Шрифт:
— Бред какой-то, — негромко пробормотал Фофанов, опасливо косясь на посетителя. «Психиатрия, — пронеслась мысль, — явная психиатрия».
Тем временем в дверь постучали, и в палату заглянула дежурная сестра Оля.
— О, простите, — испуганно сказала она — видно, забинтованный на нее так подействовал, — простите, я не знала… я попозже зайду…
Чего она не знала, осталось не совсем понятным, но так или иначе медсестра быстренько исчезла, притворив дверь. Фофанов сам себе удивился: почему он не воспользоваться ее появлением, не поднял тревогу, не попытался от забинтованного избавиться. Почему промолчал.
Отчего бы это? И, как утопающий за соломинку, уцепился за пришедшее в голову объяснение — посетитель мог оказаться двоюродным племянником Генерального. Кто-то вроде что-то такое говорил, что тот разбился недавно на мотоцикле, что ли. «Да, но при чем тут Буня? Буня-то в таком случае при чем?» — ехидно вопросил внутренний голос, но Фофанов решил его проигнорировать, а то у него и так от происходящего голова разболелась.
— Спать пора, — сказал вслух.
Забинтованный покорно кивнул головой, заерзал на стуле, неуклюже попытался засунуть бумажки с рисунками в свои бинты, потерпел в этих попытках поражение, горестно вздохнул, огляделся вокруг, не нашел, видимо, куда еще их пристроить, и в итоге сложил листочки на тумбочку в изголовье фофановской кровати. Фофанов было запротестовал, но посетитель быстренько встал, заковылял к выходу… «Пусть себе, — подумал Фофанов, — пусть себе уходит, а то еще пристанет снова, сумасшедший. А рисунки я ему через медсестру потом передам».
Когда забинтованный исчез наконец за дверью, Фофанов испытал невероятное облегчение. «Можно книжку почитать, и баиньки. «Время» сегодня смотреть не буду, мне и так уже нервы потрепали, почитаю Булгакова — и на боковую». И уже извлек Фофанов книгу, как всегда, с физическим почти наслаждением представляя себе, как погрузится сейчас в очередной раз в свой любимый «Театральный роман», как в дверь опять постучали, и вошла Олечка с набором лекарств и травяным чаем на тележке. И тут же выяснилось, что передать через нее рисунки не удастся.
— Куда ваш посетитель делся? — удивилась она. — Ой, извините, поняла!
И медсестра показала головой на дверь туалета и хихикнула. Видно, ей звук какой-то почудился, оттуда идущий.
— Да нет, — чуть раздраженно сказал Фофанов. — Никого там нет. Товарищ ушел уже.
— Как ушел? Мимо поста никто не проходил.
— Так он, наверно, направо ушел, в палату свою.
— В какую палату, Григорий Ильич? У нас на этаже, кроме вас, никого нет сейчас…
— Ну, значит, вы не заметили, как он мимо вас пробрался.
Медсестра ничего не сказала, только поджала губы: дескать, зря обижаете, никто мимо меня не прошмыгнул бы, да что толку с вами спорить. Молча стала расставлять мензурки на тумбочке, потом заметила рисунки, не выдержала, сказала:
— Ой, как здорово вы рисуете, Григорий Ильич!
Фофанов покосился на оставленные забинтованным листы, пробормотал:
— Да нет, куда там… я и круга-то ровного начертить не способен… Не то что такое…
— Ой, а кто же тогда так рисует? В семье вашей кто-то?
«Вот ведь любопытная какая», — раздраженно подумал Фофанов. Хотел промолчать, но потом почему-то сказал правду:
— Нет. От этого осталось… в бинтах который.
Медсестра почему-то всплеснула руками.
— Надо же! А кто это вообще-то был, Григорий Ильич?
«Хотел бы я знать», — подумал Фофанов, а вслух пробормотал:
— Так, один. На Гэса Холла похож.
Медсестра взглянула испуганно, видно, не поняла… Но опять задержалась у изголовья.
— Непонятно, что и нарисовано — странное что-то… Но глаз не оторвешь, завораживает.
Она стояла и смотрела на рисунки как зачарованная.
Фофанову это, в конце концов, стало надоедать. Фамильярность какая-то, в самом деле. Неужели и до прислуги слухи уже дошли, что он не любимец богов больше? Фофанов уже даже собрался сказать Олечке что-нибудь резкое, неприятное, напомнить ей, что пока он для нее по-прежнему небожитель. Но тут случилось вот что: в туалете раздался явственный звук спускаемой воды. Олечка вздрогнула.
— Ох, да вы шутник, Григорий Ильич!
И испуганно бросилась вон из палаты.
2
Сбежать с дачи Гречихина оказалось даже легче, чем Софрончук предполагал. Идиоты поместили его в подвал, и даже оконный шпингалет толком не проверили, Софрончук справился с ним в два счета. А дальше, как он и предвидел, все было еще проще: объект был хорошо защищен от проникновения снаружи, но никто не задумался над необходимостью затруднять движение в обратном направлении. Не впускать — об этом позаботились, не выпускать — в голову такое никому не приходило. Накинув пиджак на колючую проволоку, Софрончук легко подтянулся («в неплохой я все-таки форме для своих сорока семи!») и в секунду перемахнул через забор. Сигнализация внутри немедленно загудела, наверняка и камеры засекли его удаляющимся от периметра, но никакого механизма — «догнать и вернуть» не существовало. Не лагерь ведь, поди, не зона, не тюрьма. «Тюрьма в данном случае не внутри, а как бы снаружи», — пришла в голову странная мысль. Вызвали, конечно, подмогу, но пока она подъехала, Софрончук уже успел, не торопясь, пройти через лес, выйти на шоссе и поймать попутку.