– Пока нет.

– Я тоже не сразу понял. Так только – мыслишка мимолетная. А после войны поступил на биологический факультет – тогда-то и задумался всерьез. Понимаешь, вот кожаная обувь, изнашиваются подошвы, верно? А живой человек ходит босиком, тоже протирает кожу, а она снова нарастает. И я подумал: нельзя ли сделать так, чтобы неживая кожа, подошва, тоже самовосстанавливалась?

– Напрасный труд, – говорит Михаил. – Кожа для подметок теперь почти не применяется. Синтетика, полиуретан…

– Экой ты фарисей, братец… Полиуретан!.. Я же про философскую проблему толкую. Ну-ка посмотри на явление износа с высоких позиций. Все случаи сводятся к двум категориям. Первая – постепенный износ. Пример – те же ботинки. Хоть из кожи, хоть из синтетики. Ступил в новых ботинках на землю – начался износ. Точно определить, когда они придут в негодность, трудно. Индивидуальное суждение, верно? Один считает, что изношены, и выкидывает. Другой подбирает их и говорит: фу, черт, почти новые ботинки выбросили, дай-кось поношу.

Игорь смеется:

– «Дай-кось поношу»!

– Теперь возьми вторую категорию – ступенчатый износ, – продолжает Круглов. – Пример – электрическая лампочка накаливания. Вот я щелкнул выключателем – она зажглась. Можешь ты сказать, изношена ли лампочка и насколько?

– Действительно, – говорит Черемисин. – Лампочка вроде бы не изнашивается. Она горит, горит – и вдруг перегорает.

– Именно! – Круглов встает, прохаживается по веранде. – Вдруг перегорает. Ступенька, скачкообразный переход в новое качество. Разумеется, подавляющее большинство вещей подвержено первой категории износа – постепенной. И стал я размышлять: можно ли перевести, скажем, подошвенную кожу в условия износа второй категории, то есть из постепенного в ступенчатый? Иначе говоря: носишь ботинки, носишь, а подошва все как новая. Затем истекает некий срок, и в один прекрасный день они вдруг разваливаются. Как электрическая лампочка – хлоп, и нет ее.

– Мысль интересная, – говорит Черемисин. – Вещь все время новая до определенного срока.

– И вы сделали такие ботинки? – спрашивает удивленная Ася. – Которые не изнашиваются?

– Да.

– Как вы этого добились? – спрашивает обстоятельный Черемисин.

– Долгая история, дружок. В общем, после многолетних опытов мы добились, что кожа органического происхождения сама восстанавливает изношенные клетки. Но… видишь ли, подошва не такая уж важная проблема. Дело в принципе, а он завел нас… меня… довольно далеко. – Круглов поводит плечами. – Что-то ветер холодный подул… Ладно, хватит на сегодня.

– Хотите еще чаю? – предлагает Ася. – Я сразу поняла, что вы изобретатель. Выходит, можно делать и пальто, и другие вещи, и они все время будут как новые?

– Можно делать и пальто. Ну, я пойду.

– Опять будете работать всю ночь?

– Поработаю немного.

У себя в комнате Круглов, не зажигая света, стоит у открытого окна. Налетает ветер, колышутся ветки, шуршат листья в саду.

– Шел высокий человек маленького роста, – бормочет он. – Весь кудрявый, без волос… – И после паузы: – Господи, что творится со мной? Что за жизнь я прожил?.. – И, еще погодя немного: – Нет, нет, не ропщу. Было интересно жить… Я выжил в войну, я был молод, и беден, и весел, как и полагается уважающему себя студенту. Я был влюблен…

По необозримо длинному коридору второго этажа университета бегут двое. Круглов – в морском синем кителе и широченных клешах. Маша – в пушистом розовом жакете и серой юбке, оживленная, смеющаяся. Кончилась вторая двухчасовка, из аудитории высыпают в коридор студенты. Тут много гимнастерок, флотских фланелевок. Круглова то и дело окликают:

– Круглов, куда мчишься?

– Эй, морячок, займи место в столовой!

– Юра, постой! В четыре – заседание профкома…

Он отмахивается, отшучивается.

– Маша! – окликают и девушку. – Говорят, у тебя самый лучший конспект по диамату. Одолжи, а?

– Маш, завтра вечер танцев в «Пятилетке», пойдем?.

А на Университетской набережной – солнце, ветер, весна. Возле газетного киоска старушка торгует мимозой. Круглов покупает веточку, преподносит Маше.

– Спасибо, рыцарь, – улыбается она. – А теперь посчитай, сколько у тебя осталось копеек: хватит на ужин?

– На кефир хватит.

– Не хочу кефир! Хочу отбивную в «Квисисане».

– Мы сидели в «Квисисане», у меня блоха в кармане!

– Не остроумно. Ну, ты на работу?

– Да. – Круглов припустил к трамваю. – Вечером приду! – кричит на бегу. – Жди меня, и я приду!

Он стоит на задней площадке трамвая и смотрит сквозь стекло на Машу, оставшуюся на остановке.

– Это в каком же происходило году – да, в пятидесятом. Я учился на последнем курсе биологического факультета. Я был, знаешь ли, переростком. Война и послевоенная сверхсрочная служба на флоте сильно задержали меня. Лет на десять. Ну да, мне шел тридцать второй год. В таком возрасте руководят стройками, командуют кораблями. А я еще ходил в студентах, жил в общежитии. Вообще-то были в Ленинграде родительские две комнатки в густонаселенной квартире. Мой отец погиб на фронте, мать не выдержала первой блокадной зимы. Нина, моя сестра, в сорок шестом вышла замуж за военврача Черемисина, через год родила сына – твоего отца, Игорь, – и в наших смежных комнатках стало тесно. Я ушел в университетскую общагу на Добролюбова.