– Я его еще котенком помню, – сказала она. – А вот идет твоя бабушка.

И что за манера у нее такая – с одного на другое в разговоре перескакивать! С улицы действительно появилась бабушка Катя с черной хозяйственной сумкой в руках. Из сумки торчало что-то длинное, наподобие хвостов, и еще что-то, не понять что.

– Ты выйдешь? – спросила Ира.

Я кивнул и побежал бабушке навстречу.

– Здравствуйте, Екатерина Павловна, – поздоровалась она с бабушкой.

Нет, ну точно, она отличница!

– Здравствуй, Ирочка! – улыбнулась ей бабушка. – А-а-а, унучек ко мне пожаловал!

Мне почему-то стало стыдно, что бабушка при ней меня «унучеком» назвала, но, кажется, Ира не расслышала.

Усов моих бабушка не заметила, сказала только, что я похудел и что куда они там смотрят в этих лагерях, что у них там дети худеют. Бабушка в самом деле вынула из сумки бычьи хвосты, свиные рульки и несколько ее любимых, со ржавчинкой, тощих селедок, завернутых в газету.

– Сейчас я тебя накормлю, – суетясь у электроплитки, приговаривала она, – а то приехал тоща тощой… Что же, у вас там в лагере режим был? Вот от этих режимов все беды! Хочется есть, а до обеда два часа. Жди. Сна ни в одном глазу, а у них тихий час. Спи! Сыт по горло, а тут ужин пришел. Ешь! Чем же кормили они вас там? Каши небось да макароны одни… Погоди, сейчас, сейчас… Селедочки очищу, картох наварю…

Но мне уже не сиделось в тихой бабушкиной комнатке: меня тянуло на улицу. Там была Ира.

Маркис, почуяв лакомства, протиснулся через неплотно прикрытую дверь и стал противно-скандально орать, требуя мяса.

– Ишь, явился! – ворчала на него бабушка беззлобно. – Где черти тебя носят? Как мышей в погребе переловить, нету его… Только и знает, что чужим кошкам глазки строить. Что, досталось на орехи? Там тоже небось свои коты имеются!

Бабушка кинула Маркису в миску селедочные головы, но кот есть их не стал – еще громче разорался.

– Чего морду воротишь? – возмутилась бабушка. – Ишь мяса требует! А ты его заработал? Ну, на, на, не ори! Исхудал-то как, бендюжник…

Пока бабушка стряпала, я вышел во двор.

– Редиски там надергай, что покрупнее! – вслед мне крикнула бабушка. – Да лучку, лучку, может, вылез уже.

Иры нигде не было. Окна ее дома были закрыты, и занавески на них задернуты. Правда, я уловил чутким глазом какое-то едва заметное легкое колыхание тюля за стеклом, но, может быть, мне только показалось это.

В двух шагах от низкого крыльца находился бабушкин сад-огород. Пожалуй, сад-огород – слишком сильно сказано. Просто на небольшом клочке земли, площадью, может быть, чуть больше бабушкиной комнаты, были разбиты четыре маленькие грядки, а чуть поодаль, у соседского забора, росли несколько кустов черной смородины и крыжовника. Но и с этих крошечных грядок бабушка почти все лето исхитрялась подавать к столу свежую, всегда молодую редиску, зеленый лук, укроп, петрушку, а позднее даже огурцы с помидорами.

Я осторожно, чтобы не потоптать огуречные ползучие плети, пробрался к грядке с редиской и луком, надергал, что смог, и, то и дело озираясь на Ирины окна, понес все бабушке. Редисочная ботва стрекалась, как крапива, а на сорванных перьях зеленого лука выступала белая липкая жидкость, похожая на молоко. Я не удержался и лизнул ее по дороге. Лук был едкий и злой. Во рту разлилась горечь, и защипало глаза.

На электроплитке все закипало медленно и готовилось долго, поэтому, ополоснув руки от свежей земли под алюминиевым умывальником с гремучей запорной палочкой в дырке, я снова вышел во двор.

– Я же говорила, что уже нравлюсь тебе! – встретила меня Ира у забора на прежнем месте.

Я так обрадовался, что она наконец снова появилась, что даже не огрызнулся в ответ, а только встал напротив нее, как истукан, и смотрел в ее зеленые лукавые глаза.

– Скажешь, нет? Нет? – задиристо проговорила она, как будто я и вправду что-то такое ей сказал. – А что же ты пялился на наши окна?

Я только и смог неуклюже подумать, что не ошибся тогда, заметив легкое колыхание занавески в ее окне. Значит, она наблюдала за мной и я ей интересен.

– Ты уже купался этим летом? – вдруг спросила она, по обыкновению своему перескочив уже на другое.

– Купался, – сказал я, не в силах погасить глупую, наверное со стороны, улыбку, – в лагере.

– А-а, – презрительно отмахнулась Ира, – знаю я это купание! Загонят человек сорок в бассейн, где и воды-то – воробей не утонет, а через пять минут кричат: «Хватит! Вторая смена!» Детство одно.

– Нет, – попытался возразить я, – у нас вожатый был мировой. Мы на озеро ходили…

– Вожатый, линейка, флаг поднять, флаг опустить, – перебила она меня. – В барабан, чуть что, на весь лес колотят, в горны дуют: «На зарядку становись! Бери ложку, бери хлеб…» Вот мы с мамой в августе на море поедем, в Пицунду. Знаешь?