— Эй, вы, убирайтесь отсюда, — сказал он, — уносите ноги, сопляки! Я и без вас управлюсь!

— Но не без меня! — буркнул Хорбер и встал рядом с Шольтеном. Плечом к плечу.

Один за другим поднимались остальные и становились рядом, пока Зиги Бернгард не остался один. Он сидел на корточках на восточной стороне моста, хлюпал носом и ждал.

Дождь усилился. С неба лило и лило без конца. Плащ-палатки и маскировочные куртки уже давно набухли. Теперь материя всасывала воду, и все семеро до костей промокли. С касок вода стекала на плечи и впитывалась в ткань.

Шольтен стянул плащ, дал Хорберу в руки один конец, а другой стал выкручивать. Целые потоки мутной желто-зеленой воды потекли на мостовую.

— Ну что за свинство, черт подери!

Но вот, наконец, что-то нарушило это нудное, изнурительное ожидание. Какой-то штатский с восточной стороны поднялся на мост и подошел к ним.

— Что вы тут делаете? — Он как-то странно пришепетывал. — Расходитесь по домам, не заваривайте здесь кашу. Война все равно проиграна.

Шольтен сообразил, почему этот штатский шепелявит. У него нет зубов. Наверно, потерял вставную челюсть или оставил ее дома, чтобы не посеять под конец войны. Новую челюсть достать не так-то просто.

Шольтен и Хорбер спокойно дали этому типу выговориться. На какой-то миг черноволосый Шольтен даже посочувствовал ему: «До чего же он ничтожен по сравнению со мной, до чего же ничтожен!» И вдруг ни с того ни с сего в нем вспыхнула ярость.

— Мост будем оборонять, приказ генерала!

Хорбер с удивлением взглянул на товарища — тот говорил, как взрослый, хладнокровно и резко. И тут до него дошло. Шольтен говорил в точности, как генерал. Он подражал ему, но от этого становилось как-то не по себе. Шольтен закричал. Юношеский высокий голос, который казался всегда таким ровным и бесстрастным, сорвался.

— Что вам здесь нужно? Прячьтесь скорее в свое убежище! Живо!

Штатский смотрел на них, не понимая. В глазах его был ужас. Потом он зашагал, прошел пять, десять метров и вдруг помчался, словно его травили собаками, и исчез.

Семеро подавленно молчали.

И тут Хорбер рассмеялся, он прямо давился со смеху, хватался за живот.

— Видели? — заливался он. — Ускакал, как кенгуру!

Но смех был какой-то ненастоящий. Все почувствовали это, а Шольтен сказал:

— Не подавись!

Бернгард уже не плакал. Первым заметил это Хагер, он сказал Борхарту, тот — Форсту, и, наконец, новость дошла до Шольтена.

Тот не спеша направился к маленькому Зиги, похлопал его по плечу:

— Успокоился, малыш? Все не так уж страшно.

Тут кому-то понадобилось узнать, который час.

Только у Хорбера и Мутца были часы, но они стояли, ведь часы надо заводить, если хочешь, чтобы они шли. Об этом оба как-то забыли. Часы на ближайшей церкви показывали десять. Десять часов утра, в том, конечно, случае, если часы идут.

— Завтрак, — объявил Хорбер и снова принялся за колбасу.

Дождь был уже не такой сильный, на западе стало проясняться. Все вдруг почувствовали голод и вспомнили о неприкосновенном запасе. Но только они вошли во вкус, как послышался гул самолетов. Любому бывалому солдату такого предупреждения было бы достаточно, но семеро продолжали ковыряться в своих банках.

И вдруг над головой разверзлось небо.

Мутц первым увидел самолеты.

Он сидел на своей каске, выковыривал пальцем мясо из банки и упорно грыз сухарь. Сухарь не поддавался, он был как каменный.

Но тут Мутц увидел самолеты. Два двухфюзеляжных самолета. Должно быть, «лайтнинги». Они прошли высоко над мостом.

Мутц проводил их взглядом и продолжал есть. Через минуту шум моторов превратился в оглушающий адский рев.

Как молния пронеслись самолеты над мостом, в воздухе раздался короткий свист, затем страшный вой, рев, и с неба что-то упало, какие-то штуковины, похожие на продолговатые коробки.

Падали они наклонно прямо на мост, одна, вторая, третья, а, четвертая ушла за парапет.

Коробки подпрыгнули на метр или полтора в воздух, затем раздался треск — и тишина. Шум моторов заглох, исчез. Глухие раскаты замирали вдали.

Шольтен лежал ничком на каменных плитах.

Он с ходу бросился плашмя так, что расшиб колени. Вспомнился Шаубек («Лечь, вста-ать, бегом! Лечь, вста-ать, бегом! Лечь, вста-а-ать, бегом!»).

Постепенно все поднялись. Ужас охватил их. И когда, сбившись в кучу, бледные как полотно, они взглянули друг на друга, одна и та же мысль пронзила всех — нет Зиги Бернгарда.