Действия властей по отношению к Вере Засулич вызвали у множества людей негодование, переходящее в ненависть. Великий Лев Толстой громогласно заявил, что это «правозвестие революции», а великолепный Иван Тургенев публично и для всех сказал, что это «Знамение времени, взбудоражившее Европу». На России остановился зрачок мира и в окружении Александра II началась паника. Вдруг появился полусамодержавный слух, что Трепов просто казнокрад-мздоимец-самодур и только поэтому в него стреляли. Все общество знало, что назначивший Трепова градоначальником император посетил его через три часа после покушения и не хотел оправдания Засулич. Причем тут законность, если я – самодержавец! За март 1878 года Александр II получил небывалое в русской истории личное моральное поражение, и весь мир обсуждал его. Даже не настроенные оппозиционно и весь мир обсуждал его. Даже не настроенные оппозиционно подданные стали думать, что революционеры и просто девушки своими выстрелами защищали не только всероссийские права человека, но их чувство собственного достоинства, и такого опять еще никогда не было в русской истории. Первый политический выстрел, который позже назвали террористическим актом, прогремел в защиту гражданских прав и за оскорбленную честь беззащитной поруганной личности. Имперские города заклеили прокламации: «Каждый, кто не за правительство, должен быть против него».

Вместо смены сановников-самодуров, дела об их оскорблении, о сопротивлении властям были переданы из судов присяжных в военные суды и особые совещания. Политические дела еще сильнее фальсифицировались, а немыслимые по жестокости приговоры стали еще суровее. В обществе нарастало озлобление, и в мае в Киеве зарезали фактического руководителя местных жандармов барона Г. Гейкинга. Газета «Земля и воля» писала: «Террористы – это не более, чем охрана наших пропагандистов в среде народа от предательских ударов врагов. Землевольцы стали придавать большее значение дезорганизаторской группе. Революционеры стали говорить, что если мирные усилия по устранению государственного произвола и насилия невозможны и бесплодны, то остается прибегнуть к физической силе, вооружившись кинжалом и револьвером. В партии начались разговоры о применении в борьбе с властью динамита, защищавшего свободолюбивых подданных от адских казематов Петропавловской крепости. Революционеры-пропагандисты и агитаторы стали превращаться в террористов.

В день освобождения Засулич кабинет министров разрешил пороть мужчин и женщин – крамольников. Главноуправляющий Третьим отделением и начальник Корпуса жандармов генерал-адъютант Н. Мезенцев заявил, что социалисты должны сурово караться. По его инициативе в сорока километрах от Харькова был построен Новобелгородский каторжный централ для политических с ужасающими условиями. Многие выдающиеся люди российского общества вслух поражались тупости и бездарности окружения Александра II, бездушных и безграмотных царедворцев, безнравственных рабов власти. В хаосе беззакония в империи землевольцы вместо слов «пропаганда, агитация, просвещение» стали употреблять слова «кинжал, револьвер, месть».

Южная группа бунтарей во главе с Валерианом Осинским стала называть себя Исполнительным комитетом, и бунтари перестали сдаваться жандармам без сопротивления. Империя увидела их листовки с печатями, на которых скрестились кинжал, топор и револьвер.

Летом в оппозиционной среде призыв «В народ» сменился на призыв «К делу!» и «Пуля действеннее слов!» .Жандармы для улучшения отчетности арестовывали людей по малейшему подозрению или хотению, по выбитым показаниям малолетних, по письмам, по произвольным обвинениям и этим увеличивали число революционеров. Нахождение множества оппозиционеров и просто сочувствовавших и случайных людей в тюрьмах без суда годами, жесточайшие приговоры за мысли, разговоры и чтение книг в обществе стали называть зверствами, облеченными в юридическую форму. Письма из тюрем с описанием издевательств тысячи людей передавали из рук в руки, плакали, затем негодовали и потом ненавидели, и массово обсуждали лозунг «Каждому бандиту с государственными удостоверениями – своя Засулич!» Созданный Мезенцевым каторжный централ для политических уже назывался «Домом ужасов», в котором заживо погребали людей. В обществе обсуждали тему, что против нагло издевающейся над законами власти, не выражающей волю большинства подданных, можно использовать все способы борьбы, потому что это не имперская власть, а плохо организованный произвол.

Сменивший в Киеве зарезанного Гейкиннга жандармский поручик Георгий Судейкин ввел в студенческую среду девушку-провокатора, и в начале января 1879 года с боем и стрельбой на ее квартире арестовал всю группу бунтарей Валериана Осинского, проводивших там совещание. Бунтари не стали сдаваться, и в квартирной атаке погибло несколько революционеров и жандармов, Судейкин сам застрелил двоих. Против бунтарей, остававшихся в живых, не было никаких улик, и Третье отделение стало затягивать следствие. В феврале 1879 года в Харькове в карету генерал-губернатора Д. Кропоткина, двоюродного брата известного революционера Петра Кропоткина, впрыгнул бунтарь Г. Гольденберг, застрелил его и благополучно скрылся. Политические репрессии усилились еще и еще, и за то, что у Осинского и двух его товарищей при аресте оказались револьверы, из которых они не стреляли по жандармам, их приговорили к казни. В мае 1879 года их повесили и все время казни по приказу прокурора Стрельникова военный оркестр играл разухабистую «Камаринскую». Сначала казнили двух товарищей главного бунтаря, который полностью поседел за эти пять минут. Затем долго и специально мучительно вешали самого Валериана Осинского так, чтобы он долго, долго, долго задыхался, и участники казни с ужасом и отвращением рассказали нерассказываемые подробности повешения «Земле и воле» и передали ей его предсмертное письмо. В обществе узнали о кошмарной двадцатиминутной агонии Осинского, и главный садист-палач с несусветной наглостью и безнаказанной уверенностью заявил, что революционера за грехи так наказал бог. Если бы он знал, что через два года его казнят за садизм и издевательства и подлость и фальсификации доказательств, он бы возможно, не богохульствовал и не кощунствовал. При его расстреле революционеры «Камаринскую» не играли.

Оппозиционеров и просто тех, кто умел думать, Третье отделение стало ссылать без суда за то, что они думали против монархии, и не додумали. Если бы они додумали, их бы отправили на каторгу в Сибирь. Идеолог «Земли и воли» Николай Морозов писал, что невидимая политическая сила убийства вызывает на суд и судит сановных преступников, и сильные мира сего с высоты своего могущества валятся в мрачную и бездонную пропасть. В начале августа 1879 года главный жандарм и полицейский Н. Мезенцев потребовал ужесточения невменяемых репрессий против землевольцев и к смертной казни за передачу партии своего состояния был приговорен Дмитрий Лизогуб, хотя по закону его могли только сослать. Лизогуба казнили и в подпольной среде его теперь вспоминали, как «святого революции», но Мезенцев до его казни дожить уже не успел. Благодаря и его усилиям партизанская война «Земли и воли» с Зимним дворцом перешла в открытую фазу, которая начала волновать имперское общество все больше и больше. Внутри «Земли и воли» Александр Михайлов, Александр Оболешев, Александр Пресняков, Александр Квятковский, Николай Тютчев, Сергей Кравчинский и Николай Морозов создали группу «Свобода и смерть», которая стала пропагандировать среди революционеров террор против надругательств над человеческой личностью, грубого невежественного произвола и подавления любого свободомыслия с помощью жестоких беззаконных расправ. Революционеры всерьез хотели вызывать на дуэль одиозных холопов самодержавия, но было ясно, что вместо себя они отправят не пистолет с одной пулей, а жандармский дивизион. Дискуссия о том, можно ли совершать политическое убийство исподтишка, из-за угла, в спину, закончилась единогласным «нельзя».

Дезорганизаторская группа активно прикрывала пропагандистов и агитаторов от провокаторов. Летом 1879 года она уже могла читать копии донесений провокаторов в рабочей среде. Пока еще немногочисленные рабочие Петербурга боролись против снижения расценок на свой труд, за то, что у них из заработка вычитали не одну копейку за ежедневные два стакана кипятка из стоящего в цехе бака, за то, чтобы в этот бак наливали чистую невскую воду, а не вонючую жидкость из Обводного канала. Дом у Цепного моста был завален полуправдивыми, полулживыми донесениями полуагентов с петербургских фабрик и заводов, о том, что рабочие Путиловского заводя готовят такую штурму, что чертям тошно будет, что рабочие скандалят из-за задержки жалованья, что рабочие завода Берда усиливают свою преступную пропаганду и подстрекают всех к беспорядкам, что на заводе Семянникова рабочие готовят восстание, что рабочие завода Макферсона скоро передушат всех волков и с правительством расправятся. Всех присутствовавших при разговорах провокаторы поименно перечисляли, называли их товарищами и единомышленниками, писали, как они реагируют на бандитские слова, чтобы жандармам можно было определить, кто побежал потом доносить, а кто нет. Донесения читал лично Н. Мезенцев и командовал ссылать без суда всех говоривших и не доносивших в Архангельскую губернию, излюбленное одно время место ссылки.

Рабочие от Путиловского района до Пряжки, и от Васильевского острова до Шлиссельбургского тракта вырабатывали приемы самозащиты от предателей и провокаторов. В рабочем Петербурге Дезорганизаторская группа играла крупную роль. Группа террористов впервые появилась под влиянием возникшего массового рабочего движения и для его охраны от шпионов Третьего отделения, лгавших для увеличения своих провокаторских доходов. Впервые Дезорганизаторская группа создала особую боевую дружину в 1877 году, охранявшую демонстративные похороны рабочих Порохового завода, погибших из-за пренебрежения хозяев правилами техники безопасности. Грозой шпионов стал Александр Пресняков – «высокий блондин с рыжеватыми усиками и маленькими прищуренными глазами, светившимися холодным и стальным блеском». В рабоче-революционной среде активно обсуждали роман Виктора Гюго «История одного преступления»: «Ты убил человека! – Нет, шпиона». Сам А. Пресняков, рабочий-металлист, говорил: «При чем тут жалость? Ведь убиваем же мы вредных животных, а шпион – это самое вредное животное в мире. Вы подумайте, сколько зла наделал бы этот предатель, если бы остался жив, сколько народу из-за него пропало бы в тюрьмах, на виселице, на каторге. Тут не до жалости, тут одно: либо он, либо мы, и больше ничего». Дезорганизаторы убили провокатора, выдавшего жандармам Марка Натансона и еще многих товарищей, оставив на груди убитого записку: «За народное преступление, наказание за шпионство».