– Нет. Не отцу. И не мужу. Моей подруге Инес Вилье.

– Госпожа Катарина, – повторил капитан, – одумайтесь. Возвращайтесь на корабль.

– Нет! – резко произнесла она. – Вы не можете запретить мне следовать велению моей совести. – И тихо добавила: – Пожалуйста, позаботьтесь об Исабель!

Они шли по лесной тропинке, и вершины деревьев блестели в лучах высокого, горячего солнца, тогда как в глубине леса было темно и прохладно. Пахло землей, листьями и цветущими травами. Катарина думала о людях, которые с радостными, просветленными лицами бежали взглянуть на огонь, когда он, шипя и потрескивая, пожирал то, что совсем недавно было живой, дышащей плотью, на жирный черный дым, клубами вздымавшийся к небу. А после того как от чужой жизни оставался только пепел, расходились, равнодушные и слегка разочарованные.

Рамон молчал. Катарина надеялась, что его вдохновляет и поддерживает ее присутствие, хотя, возможно, это только усиливало его тревогу.

Лагерь был разбит посреди леса, недалеко от реки. Его обитатели высыпали взглянуть на вновь прибывших. Катарина ловила неприязненные взгляды, скользящие по сутане Рамона и по ее нарядному платью.

Катарину, невзирая на протесты, отвели в низкий, тесный домик и оставили под присмотром какой-то женщины.

В нос ударил тяжелый, едкий запах плесени, шкур и несвежей еды. Пол был покрыт слоем грязи. Женщина чинила одежду; ее лицо казалось равнодушным и вялым, но, когда она посмотрела на Катарину, последняя заметила, что в нем сквозит ненависть.

Рамона привели в другой дом, куда более просторный, чистый и светлый. Длинные скамьи были покрыты подушками, на столе оказалось много хорошей еды: свежий хлеб, сыр, масло, жареное и копченое мясо, а также бочонок с пивом. В очаге горел огонь.

– Садитесь, аббат, – довольно миролюбиво проговорил Якоб Феннеке, – я хочу с вами побеседовать.

Рамон сел. Он оглядел темные углы, в которых притаились зловещие тени, вздохнул и посмотрел прямо в лицо собеседника.

– Я готов, – просто сказал он.

– Готовы? – Феннеке усмехнулся. – К чему вы готовы, мы узнаем несколько позже. – Он говорил спокойно, но темные жилы на его крепко сжатых кулаках вздулись. – Наши представления о религии несколько отличаются от ваших. Мы отрицаем поклонение мощам и изображениям святых.

– Я знаю.

– Вы помните Священное Писание, аббат? Там сказано: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху и что на земле внизу».

Рамон молчал.

– Известно ли вам учение о божественном предопределении? Не вы, служители Церкви, определяете избранность к спасению, а Господь Бог! Почему вы молчите?

– Мне бесполезно спорить с вами, поскольку на вашей стороне сила.

Феннеке улыбнулся.

– Я не призываю вас к спору. Мне будет достаточно, если вы отречетесь от своих убеждений.

Рамон смотрел непонимающе.

– Зачем вам это?

– А зачем инквизиция разделывает душу и сердце человека, как коровью тушу?

– Тело, а не душу и сердце, – негромко, но внушительно поправил Рамон.

– Вы так считаете? Значит, вы еще не побывали в аду. Вставайте, я отведу вас…

– В ад?

– Почти.

Его отвели в другое помещение, и там Феннеке еще раз спросил:

– Не передумали?

– Нет.

– Тогда снимите одежду.

– Что?

– Снимите сами, если не хотите, чтобы руки «нечестивцев» трогали вашу неприкасаемую плоть! А вы, – он обратился к приближенным, – разведите огонь и приготовьте крепкие веревки.

Сердцем Рамон давно чувствовал, что должно произойти, однако разум отказывался в это поверить. Его учителя много раз говорили, будто земные страдания – ничто для человека, закаленного духом, но теперь Рамон подумал: «Неправда. Боль, голод, холод, мрак – те демоны, перед которыми все рано или поздно склоняют головы. И если кто-то не убоялся раскаленного железа, то он не герой, а безумец».

Боль разом вышибла из головы все мысли, он мгновенно утратил все душевные силы, всю волю, все чувства; его существо всецело, до мельчайшей частички было пронизано болью.

– Что теперь скажете? – Голос донесся до него словно из-под земли.

– Господь милосерден, – прошептал Рамон непослушными губами.

– Значит, вы еще не вполне вкусили ужасов ада.

Рамон так сильно зажмурил глаза, что казалось, будто глазные яблоки вот-вот лопнут, и вонзил ногти себе в ладони. Во рту ощущался привкус крови от прокушенного языка, к горлу подступала тошнота, и Рамон желал только одного – смерти, смерти как избавления от мук.

– Отречетесь? – вновь услышал он и ответил:

– Нет, никогда!

Все это время Катарина сидела в хижине, сначала с незнакомой женщиной, потом ее оставили одну. Она колотила в дверь и громко звала на помощь, но никто не приходил.

Потом дверь внезапно распахнулась и вошел Якоб Феннеке. Катарина взглянула в его лицо и похолодела.

– Я передумал, – отрывисто произнес он, – вы можете идти. Если Господь и в самом деле с вами, он поможет вам.

– Где Рамон? – прошептала Катарина, от волнения называя его по имени.