Первого сентября она пришла в девятый «А». Все должны были догадаться, хотя Игорь и Соня, нарочно сговорившись, явились порознь. Женька кинулся к Игорю – и остановился как вкопанный в трех шагах: вокруг Игоря было как будто силовое поле.

Соня вошла в класс, встреченная сдержанным шушуканьем девчат, красивая, светлоглазая, гордая. Села рядом с Игорем, не взглянув на него, расправила, как крылышки, локти. Впрочем, никаких эксцессов не произошло. Учителям, видимо, на руку было, что они сидят вместе, девчонки быстро сделали мудрые выводы и уже на третий день перестали хихикать, а среди ребят были и такие, которые готовы год зубоскалить, повторяя всем надоевшие шуточки. Но тут неоценимую помощь оказал Игорю друг Женька. Отстраненный, но не обиженный, он взял на себя добровольные функции стража чести и сумел (не важно, какими способами) добиться того, чтобы имена Игоря и Сони не повторялись без особой нужды.

Итак, Соня втащила Игоря за руку в свою комнату и захлопнула дверь. Игорь в нерешительности остановился на пороге: большеротая веснушчатая девчонка эта держала его в состоянии постоянного напряженного ожидания, она была непредсказуема. Игорь никогда не мог вычислить заранее, встретит ли она его улыбкой или сядет от него поодаль, насупившаяся, зевком приветствующая каждое его слово: «Мели, Емеля, твоя неделя!» Это была первая девчонка, которая призналась ему, что он ей нравится, и точно так же первая (и пока единственная), сказавшая ему, что он «заунывный дебил».

Сегодня была явно не «Емелина неделя»: демонстративно защелкнув замок, Соня прислонилась к двери спиной и, глядя на Игоря поверх плеча, тихо засмеялась.

– Извини, что наскандалила, – шепотом сказала она. – Я нечаянно. Думала, ты и правда не придешь.

Следующие четверть часа прошли в молчании: Игорь гладил ее по щеке, трогал губы и челку, а она стояла, полуприкрыв глаза, и улыбалась.

Никогда больше (после того раза в августе) она не позволяла ему поцеловать себя и приучила настолько, что даже самая мысль об этом казалась ему отвратительной.

– Ну, ладно, все глупости, – проговорила она наконец и, потянувшись к Игорю, почти дотронулась до его уха губами. – Забыли? Забыли.

Эта игра в вопросы-ответы с самой собой, как будто никакого Игоря не было, иногда его обижала.

– А собственно говоря, зачем ты пришел? – спросила она, усмехаясь. – Я так поняла, что завтра тебе в школу не надо.

– Едем Костю встречать, – сказал Игорь.

– О да, событие века, еще один ловкач приезжает из-за границы.

Наверное, после этих слов можно было бы распахнуть дверь и с достоинством удалиться. Но для этого пришлось бы отстранить Соню, взять ее за плечи, улыбающуюся, домашнюю, встряхнуть хорошенько – нет, на это у Игоря не хватило бы духу. Кроме того, она не в первый раз отзывалась о Косте так неприязненно, и если уж терпел раньше, оставалось терпеть и сейчас.

Он много рассказывал ей о Косте, пытаясь ненавязчиво внушить, какой у него веселый, добрый, умный, справедливый брат. Соня слушала его рассказы внимательно, но глаза ее недоверчиво поблескивали: «Мели, Емеля, твоя неделя!»

– Прямо не брат, а «роль человека в обществе».

Журнал с той самой фотографией Кости она каким-то образом ухитрилась достать («Выкрала в читалке» – таково было ее объяснение, и, право же, у Игоря имелись основания предполагать, что так и обстояло дело) всего лишь для того, чтобы перед каждым занятием ставить этот журнал на книжный пюпитр и предлагать Игорю принять участие в издевательской молитве: «Хвала тебе, о роль человека в обществе, мы о тебе не забываем ни на секунду, как ты не забываешь о своей зарплате…» – и так далее и тому подобное.

– Странно, что ты так его не любишь, – огорчался Игорь. – Что он тебе сделал?

– Слишком вежливый он, – отвечала Соня с усмешкой. – Поздоровается, улыбнется, даже поклонится, а глаза колючие, как репейники.

Однажды она сказала:

– Господи, хоть бы он никогда не приезжал! Он нас с тобой рассорит.

– Чепуху ты говоришь! – рассердился Игорь.

– Нет, не чепуху. Я говорю то, что знаю.

«Любопытно, – глядя на нее, думал Игорь. – Одному человеку приходится с пеной у рта доказывать свою заведомую правоту, и чем больше он горячится, тем нелепее выглядит, и даже если у него хватит нервов опровергнуть все возражения, все равно правота остается какой-то сомнительной, и люди расходятся, посмеиваясь про себя и крутя головами. А другому достаточно сказать: „Я знаю“ – и не нужно утруждать себя доводами: все вокруг замолкают и принимают сказанное к сведению. Самоуверенность? Нет, не то, как раз самоуверенные люди любят горячо и многословно доказывать свою правоту, и с ними охотнее спорят».

Спорить с Соней было бессмысленно. Если Игорь «заводился» (что, впрочем, случалось не часто), она смотрела на него, пренебрежительно щурясь, а потом говорила: «Ты мне все равно ничего не докажешь». При всем этом Соня была мудра, как змий. Ей ничего не стоило, мельком взглянув на человека, сказать: «Слизняк!» – и тут же о нем позабыть. И человек этот мог лезть из кожи, показывая, как он умен, воспитан, деликатен, утончен, если хотите, – все равно на поверку рано или поздно он обнаруживал себя слизняком.

Как-то приятель из стрелкового клуба вызвался оказать Игорю услугу по обмену двух гартмановских полтинников двадцать пятого года на аналогичные латышевские: у него были кое-где кое-какие связи. «Отчего бы и нет? – рассудил Игорь. – Не так уж часто нам идут навстречу из одного только чистого товарищества». – «Пожалеешь», – только и сказала Соня, когда Игорь показал ей этого парня на улице. И по сей день, вот уже полгода, Игорь расплачивается за свою наивность: приятелю оказалось так много нужно взамен и вел он себя так бесстыдно-назойливо, что Игорю пришлось вернуть ему полтинники (один из которых, кстати, был россовским) и уйти из стрелкового клуба.