Так они двинулись втроем в направлении неприятельского отряда, который поджидал их. В нескольких шагах позади, держалась их небольшая свита.

Первыми, кто вышли навстречу Крассу и кто обратились к нему с речью, были два грека-полукровки; как если бы со времен Синона во всяком предательстве должен был быть замешан грек.

Узнав Красса, они соскочили со своих коней, низко поклонились и обратились к нему по-гречески, предлагая послать вперед несколько человек, чтобы удостовериться, что сурена вышел к нему без оружия.

– Если бы я дорожил своей жизнью, – ответил Красс на том же языке, – я бы не вручил ее в ваши руки.

Однако он остановился на миг и послал вперед себя двух братьев Росциев, чтобы те узнали, сколько их будет на встрече, и о чем они будут вести переговоры.

Сурена начал с того, что задержал обоих братьев; затем он со своими офицерами быстро пересек расстояние, которое отделяло его от Красса:

– Как же так! – сказал он, – мы все верхом, а римский полководец идет пешком! коня! скорее коня!

– Не стоит, – ответил Красс. – Поскольку мы заключили договор, мы можем обсудить его условия прямо здесь.

Но сурена возразил:

– Вне всякого сомнения, – сказал он, – с этой минуты между нами действует договор; однако ничего еще не подписано, а вы, – добавил он со скверной улыбкой, – вы, римляне, быстро забываете о всяком договоре, если он не скреплен вашей печатью.

Затем он протянул Крассу руку. Тот подал руку сурене, приказав при этом тем, кто сопровождали его, привести ему коня.

– Зачем ты просишь свою лошадь? – спросил сурена; – не думаешь ли ты, что у нас недостаток лошадей?… Смотри, вот конь, которого дает тебе царь.

И он указал на великолепного коня в роскошном золоченом убранстве.

В тот же миг, прежде, чем Красс попытался сопротивляться, конюшие подхватили его, усадили в седло и начали стегать лошадь по бокам, чтобы ускорить ее шаг. Было очевидно, что случилось предательство, и что Красса хотели похитить.

Октавий был первым, кто почуял предательство и попытался ему воспрепятствовать. Он быстро оглядел окруживших Красса, тщетно ища хотя бы одну физиономию, внушающую доверие. Те, что улыбались, – и сурена, с его подведенными глазами и нарумяненными щеками, с волосами, разделенными на пробор, как у женщины, улыбался больше всех, – улыбались зловеще, как при удовлетворенной мести.

Октавий, который продолжал идти пешком, схватил лошадь Красса за повод и остановил ее.

– Генерал не поедет дальше.

Но сурена ударил лошадь Красса дугой своего лука; она встала на дыбы и начала рваться из рук Октавия.

Остальные римляне, сопровождавшие Красса, поняли знак, поданный Октавием; они оттеснили конюших и встали рядом со своим полководцем, говоря:

– Мы сами будем сопровождать нашего генерала.

Сразу же, еще до того, как о коварном замысле было сказано открыто, началась суета, толкотня, свалка.

В этой свалке Октавий выхватил свой меч, и увидев, как один из конюших ухватил лошадь Красса за узду и тянет ее к себе, он бросился на него и пронзил его тело насквозь; тот упал. В тот же миг, одновременно с конюшим, Петроний тоже упал со своей лошади, которую он согласился принять от парфян. Но он не был ранен: удар пришелся по его панцирю.

Октавий наклонился, чтобы помочь своему товарищу подняться; и едва он наклонился, удар в спину убил его. Петроний тоже был убит прежде, чем смог встать на ноги. В этот миг и Красс упал со своей лошади. Упал ли он по несчастной случайности, или кто-то ударил его? Этого никто не знает.

Но как только он оказался на земле, один из парфян по имени Промаксатр подскочил к нему и отсек ему сначала голову, а потом руку – правую руку. И вся эта катастрофа была стремительной, как молния; как молния, блеснувшая в тучах.

Потому что оставшиеся на холме солдаты были слишком далеко, чтобы видеть подробности, а из тех, кто сопровождал Красса, часть была убита вместе с ним, Октавием и Петронием. А другая часть, то есть всего три или четыре человека, под шум драки бросились обратно к горе, даже и не думая оглядываться.

Сурена бросил тело Красса здесь же, с любопытством осмотрел его голову и руку, на которой был его перстень, и передал их одному из своих воевод по имени Силлак.

Затем он направился в сторону римлян и, приблизившись к ним на такое расстояние, чтобы его голос был хорошо слышен, сказал им: