На занавесе – хрестоматийный пушкинский профиль с бакенбардами, за которым сверху подглядывает амур. Публика в малом зале располагается просторным амфитеатром, крутые лестницы ведут на галерею, где находятся покои героини водевиля – Натальи Павловны (Галина Тюнина) и спальня заезжего графа. На платформе под колосниками – Сочинитель с пером, гитарой и подзорной трубой (он же сосед Лидин) в портретном гриме Пушкина (Кирилл Пирогов). Вся комедия преподносится зрителям в его вольном пересказе, он ведет действие – представляет персонажей, дает им остроумные характеристики, суфлирует и выручает в пикантные моменты, подглядывает и подсмеивается. Иногда они с Барином (Максим Литовченко), шикарным гусаром в прошлом, ныне пробавляющимся забавами с горничной Парашей (Мадлен Джабраилова) и невинным пьянством под видом охоты, поют под гитару «Где друзья минувших лет?» на стихи Дениса Давыдова, романс «Цветок засохший, безуханный, забытый в книге вижу я» или сокрушенное «Жомени да Жомени, а об водке – ни полслова!». Максиму Литовченко удается так великолепно интонировать в трех регистрах имя жены «На-та-ша!» (порой сбиваясь на «Па-ра-ша!»), что «работает» даже минимум текста.

«Граф Нулин» – это пиршество деталей, забавных находок, предметных эквивалентов поэтическому слову, это игры рифм с жестами, позами, акцентами и миром изящных мелочей – калош, цилиндров, графинов, яблок, саквояжей. Та манера, с которой актеры преподносят поэтический текст, чуть подчеркнуто артикулируя и акцентируя рифмы твердым, не сглаженным финалом каждой строки, в последующих частях спектакля получит полное развитие. Пока же перед нами живая поэзия, не заболтанная по-бытовому, а отточенные стихи в такой кристальной чистоте, что аж звенят, как хрустальные клавиши челесты. Герои подхватывают текст «с подачи» друг друга, строки, словно кольца серсо, перелетают от одного к другому: «В последних числах сентября, презренной прозой говоря…»

Однако и деталей рассыпано повсюду щедро. Здесь и «роман классический, старинный, отменно длинный, длинный, длинный», страницы которого листает в такт скучающая героиня, и Параша в бархатном господском капоте, «наперсница ее затей», и слуга-француз со своим «allons, courage!» (Олег Нирян), и «опасно раненный, печальный» экипаж с единственным оставшимся в живых колесом, и слуги Филька-Васька, оборачивающиеся то конем, то скрипящими дверьми.

Прелестны сетования графа (это, правда, «от себя», «сверх» Пушкина и подозрительно напоминает монолог Чацкого про «дым Отечества»), как бы французский подстрочник монолога Нулина, бранящего святую Русь, холеру, гололед, дикость и вздыхающего: «О,Paris!» Легким намеком на грядущий сюжет «Каменного гостя» звучит водевиль Паэра «Капельмейстер, или Прерванный ужин», в духе домашнего музицирования исполненный хозяйкой и гостем на два голоса. Откровенность заигрываний обоих балансирует на грани дозволенного. Наталья Павловна кокетничает, отставляя ножку и пожимая кавалеру руку. А как граф «к ней подвигает свой прибор», недвусмысленно взбираясь на стул, как он инспектирует наряд хозяйки на предмет «все это к моде очень близко», как его рука трепещет вокруг ее талии и так далее… Пластическая свобода Карэна Бадалова позволяет ему не только продемонстрировать балетную растяжку в первом выходе, исполнив шпагат на разъезжающихся платформах, но и устроить целый дивертисмент из бесславного соблазнения и погони. «Или – или!» – и истомленный желанием граф, кипящий, как самовар, «пока не отвернула крана хозяйка нежною рукой», крадется со свечой в спальню хозяйки, теряя шлепанцы, путаясь в полах халата и исторгая стоны вожделения, когда на его пути огонь свечи выхватывает откровенные фрагменты гигантского гобелена по картине Рубенса «Тарквиний и Лукреция». Но, получив пощечину и с ужасом восклицая под «Летучую мышь» Штрауса: «Какой позор, о Боже мой!», «Тарквиний новый, на все готовый» носится по дому, обнаруживая своих и чужих слуг в объятиях друг друга, обрывая занавеси в попытке скрыться. Переполох успокаивается, гобелен повешен вверх ногами, Филька-Васька валятся в кучу, и ночь до рассвета наполняется чудесными звуками – храпами, вздохами любви, в которых участвуют люди, лошади, собаки, куры, гуси – словом, все живое в имении.

Атмосфера неги и неловкости сменяется натянутым завтраком, Сочинитель подсказывает сверху темы разговора: «О чем, о чем, о том, о сем», диалог прокручивается вторым дублем, становясь все более непринужденным – и о дыме отечества («несладок, неприятен»), о театре («сиротеет»), об умах («развиваться начинают»). Под увертюру Россини к «Вильгельму Теллю» вваливается хозяин с облезлой шкурой вместо шарфа: «Наташа, там, за огородом, мы затравили русака!» Опозоренный граф ретируется, зато слугу-француза Параша тепло провожает.

А почему не сложилась мимолетная интрижка? Все было сказано в откровенной реплике хозяйки (а с красотой голоса Галины Тюниной, вложившей в него все возможные сексуальные вибрации, мало кто может соперничать): «Смеялся Лидин, наш сосед. (Пауза). Помещик (Пауза, мечтательно). Двадцати трех лет». Какая уж тут супружеская верность: просто место сердечного друга занято. И кем – молодым красавцем, подозрительно похожим на Пушкина.

Спектакль Петра Фоменко внутренне «зарифмован» – все его части затейливо, через полунамеки и ассоциации, переплетены и сцеплены между собой. Исполнители, меняя роли, переходят из одной пьесы в другую, изящные костюмы XIX века (великолепная работа художника Марии Даниловой) стилизуются под более раннюю эпоху в «Каменном госте» с тем, чтобы вылиться в окончательную фантасмагорию бесовского маскарада в «Фаусте». Сосед-любовник из водевиля превращается в первого любовника Дон Гуана, а потом – в отчаявшегося Фауста, провинциальная барыня – в безжалостную Донну Анну и призрак Гретхен, безобидный Граф с дьявольским моноклем – в шута Лепорелло, а затем – в печального и мудрого Мефистофеля.

Вторая часть – «Каменный гость» под названием «О Донна Анна!» – отнесена автором «Триптиха» к жанру «маленькой иронической трагедии». И здесь зрителей ждет открытие – и не только в концептуальном, но прежде всего в постановочном решении. Декорацией к трагедии становится фойе театра – открывается стена, и белые ступени, балконы, переходы, арки мраморного фойе преображаются в стилизованный образ ночного Мадрида, где сторожа с колотушкой кричат: «Второго половина, небо ясно!» и латинские молитвы, как заклинания, сопровождают пушкинский стих. Работа с пространством архитектора нового здания театра Сергея Гнедовского уникальна. За этим спектаклем зрителям нужно будет ездить издалека, потому что он прочно и навсегда вписан в архитектурные особенности новой сцены. Он не отправится на гастроли, но станет событием в театральной жизни.

Главный мотив драмы – томление и разочарование, а не борьба с роком, как мы привыкли думать при упоминании имени Дон Жуана. Здесь монахи, ожидающие Донну Анну в Антоньевом монастыре, сходят с ума от вожделения к прекрасной вдове, здесь сама Донна Анна, женщина, лишенная плотских радостей, сознательно делает свой выбор и ускоряет развязку драмы, здесь Лаура, всеобщая интимная подруга, не успевает отдаться Карлосу (Максим Литовченко), но успевает – Дон Гуану прямо на трупе его соперника.

Дон Гуан (Кирилл Пирогов) – самый меланхоличный из всех исполнителей этой великой роли. В нем вовсе нет столь привлекательного зла – демонизма, безбожия, цинизма. А есть непосредственность, обаяние молодости, печаль… Когда он, невзирая на опереточный ужас Лепорелло, приглашает статую на ужин – это не вызов року, а жест безрассудства. (Позже его Фауст прикажет «Всё утопить!» не от скуки и развращенности, а от тотального отчаяния и одиночества.) Неуязвимый, безрассудный, бесстрашный баловень судьбы, Дон Гуан становится беззащитен перед смертью, когда его внезапно настигает настоящая любовь. Поначалу он старательно обходит надгробные плиты в монастыре, где стоит оживающая статуя его умершей возлюбленной Инезы (это Моника Санторо, блестяще игравшая на флейте среди гостей Лауры), но теряет бдительность, когда теряет голову. И оказывается в опасной близости к смерти. Привыкший, что любовь – игра и радость, как с Лаурой (Мадлен Джабраилова), он не заметил, как попал в сети к сильной сопернице.

Донне Анне (Галина Тюнина) нужна не любовь. Ей нужна победа над всеми соперницами – его предыдущими «жертвами», – ею владеет жажда первенства, она хочет получить самого знаменитого любовника в мире. Красавица-вдова (а большую часть роли актриса проводит под черной вуалью, открывая лицо лишь в последней сцене) буквально прожигает его взглядом при первой встрече. И звук ее сабо, когда, шурша шелками, она уходит по ступенькам и лестнице галереи все дальше и выше, постепенно превращается из манящего стука кастеньет в тяжелую поступь рока, гулко раздающуюся под сводами. В тишине зальной и храмовой акустики этот звук завораживает. В шагах Донны Анны звучит поступь Командора, поступь судьбы, и это страшно. Но в середине пути она намеренно останавливается, чтобы вытряхнуть камушек из сабо, и вид ее изящной пятки (точный расчет!) сражает Дон Гуана наповал.