— Ну не знаю… я же не рассчитывала ни на что… И ясно, что Палым… то есть Александр Павлович, не был богатым человеком… Жил на пенсию инвалида войны… Но морально мне приятно, конечно… И если там есть что-нибудь такое, чтобы оставалось на память о нем… Я была бы счастлива.

— Ну не знаю, не знаю… Денег 19 рублей 71 копейка на сберкнижке. Несколько книг. По истории философии. Вот список. Отдельно в завещании перечислены три предмета. Во-первых, Библия 1781 года издания, в кожаном переплете. Во-вторых, книга религиозного содержания — «Наставления Епископа Бежицкого». В-третьих, личные дневники гражданина Полымова. Вот про них сказано, что они предназначены лишь для гражданки Шониной Натальи Андреевны, доверительно. Конфиденциально. То есть только для ваших глаз. В случае если вышеозначенная гражданка Шонина откажется принять наследство, дневники должны быть уничтожены. Будете отказываться?

— Нет, нет, что вы! Это было бы с моей стороны очень некрасиво. Свинство просто.

— Ну, дело ваше…

Зинаида Львовна снова поджала губы, видно было, что Наташа ей совсем не симпатична.

— А когда можно будет получить дневники?

— Вы, видно, плохо слушали, что я вам говорила! Полгода срок. Если через шесть месяцев завещание не будет оспорено, сможете получить все сразу — и книги, и дневники. И деньги — 19 рублей 71 копейка.

— Я понимаю… но ведь дневники все равно никому, кроме меня, не предназначены. Они должны быть переданы мне — или никому. А с остальным… с остальным можно вполне подождать.

— Закон есть закон. Теоретически и это положение завещания может быть оспорено…

— Кем? У него и родственников, как я понимаю, никого не осталось.

— Что значит «кем»? Да кем угодно. В том числе и государством. Если вдруг окажется, например, что нечто из завещанного представляет собой чрезвычайную историческую или художественную ценность.

— Личные дневники одинокого инвалида войны? Или пара потрепанных книжек? Чрезвычайную ценность? Или, может быть, его гигантские сбережения потребуются государству, чтобы пополнить убывающий золотой запас страны…

— Вы напрасно зубоскалите и тем самым демонстрируете свой правовой нигилизм, безграмотность и пренебрежение к закону.

Зинаида Львовна надулась.

Наташа решила, что время с помощницей больше терять не стоит… Она вздохнула и сказала мягким, спокойным тоном:

— Скажите, а есть у вас директор? Или как он называется — главный юрист? В общем, начальник, руководитель?

— Можете написать жалобу, — ехидно сказала Зинаида Львовна.

— Нет, писать жалобу я не стану. Зачем? Но вот поговорить с начальником — можно было бы. Вдруг он войдет в положение, смилостивится… А то бог его знает, что будет со мной через полгода… И где я буду.

В глазах нотариуса сверкнула какая-то злорадная искра.

— Предупреждаю, разговор будет вполне бесполезный… только время зря потратите — и свое, и наше… Но, если вы настаиваете, пожалуйста, попробуйте записаться на прием к товарищу Полупьянову Сергею Николаевичу… если он найдет время… а я ему кратко изложу суть дела.

Зинаида Львовна не скрывала, как ее веселит перспектива встречи Наташи с начальником. И более или менее понятно было, какую интерпретацию сути дела доведется услыхать сиятельному Сергею Николаевичу…

Наташа не успела еще дверь за собой закрыть, как Зинаида Львовна уже схватилась за телефон.

В приемной ее вдруг осенило, что нужно было бы собрать предварительную информацию. И хотя это было совсем не в ее стиле — приставать с расспросами к незнакомым людям, — она решила на этот раз преодолеть свою натуру.

— Простите, — сказала она, обращаясь ко всем сидящим в приемной сразу, — есть здесь кто-нибудь к Полупьянову?

Самый мрачный человек в очереди поднял мутные глаза, сказал:

— Ну я…

— Вы с ним уже встречались?

— Да ни в жизнь, — сказал тип и отвернулся. Кажется, был в таком тяжком похмелье, что никакие красивые женщины его не интересовали.

Зато вдруг вскинулся другой какой-то тип, сидевший в дальнем темном углу.

— Я в прошлом году был на приеме у Полупьянова… Но больше я к нему не ходок…

— Почему вы остались недовольны?

— Нотариус он, наверно, грамотный… фамилии не верьте, человек трезвейший… Но лучше бы пил и курил. Черствый как сухарь… машина, робот. Никакого сострадания от него не дождешься ни за что. По-моему, никакие человеческие чувства ему не ведомы.

— А зачем вам в юристе эмоции да сострадания всякие?

— Не, не скажите… в нашем государстве закон что дышло, как повернул, так и вышло… А мне надо по совести, с понятием… так что я уж лучше к Зинаиде Львовне, она по сравнению с Полупьяновым входит в положение.

«Вот это да, — подумала Наташа, — из огня да в полымя… может, действительно не буду времени терять?»

Но все же по инерции пошла к секретарю — проситься к Полупьянову. Выяснилось, что попасть к нему на прием можно только через три недели.