– Это правда, что ты уже три года живешь без родителей? – Из-за лязга колес Катя кричала Колюне в ухо.

– Правда, – кивнул он, отталкивая кого-то, кто пытался сесть ему на голову. – А что?…

– Тяжко?

– Мне? – уточняя, ткнул он пальцем в себя. – Не жизнь, а м-малина…

– А вот меня родители еще ни разу не оставляли одну… В гости идут – берут с собой, в отпуск едут – тоже…

– Боятся?

– Наверное.

– И п-правильно делают.

– В каком это смысле? – Она засмеялась и занесла над ним кулак.

– В хорошем, хорошем! – поспешил заверить ее Колюня.

И в это самое время на него доверительно сел мужчина с корзиной яблок, судя по всему садовод.

– Гражданин, – поинтересовался Колюня из-под него, – вам т-так удобно?

Гражданин в ответ недовольно приподнялся и корзину с яблоками поставил на Катю. Колюня боднул его в спину.

– Припадочный, что ли? – ругнулся мужчина, но корзину с Кати все же убрал.

– Скажи, а почему ты тогда не пришел в кино? – спросила она.

Колюня достал из корзины яблоко, вытер и отдал Кате, а себе достал другое.

– Я же сказал ему п-почему.

– Он не поверил. Я тоже…

– Ну и п-правильно сделали… Не пришел потому, что не мог выйти из дома. Вот и всё.

– Ты не много потерял…

Колюня сморщился и бросил недоеденное яблоко.

– Кислое? – не поверила она. – А мое, попробуй, сладкое.

Он осторожно откусил.

– Действительно, сладкое, – признал.

– А ты ревнивый? – вдруг спросила она.

– Я? – Он снова, уточняя, ткнул себя пальцем в грудь. – Откуда м-мне знать?…

– А он ревнивый… Нельзя хорошего слова ни о ком сказать. Сразу начинает искать недостатки.

– Любишь ты о нем п-поговорить, – отметил Колюня.

– Ты первый, с кем я так откровенно… Серьезно, с тобой интересно разговаривать. Про тебя всякое говорят, а ты, по-моему, не хуже других, а в чем-то и лучше.

– П-продолжай, – разрешил ей Колюня.

Когда они выдавливались из тамбура на перрон, садовод сказал им вслед с упреком:

– Сопляки еще, а разговоры совсем как у взрослых! Неловко даже слушать.

Это глубокое умозаключение, сделанное им на основе подслушанного разговора, развеселило Колюню и Катю. Выбравшись из вагона, они плюхнулись на свои рюкзаки и покатились со смеху. Такими веселыми их и увидел Валерий Коробкин.

Не сказав ни слова, он подал Кате руку, оправил на ней, как на маленькой, куртку, взвалил себе на плечо ее рюкзак, и они, не дожидаясь остальных, пошли по перрону и вскоре растворились в его толчее…

Колюня рта не успел раскрыть: все произошло так быстро. Он тоже встал. Горбатый из-за рюкзака, растерянно смотрел им вслед. Но ни обиды, ни досады он в ту минуту не испытал – уже умел довольствоваться малым. Какую глупость сделал бы он, если бы не пошел в поход! Разве можно забыть, как она смотрела на него, когда он пел и когда классная вовсю славила его…

Он тоже вскоре откололся ото всех, шел вразвалочку и всю дорогу, точно любимые стихи, повторял в двух лицах диалог в тамбуре. И так увлекся этим, что забрел в незнакомый квартал и, блуждая среди его редких огней, долго не мог сообразить, где он и даже кто он.

Весь остаток вечера он был весел, возбужден, подробно рассказывал бабуле, где они были, как он отличился на заготовке дров, какой потом ливанул дождь и т. д., и нахваливал, чего за ним раньше не водилось, бабулино поварское искусство.

Под конец ужина его слегка зазнобило – то ли от усталости, то ли от пережитого за весь день… Ночью он проснулся от страшного землетрясения. А на самом деле его сотрясал дикий озноб. Зубы что-то выстукивали на азбуке Морзе, и бабуля, когда он разбудил ее, долго не могла понять, что же с ним…

Под утро она вызвала «Скорую».

Врач послушала его легкие, нашла хрипы и сказала, что у него двустороннее воспаление легких. Зная, что нынешние пациенты лечь в больницу боятся больше, чем умереть, она заявила, что вопрос о госпитализации не подлежит обсуждению.

– Никуда я не п-поеду, – твердо сказал Колюня.

– Хочешь, чтоб я вызвала санитаров?

– Вызывайте. А я в окно в-выпрыгну. Отвечать будете…

Врач разозлилась, сказала бабуле, что она ей не завидует, и, выписав, какие нужно, лекарства, ушла.