Шрифт:
– Так вот, господин Ехменьев, мой приятель ведь доктор, – иронически проговорил Путилин. – Отчего бы вам не воспользоваться его советом?
Я молча поклонился в сторону лютого помещика.
– Ах, в самом деле, вот счастливый случай! – воскликнул Ехменьев. – Вы не откажетесь?
– О, с удовольствием! Это моя обязанность!
– Так завтра. Можете?
– А отчего не сегодня? – спросил Путилин. – Раз вы так беспокоитесь…
– Видите ли, ваше превосходительство, супруга моя просила сегодня ее не тревожить. Я предлагал послать нарочного за доктором, но она ответила, что это ее расстроит, что она хочет отдохнуть после припадка, который с ней случился третьего дня.
Путилин выразительно посмотрел на меня и ответил:
– Вы правы, нервнобольных не следует насиловать. Это их больше раздражает.
Обед окончился.
Последнее совещание. Привидение
Опять, как и вчера, темнее тучи черной приехал в свою усадьбу поздно вечером Евграф Игнатьевич, лютый помещик.
– Ох, этот дьявол, этот Путилин! Чую я в глазах его недоброе. Точит он когти на меня, ох, точит.
Тоска, злоба грызут его.
И опять перед ним появился любимый ловчий Сергунька.
– Пей!
И сам протянул, своей собственной дворянской ручкой, холопу верному огромную чару вина.
Болит у того с тяжелого похмелья голова. Обрадовался холоп, духом выпил чару и к ручке барской припал.
– Ну, слушай, Сергунька, сегодняшней ночью опять пробу будем делать.
– С Варварой?
– Нет, не с Варварой, а с той, кто побольше ее этого боится.
– Кто же это, господин милостивый?
– Жена моя, Евдокия Николаевна. Хочется мне ее пощекотать, да такой щекоткой, чтобы она… – Ехменьев, с налитыми кровью глазами, понизив голос, добавил: – Чтобы она больше не мешала мне. Понял, Сергунька?
Грузно подошел Ехменьев к денежному шкафу, вынул из него кипу бумажек и протянул своему развратному наперснику.
– На, держи. Вперед за дело плачу.
Шумит в голове Сергуньки, выпитое вино на старые дрожжи попало. Еще пуще вчерашнего охмелел он, а хмель его всегда несла с собой ярость, хорошо вспоенную его великолепным барином.
– Когда же?
– Да вот, когда все уляжется, успокоится. Часов около двух ночи. Ступай пока!
– А… коли кричать начнет? Вроде, как Варвара…
– Не будет. Все, все, Сергунька, удумал я. А только обязательно сегодня дело надо окончить, потому что дьявол стережет меня. Сегодня не сделаем – никогда не сделаем.
Ушел Сергунька.
Ехменьев пришел к жене.
– Что тебе надо, пьяное чудовище? – вызывающе спросила его Евдокия Николаевна.
Стоит, сама белее полотна, а глаза горят злобой, ненавистью.
– Ого! Со мной, со мной так разговаривать изволите?
– Да, с тобой! Ты думаешь, я тебя боюсь? Ни капельки!
– И… и с любовником своим целоваться опять будете?
Побагровел весь в лице лютый помещик.
– Буду. При тебе буду! Я ненавижу тебя, ты гадок мне, а он, Васенька, мил, любезен сердцу моему.
Рев дикого зверя пронесся по комнате Евдокии Николаевны.
Ехменьев бросился на жену со сжатыми кулаками.
– Постылая! Проклятая! Убью! – Хоть и бледнеет все пуще и пуще Евдокия Николаевна, а сама злобно, вызывающе хохочет.
– Не боюсь! Не боюсь! Изверг пьяный, изверг!
Ехменьев вдруг преодолел свой безумный гнев.
– Хорошо… хорошо-с. Мы… мы сведем наши счеты! – прохрипел он и вышел из комнаты жены.
Было около полуночи. Тяжело ему. Спать хочется. Голова, наполненная винными парами, клонится к мягкой пуховой подушке.
И заснул зверь-человек.
Это был хотя и свинцовый сон, но полный кошмарных видений.
Снится, грезится ему, что он идет по озеру. А озеро-то все из крови. Пенится, хлещет и жалобно стонет кровавое озеро. Страшно ему. Почему вместо воды кровь? Откуда она взялась? Все выше и выше подымаются кровавые волны, грозя его захлестнуть…
И вдруг на пурпурно-красной поверхности озера начинают появляться фигуры. Одна, другая, третья… Изможденные лица, все в крови. Перебитые руки, рассеченные спины плетьми дворянскими, записанными в шестую дворянскую бархатную книгу. И протягивают руки эти мученики к нему и скорбно-скорбно говорят:
– За что ты нас мучил? Что мы сделали тебе худого, изверг?
Ужас охватывает то, что называется у Ехменьева душой. Волосы становятся дыбом.
– Пустите! Дьяволы! Пустите!
И, весь облитый холодным потом, вскочил Ехменьев.