Похожее на человека.

Ингвиль вздрогнула, ахнула, невольно натянула поводья.

– Не смотри туда, йомфру! – сказал кто-то из хирдманов и дернул повод ее лошади. – Жертвы Одину – не для твоих глаз.

Лошадь шла вперед, а Ингвиль все смотрела, не в силах отвести взгляд. Там, на дубе, раскачивалось под порывами морского ветра тело человека, пронзенное копьем. Лица отсюда не было видно, но ветер трепал длинные пряди светло-русых волос, и только эти волосы Ингвиль узнала. И отвернулась, не смогла больше выдержать этого зрелища. В ней бушевали ужас, тоска, смятение. Она вспомнила свое видение и теперь поняла, кого ждала участь жертвы.

– Не хмурься, йомфру! – крикнул ей Одд. – Он будет висеть так целых девять ночей, но зато Один принял нашу жертву! Он даст победу Торбранду конунгу и сохранит жизнь Хродмару ярлу! И твой отец теперь отомщен!

Ингвиль ничего не ответила. Совершенной за отца мести она порадуется когда-нибудь потом, когда успокоится. А сейчас… Она ехала прочь от усадьбы Можжевельник и от дерева, ставшего Конем Ужаса для невольного всадника, и перед глазами ее стоял тот Виги, которого она знала в детстве, – ловкий, красивый, веселый и дружелюбный. Тот, которого больше нет и никогда уже не будет. Но тот Виги погиб не теперь, а гораздо раньше, когда в него вцепился дракон честолюбия, дающий силу сильным, но отнимающий ее у слабых. И Виги оказался недостаточно силен для этой борьбы. А она сама? Ведь она знала, знала заранее почти все! Почему же она не помешала Виги и тем самым не спасла его?

Опустив голову, Ингвиль смахивала слезы со щек, но они застилали глаза горьким туманом, не давали смотреть. Что такое знание? Это меч, зарытый в землю и ждущий сильной руки, которая оживит его. Для поступков, способных в этом мире хоть что-то изменить, знания недостаточно – нужны воля и сила. Себя саму Ингвиль ощущала сейчас безвольной и бессильной, тонкой былинкой в волнах, которую бурное море судьбы бросает то к надежде, то к отчаянию, то к радости, то к горю. Лишившись отца, потеряв дом и семью, а теперь и родину, она сравнивала себя с деревцем, выломанным из земли без корней.

Впереди виднелась крепкая фигура Одда – Сумасшедший Квитт, никогда никого не слушавший, кроме собственного сердца и совести, спокойно покачивался в седле, готовый ехать, если понадобится, хоть в Нифльхель и уверенный, что и там не пропадет. Он провел Ингвиль через жуткое Ничто, а теперь вез ее в другой, новый дом, который отныне станет для нее родным и единственным. И при взгляде на него Ингвиль вдруг испытала горячую благодарность судьбе, давшей ей опору, в которой она так нуждалась.

«На дар ждут ответа», – так говорил Властелин Битв. Ночью после принесения жертвы Торбранд конунг долго не мог заснуть. Ему вспоминался обряд, в голову лезли мысли, останется ли Властелин доволен их жертвой, чем и как отплатит за нее. И тут же откуда-то всплывали ненужные и неуместные сейчас воспоминания о собственных сыновьях, Тормунде и Торгейре. Тормунду уже сравнялось бы двенадцать лет – он непременно взял бы сына в поход, будь тот жив. А повернись судьба иначе, его отроческое тело сейчас раскачивалось бы на дубе где-нибудь над морем, с копьем в сердце и Стюр конунг ожидал бы ответа от бога войны и победы на свой дар.

В усадьбе было тихо, только во дворе и в сенях слышались шаги и негромкие разговоры дозорных. Покой полнился дыханием и посапыванием спящих хирдманов. От медленно дрожащих языков огня в очаге по стенам ходили тени, похожие на великанов.

Торбранд перевернулся: жесткий, набитый свалявшейся шерстью валик, служивший подушкой, горбился посередине, и от этого было неудобно лежать. Под головой чувствовалось что-то твердое. Запустив руку в изголовье, Торбранд вытащил нечто гладкое, холодное. Ах да!

Сев на лежанке, он повертел в руках золотое обручье, искусно сделанное в виде свернувшегося дракона. Белые звездочки в глазах сверкали холодными бликами, словно покалывали крохотными стальными иголочками. Это обручье отдал конунгу Одд, коротко сказав при этом: «Ему больше не надо». По этим словам Торбранд догадался, что обручье было снято с Виги. Другой обрадовался бы такому сокровищу, но Торбранд отчего-то усомнился. Золотой дракон был прекрасен, но в нем таилась угроза. Только глупый был бы рад наследству от такого неудачливого человека, как Виги сын Стюра.

«Повешу на ясень! – подумал Торбранд, вспомнив дерево в гриднице Аскегорда. – Где лошадка, там и уздечка». Эта мысль вдруг принесла ему облегчение – значит, боги одобрили ее. Снова засунув обручье под изголовье, конунг улегся поудобнее, закрыл глаза, стараясь заснуть.

Вдруг в душном покое повеяло свежим прохладным ветерком – открылась дверь. Торбранд поднял веки. От порога к его лежанке неспешно шел высокий человек в сером плаще, в шапке, надвинутой низко на лоб и закрывающей один глаз…