Шрифт:
– Верно!
– О, сколь мудро глаголит ребэ Шолом! – еще более пронзительно выкрикнул «докладчик» – Мордухай. – Честное слово, он заставил бы заплакать мои глаза от слез, если бы я не… смеялся его рождению!
Фанатик-еврей, как пантера, порывисто бросился к столу.
– Если так, господа старейшины кагала, я – сдаюсь. Я больше ничего не могу сказать, если текст нашего священного писания перевирается таким образом!
– Опомнись! – прокатился испуганный крик.
– О, я опомнился уже давно, покарай меня Иегова! Но вы-то, вы-то когда опомнитесь? Только потому, что речь идет о дочери миллионера, вы, верные талмудисты, готовы слагать завет святой Торы к ногам золота? Я – бедный еврей. Но я – честный еврей. Я говорю, что писание гласит: «Если ты изменишь вере отцов твоих, ты должна быть побита камнями». Я все сделал для того, чтобы доставить вам «гойку». Я – рискуя жизнью – дал вам ее и теперь спрашиваю вас: ну, Израиль, благодаришь ли ты меня?
– Убить ее! Убить ее!
– Вы, – продолжал взвизгивать фанатик, – еще сомневаетесь? Вы говорите: «Она не совершила еще проклятого перехода?» Так вы, стало быть, ждете того момента, когда она уже сделает это? Когда проклятый христианин сожмет в своих объятиях розу Ливана? Этого вам надо?!
– Сын мой… сын мой! Ты – настоящий сын Иакова… ты – грозный представитель Адоная. Но пощади бедного Когана! Он – наш лучший, наш вернейший сын. Слушай, сейчас где находится Рахиль?
– Здесь. Клянусь святой Торой, я позаботился, чтобы она была доставлена сюда.
Фанатик еврей сделал возмущенный жест рукою и, подойдя прямо к столу, за которым заседал трибунал кагала, гневно произнес:
– О, пусть золото не испортит вашей совести!
– Мордухай! – гневно ответил ему в тон председатель Шолом.
– Так судите ее так же, как судили ваши отцы таких паскудных вероотступниц!
Перед страшным судом кагала
– Иди, иди, проклятая! – толкал в спину красавицу Рахиль ее палач – Мордухай.
– Позволь мне идти самой! – негодующе, горделиво произнесла красивая девушка.
Это была Рахиль Коган.
Она выпрямилась во весь свой стройный рост и с улыбкой презрения глядела на торжественное собрание.
– Что вам надо от меня?
В эту же минуту в «зале» заседания кагала появилась сгорбленная, старческая фигура старика еврея.
– Вы кто? – набросился на него Мордухай.
Вновь прибывший показывал на свои уши, на свой рот, жестами объясняя, что он – глухонемой.
– Кто это? – спросил председатель кагала.
– Глухонемой. Смотрите, ребэ Шолом: даже глухонемые камни, и те вопиют Иегове об отмщении! – торжественно произнес Мордухай.
– Ты – Рахиль Коган?
– Да.
Как горделиво, как удивительно спокойно звучал голос девушки!..
– Ты, Рахиль Каган, обвиняешься в том, что хотела изменить вере отцов твоих. Правда это?
– Прежде всего я хотела бы знать, кто меня судит. Кто вы?
– Кагал! – погребальным звуком раздался в ушах девушки ответ страшного трибунала.
«Кагал! Так вот он, этот страшный кагал, властно распоряжающийся судьбой бедного еврейства…»
Худо стало Рахили Коган.
Но страшным усилием воли она взяла себя в руки.
– Ах, вы – кагал? Так скажите мне, почему, на каком основании меня грубо вытащили из вагона и поволокли сюда? Как вы смеете…
– Тише! – прогремел голос «председателя». – Вы обвиняетесь в том, Рахиль Коган, что решили изменить вере отцов своих. Правда это?
– Правда.
Горделиво откинулась головка Рахили Коган.
– Что? – взвизгнул кагальный трибунал. Мордухай подскочил к столу и потушил одну свечу в семисвечнике.
– Погибла одна из дочерей Израиля! Горе вам, горе Израилю!
Чем-то бесконечно страшным повеяло в мрачной, душной комнате.
– Ты, ты, дочь Израиля, так откровенно, так свободно говоришь о своем страшном преступлении? Ты бросаешь в лицо твоему божеству такое оскорбление?
Торжественно звучит голос библейского старика.
– Я не оскорбляю Бога. Я не могу оскорблять того, кого люблю всеми помыслами моей души. Это вы – фарисеи – оскорбляете Его!
Волнуется Рахиль Коган.
– Как ты смеешь?! – гремит ей негодующий хор голосов.
– A-а! Вы хотите знать, «как я смею»? Извольте, я вам скажу!
Еще горделивее откидывается прелестная головка «ренегатки».
– Вы – талмудисты. Вы говорите, что бог Иегова запретил переход в иную, чуждую веру. Так. А теперь скажите: почему же вы, мужчины, переходите в «проклятую» христианскую веру? Почему вы, купаясь в «проклятой» купели, кротко говорите: «Крещаюся во Имя Твое, Господи…»
– А-а-ах! – прокатывается по судилищу исступленно-озлобленный крик.
– Вам можно? Вы делаете это потому, что вам выгодно, необходимо сделаться «проклятыми» христианами? А укажите мне такое место в заветах Господа, где бы обман получил оправдание? Вы смеетесь над всеми богами: над русскими, над еврейскими, над магометанскими, буддийскими. Иегова, Христос, Аллах, Будда – для вас звук пустой. Как же вы смеете меня, ради любви и веры в общую справедливость божества, идущую на муки, еще оскорблять? О, великий синедрион, я понимаю, почему ты осудил Иисуса из Назарета!