– Да как же не мне, когда мне! Плохие слова куда деваются?

– Куда? – полюбопытствовала Луша.

– Как только на земле кого-нибудь обидят или расстроят, так после этого слова сразу же летят на облака. И расплываются на них уродливыми грязными кляксами. Если не успеешь выстирать, такой безобразный грязный дождь на землю польётся – ужас!

– Так это ты облака стираешь, да?! – изумился Ивушкин.

– Облака, – сокрушённо покачал головой Нотя. – Ловлю сачком – и стираю, и стираю. И развешиваю. И высушиваю. И отпускаю обратно на небо. Без передышки. Хоть бы люди поняли наконец, что плохое слово не просто так – брякнул, и до свидания. Это каждый раз – грязное пятно на чистом облаке, а бедному Ноте – работа, работа, работа…

Вода из бака стала убегать в костёр. Поленья зашипели. Нотя пошёл мешать облака палочкой.

– Нотя! – обратилась к еноту Луша. – Послушай, Нотя, как нам выйти к старой дуплистой иве?

– К иве? Да ведь отсюда к ней никакой дороги нет. А зачем она вам? – спросил Нотя.

– Ива подскажет нам, как искать сестру Летницу. Нам очень-очень нужен совет, как нам быть дальше, – сказал Ивушкин.

– Да, – сказал Нотя, – сестра Летница всё знает и может дать самый мудрый совет.

– Куда же нам идти отсюда, Нотя?

– Иву вам не найти. Вы и вправду заблудились.

– Как же нам быть? – с испугом спросил Ивушкин.

– Ничего, можно и другой дорогой пойти. Идите по той дороге, которая начинается прямо за моим домом. Идите себе и идите. На развилке увидите куст жимолости. Это очень воспитанный куст, который никогда не говорит плохих слов. Он мой друг. Скажите, мол, Нотя велел кланяться и просил показать вам, как дальше идти к сестре Летнице.

Ивушкин и Луша поблагодарили доброго Нотю и двинулись в путь.

– Только не верьте Развигору! – крикнул енот им вдогонку.

Но они его уже не услышали. И очень жаль.

Потому что дальше было так.

Сухая песчаная дорога начиналась действительно сразу за домиком енота. Дорога была широкая, с зелёными островками посредине. На островках росли маленькие деревца-дети. Они ничего не рассказывали, не повторяли для памяти, а только мурлыкали какие-то детские припевочки. Одно напевало:

А другое отвечало:

Видно, это была какая-то песенка-игра – считалочка, что ли? Ивушкин и Луша слышали такую впервые.

Впрочем, они стали уже привыкать к тому, что деревья всё время что-то говорят своё, поэтому шли, не останавливаясь и не особенно прислушиваясь, а стараясь, главное, не пропустить развилку дороги, где им должен был встретиться на пути вежливый и воспитанный куст цветущей жимолости и рассказать, куда двигаться дальше.

– Ивушкин, ты не устал? – спросила Луша заботливо. – Может, я тебя немножко прокачу, а?

Ивушкин мотнул головой.

– Да не хмурься ты! Сейчас дойдём до куста, и он нам скажет, как нам дальше идти к сестре Летнице.

Луша не успела договорить. Справа от дороги кто-то, пока невидимый, звал на помощь. Они остановились.

– Луш, по-моему, кто-то стонет. Слушай! Они оба примолкли. Теперь им показалось, что справа, в кустах, кто-то, тихонько всхлипывая, плачет.

– Может, это так шелестят деревья, а, Луш? – неуверенно сказал Ивушкин.

– Нет, не похоже, – откликнулась Луша. – Ивушкин, – сказала она решительно, – там в лесу, за кустами, кто-то плачет и этот кто-то зовёт на помощь. Нет, вовсе это не деревья шумят! С кем-то стряслась беда!

То ли им почудилось, то ли было на самом деле: кусты сами раздвигались, расступались, давая им пройти.

Луша шла первой, глядя под ноги, предупреждая Ивушкина, когда попадалась ямка или рытвинка, чтобы он не упал и не ушибся. Голос того, кто плакал, становился ближе, значит, они двигались в правильном направлении.

Кусты кончились, начался ельник. Ели были огромные, и лапы их с тёмной длинной хвоей доходили до самой земли.

Возле большой ели кто-то лежал.

Это была лосиха. Она лежала и не двигалась. Заметив Лушу и Ивушкина, подняла голову. Они увидели, как из её глаз медленно, одна за другой, катятся слёзы.

– Что с тобой? Почему ты лежишь и плачешь? – спросил Ивушкин.

А Луша подошла и подышала на неё – тепло, ласково, успокаивающе.

– У меня горе. Очень большое горе, – начала говорить лосиха и вдруг замолчала, прислушиваясь. – Что это такое странное?