусство и охота с рыбалкой. Сочинение песен занятием не стало, но регулярно сопутствовало. Что касается женщин, то его увлечение ими было обязательным условием его существования. И женщины его, каких я знал, все были хорошие.