– Рублёв!

Колюня оглянулся. Его догоняла Наталья Георгиевна. В новой шубе. Наверное, первый раз надела ее.

– Наконец-то ты выздоровел…

Видишь, Рублёв, есть же на свете люди, которые думают о тебе, рады, что ты оклемался.

– У нас полным ходом идет подготовка к фестивалю. Не забыл, что ты в своем классе ответственный?

– П-припоминаю, – кисло улыбнулся Колюня.

– И ты уже знаешь, с чем ваш класс выступит?

Шуба Натальи Георгиевны на свету помигивала, как новогодняя елка, разноцветными огоньками.

– Сами напишем и сами п-поставим маленькую комедию… Можно?

– Что ж, если это будет смешно и остро, я – за!

Она одобрительно хлопнула его по плечу и прибавила шагу, догоняя свою подругу, англичанку Галину Романовну.

Сочинять обещанную пьеску Колюня начал с «братьями Карамазовыми». Те взялись за работу с восторгом. Им обоим страстно хотелось, чтобы в классе перестали относиться к ним как к обалдуям. Но, быстро загоревшись, они столь же быстро остыли и вышли из авторского триумвирата. Правда, перед этим рассказали, кому только могли, о замышляемой постановке.

К удивлению самого Колюни, пьеска писалась быстро. Словно он ее, как профессиональный драматург, вынашивал годами, а затем сел за стол и в несколько вечеров выплеснул на бумагу. И хотя первое полугодие уже подходило к концу и по многим предметам надо было срочно выправлять положение, он, придя из школы, первым делом садился писать, потом быстро ел, делал уроки – и опять писал, писал… Он и чувства, дотоле ему неизвестные, испытал в те вечера, особенно когда какая-нибудь сценка, на его взгляд, получалась хорошей. Радостно выскакивал из-за стола, выходил в чем был в лоджию и прикладывал к лицу хлопья мягкого, в темноте синего снега. Усталость тут же проходила. Колюня возвращался к столу, с лица на бумагу падали капли талой воды, чернила расплывались, и буквы делались ветвистыми, как узоры мороза на оконном стекле… Иногда ему казалось, что сквозь чащу строчек с той стороны листа бумаги на него с укором смотрят чьи-то темные, с раскосинкой глаза. И это его еще сильнее подзадоривало.

В школу он приходил в хорошем настроении. Как ни в чем не бывало здоровался и с Валерием, и с Катей. К тем, кого прежде любил заводить, не приставал и вообще был серьезным, торжественным и погруженным в самого себя.

Колюня, Колюня…

Свою шуточную пьеску (она уместилась в тонкой ученической тетради) он назвал в стиле А. Н. Островского: «Любовь зла – полюбишь и козла!» В скобках написал: «Детям до шестнадцати лет». В основу своего сочинения положил немудреную сказочку про добродетельную многодетную козу, ее доверчивых козлятушек-ребятушек и коварного серого волка. Конечно, он внес в сказку много своего, ввел новые персонажи, а традиционным придал такие черты, каких у тех отродясь не бывало. Так, помимо козы и козлятушек, в пьеске фигурировали ученый козел и молодая козочка, довольно ветреная особа. По-новому трактовал Колюня и образ серого волка. Он у него был вегетарианцем, вовсе не покушался на жизнь козлятушек. Главным для него было доказать, что серый-то не он, а козел и что все влюбленные козы близоруки и глупы. Самой невыигрышной обещала быть роль козла. Увешанный амперметрами и другими физическими приборами, он на протяжении всей пьески стоял посреди зеленого лужка и с тупым видом поглядывал то на жену-козу, то на козочку-вертихвостку, всячески завлекавшую его, и время от времени бекал и мекал…

Так получилось, что Рублёву пришлось быть и режиссером постановки, и художником-оформителем, и костюмером. Репетиция устраивалась два раза в неделю. Проходили они не бесконфликтно, но всегда весело и ощутимо сблизили между собой весь режиссерско-исполнительский состав. Постановка раз от разу становилась все лучше и обещала стать гвоздем фестиваля искусств.

На один из последних прогонов («генералку» Колюня решил провести перед самым началом фестиваля) пришла классная. Она села в последнем ряду. В актовом зале было холодно, она накинула на плечи пуховую шаль, спрятала под нее руки и смотрела прогон неподвижно, как сфинкс. Колюня вначале оглядывался на нее, пытаясь по лицу понять, нравится ей или нет, потом увлекся, забыл про нее и полностью вошел в роль режиссера.

– Козел! – непререкаемым голосом маэстро обратился он к Мишулину, исполнителю этой роли. – Я не верю тебе! Сильнее т-тряси бородой… Это уже лучше!.. Козлятушки! – Тут же он набросился на «братьев». – Вы что? С бороздки съехали? Еще не родились, а уже выбежали на лужок…

Когда очередь дошла до эпизода, в котором чадолюбивый серый волк укладывает спать козлятушек, Колюня на несколько минут покинул пульт режиссера: серого волка он играл сам. Поднялся на сцену, перековал голос и под гитару спел колыбельную «Мама, роди меня обратно!», сочиненную участниками постановки совместно.

Репетиция закончилась. Вопреки ожиданиям Колюни и всей труппы, классная не стала хлопать. Постукивая каблучками туфелек, она медленно прошла через весь зал, поднялась на сцену.

– Вам нравится? – обвела она взглядом всех.

– А вам нет?! – забеспокоились «братья Карамазовы» и вместе с ними остальные.

– Играете вы здорово… А сейчас все по домам. Останется один Рублёв.

Она дождалась, когда все выйдут, взяла из реквизита спектакля два стула, сама села и Колюню усадила напротив.

– А что ты сам думаешь про свою пьесу? – спросила она, еще сильнее кутаясь в шаль.

– Не фонтан, – смело поглядел на нее Колюня. – Но кое-что п-получилось.

– Кое-что… – со значением повторила классная. – А ты знаешь, вчера вечером ко мне домой приходила мать Светы Зарецкой. Догадываешься, по какому поводу?… Она сказала, что Света в последние дни какая-то нервная, не спит и плачет по ночам…

– Чего это она? – испуганно поднял голубенькие глазки Колюня.