Небрежно брошенное: «Мне надо еще заехать на Грановского» — звучало ничуть не хуже, чем английский эквивалент — «У меня сегодня совещание в палате лордов» или «Я вечером — на приеме у королевы». Нет, не только не хуже, а, пожалуй, даже лучше, потому что нутрянее, ближе к земле, к сокам, к самым основам жизненного существования. Вы говорили «на Грановского», а подразумевали, что на столе в вашем доме не переводится высочайшего качества здоровая и полезная пища, недоступная простым смертным. А во вторую очередь — что вы тем самым признаны существом особой, высшей категории.

Из специальной книжечки выдирали у ответственного товарища талончики спецпитания, за которые можно было либо закусить прямо здесь, на месте, либо — что было особенно популярно — собрать котомку с собой. А в ней — и черная и красная икра, и крабы, и дивный балык со слезой, и осетрина всех видов копчения, и угорь, и семга, и огурчики нежинские, особой мариновки, и грибочки белые, не говоря уже об удивительном сервелате «Столичном» и тающей во рту «Докторской» колбасе. И много, много чего другого, столь же замечательного. И чего ни за какие деньги нельзя было купить в обыкновенных магазинах.

А напротив лечебной столовой — знаменитый «номер три», розово-абрикосовый красавец-дом классического стиля, блестящее творение архитектора Александра Мейснера, с потрясающими орнаментальными эркерами и лепниной, с высоченными, под четыре метра, потолками в пяти-, шести- и даже девятикомнатных квартирах, которые когда-то распределялись самой высшей Инстанцией — тем же товарищем Сталиным. До войны здесь обитали члены ПБ и некоторые крупнейшие деятели второго эшелона, главы важнейших наркоматов, а после войны — маршалы. (Но не каждый маршал, опять же, мог здесь жить, это Иосиф Виссарионович определял, кому здесь проживать по чину было, а кому — нет.)

Кроме лечебной столовой, на Грановского располагались и другие объекты легендарного и таинственного Четвертого управления, пациенты которого в результате забот медиков и правильного питания жили в среднем на 10 лет дольше, чем остальное население. Была здесь, в том числе, и небольшая спецбольница, оборудованная не хуже самой дорогой швейцарской клиники.

Здесь и обитал уже несколько дней товарищ Фофанов, Григорий Ильич, давно уже забравшийся на такие высоты, где за пайком на Грановского не ходят — для доставки продуктов были специально для того обученные люди.

Оглядываясь назад, Фофанов понимал, конечно, что у каждого, кто достиг Олимпа, должно было за время карьеры случиться два-три невероятных, исключительных прорыва. Иначе просто не успеть за жизнь одолеть все ступеньки лестницы. Насчет своих особых талантов, в отличие от коллег по Политбюро, Фофанов не обольщался. Ну, должны, наверно, присутствовать какие-то минимальные волевые качества. Но главное было — все же оказаться в нужном месте в нужный час. Понадобиться почему-либо кому-то из небожителей. И лучше всего такому, кто быстро шел на самый верх. Как это произошло с ним, с Фофановым: он попался на глаза будущему Генеральному в тот самый момент, когда тому срочно нужно было формировать свою команду. Вот так и попал Фофанов в ЦК, встал на крутую дорогу.

Познакомились они на закрытом идеологическом совещании. До этого Фофанов три года всего проработал в Институте мировой экономики и международных отношений, куда один старый знакомый перетащил его из МГУ. Да и то сказать — вот ведь роль случая в истории! На совещание то роковое попал он только потому, что пришлось подменять в последний момент внезапно заболевшего ученого секретаря. Сунули ему в руки готовый доклад, сказали: прочитай с выражением. Ну, это Фофанов как раз умел, недаром же в школьном драмкружке играл и катаевского гимназиста, и английского богача.

И так лихо прочитал свой доклад товарищ Фофанов, что привлек к себе внимание. Вроде те же скучные, пустые слова, навязшие в зубах формулы. Но его паузы и интонации вдруг придали им какой-то новый, вроде бы неожиданный смысл. Даже некий блеск. Некоторые в зале испугались слегка. Другие хмурились: что за опасные нововведения? Третьи, наоборот, кивали одобрительно.

Пару дней спустя будущий Генеральный пригласил Фофанова в ЦК для беседы. А еще через несколько дней его на целую неделю забрали на цековскую дачу, включили в группу «писателей», среди подмосковных сосен сочинявших доклад к очередному юбилею Ильича.

Ветераны группы смотрели на Фофанова с подозрением, щурились, но упустили момент, когда его легко можно было потопить. Еще пара дачных поездок — и Фофанова взяли в аппарат ЦК — консультантом. Он сильно тогда удивился — потому как особых успехов за собой не заметил. Ну, предложил три-четыре более или менее удачные формулировки, поначалу принятые, но потом в окончательный текст так и не попавшие. Странно, ей-богу.

И потом тоже ничего особенного Фофанов не совершил, но почему-то скакнул в заместители заведующего отделом — великий, незабываемый прорыв в его карьере.