Шрифт:
Мне было по хрен, куда ехать, но внутри все зудело.
Я трясся на раздолбанном сиденье, пил горячий кофе и думал о России. Думал о том, что рассказывал Оберст, о том, что довелось прочитать за несколько дней. Иногда у меня в башке начинал твориться полный абзац, все мысли спутывались, и хотелось заорать от бессилия. Половина всякой шизы, которой нас учили, оказалась полной туфтой. Туфта – она и есть туфта, и про войну, и про Сталина с Лениным, а уж про то, как Россию грабят, – так я вообще молчу. Оберст в который раз оказался прав. Столько кренделей толстомордых по ящику треплются, а выходит у всех одно – все в стране путем, жизнь, млин, налаживается, бабки у народа немереные, пенсионеры, млин, от ожирения мрут, а честные звери с улыбкой кормят граждан абрикосами.
Хрен там.
То есть и раньше было ясно, что в ящике сплошной гундеж и правду скрывают, это как два пальца. Но только после встречи с Оберстом я задумался, какого хрена врут и в школе. Мы нарочно с Лосем подошли к историчке побазарить о Сталине, о Гитлере, всякое такое, но она на нас тут же пургу понесла, обозвала, и Лось сказал – беспонтово с дурой связываться. А с классухой вообще базарить – голимая затея, она бешеная и нас фашиками обзывала. С классной, Матвеевной, история веселая вышла. Уже после того, как мы от Оберста вернулись.
История – полный абзац. Сливай масло, называется…
Мы с Лосем историчке нахамили, точнее – она так разгундосила, что нахамили. Сидим, такие, на уроке нашей классной. Тихо сидим, прям в рот воды набрали. Мы заранее договорились партизанить, чтобы она не вопила и чтобы дерюгу не вызвала. Она же, чуть что, – за дерюгой посылает, истеричка хренова. А дерибас у нас на крышу перегревшийся, это даже черепа знают, с ним связываться никто не рискует. Дерибас, млин, в кабинете смолит, газетой прикрывшись, лишь бы его не трогали, да за аренду подвалов и сауны бабло кассирует. Орет только, что нас в колонию сдать мало, а он бы лично к стенке ставил. Педагог драный! Роздал полшколы в аренду, баклан хренов, а нам не может нормальную раздевалку отстроить, и в сортирах потоп вечный…
И на фига такой дерюга в школе нужен, что карман набивает, а вся школа, сами знаете что, сосет?
Короче, пенки были, полный абзац. Классуха как раз проперла тему про террористов и про Беслан, где заложников убили. Все сидят тоскливые, типа, детей жалеют.
Я поглядел вокруг, на моих замечательных, млин, сверстников. Позади бабы листали модный журнал, еще дальше, слева, жрали чипсы, на последней парте откровенно сосались.
Матвеевна наша раскудахталась, млин. Стоит, указкой колотит, типа, в благородной ярости, и гонит всякую лабуду насчет Чечни. Что ситуация нормализуется, что в Грозном артисты дают концерты, счастливое население ликует, а в каждой деревне с песнями встречают добрых русских солдат…
А я взял и заржал.
Классуха подскочила, точно ее шилом в жопу укололи. Ну, млин, думаю, полный абзац пришел, сейчас Дерюгу из спячки вытащит, за черепами пошлет.
– Как тебе не стыдно?! – заорала училка, у ней Даже протез от ярости в пасти закачался. И понесла, типа, трагическая гибель, наша общая боль, несчастье народов…
– А чего мне стыдно? – спросил я. – Я не притворяюсь, как другие, что мне интересно. Вон они, позади в карты играют, читают, бутерброды жрут, а Лавров у Холодовской ляжки щупает.
Вот тут, млин, уже все заржали, да так, что классуха присела от страха. Фигли, ей же надо за дерибасом бежать, раз такой облом и беспредел, а за дерибасом бежать самой страшно. Вдруг звездюлей накидает?
– Никого я не щупаю, – заблеял доходяга Лавров, а сам красный, как жопа после бани. Со мной он, ясный хрен, вязаться не стал.
– Вот видите, – сказал я. – Им насрать и на Беслан, и на всех других погибших. Но еще хуже то, Вероника Матвеевна, что вы нам врете, хотя сами знаете, что в Чечне все совсем не так. Вы повторяете всякую чушь, потому никто не слушает, только делают вид. Вы связки рвете, а они бутерброды под столами хавают и мечтают пойти трахаться поскорее…
Тут все смеяться перестали; наоборот, стало охренительно тихо. И кто-то присвистнул в тишине.
Потому что я сказал правду, млин. Вот так. А правду никто слушать не любит.
– Вот мы до чего договорились, я вам вру… – прошипела классуха, и я перепугался, что она сейчас взорвется. Она шипела, как змея или как перекачанный баллон. – Будь любезен тогда, приоткрой нам правду, если я вру. Умел нахамить – изволь отвечать за свое хамство.
Сдержалась она, короче. Я ее малость зауважал даже. Но тут заместо меня поднялся Лось и на пальцах ей все растолковал. Пока он трепался, я по классу глазами пошарил. Ни фига себе, не то что жрать, они словно дышать перестали. Вот такая песня, Оберст снова был прав. Он меня и научил, как говорить.
Надо задротам говорить правду в лицо, плевать им надо этой правдой в харю, лишь тогда они заткнутся и прекратят хавать свои йогурты под столами.
Наша правда – всегда с нами. Потому что мы – спасение белого человека.
Мы – закон природы.
Мы – дети, которым все дозволено.
– Это насчет Чечни… Короче, все фуфло! – рубанул Лось. – Все фуфло, и про зачистки, и про бабки, что туда посылают, и про бандитов. Погибло там намного больше народу, чем передают, и гибнут не по своей дури, типа, пошли гулять и на мину нарвались. Умирают пацаны, потому что им мозгоклювы, в погонах генеральских, развернуться не дают. Их подставляют постоянно. Потому что там натуральная война, а начальство делает вид, что совсем не война, а, типа, мелкий ментовский рейд. Пацанов посылают в окопах гнить, а как следует поджарить «духов» не дают. Ага, вдруг те заплачут, что случайно гражданского пришибли. Да нету там гражданских вообще, там все воюют, даже бабки старые! Нам врут, будто боевики в горах отсиживаются. Ага, ни хрена они не отсиживаются, там каждая собака знает, где кто живет, где оружие прячут, где нефть гонят, кому бошки отрезают, и все дела.