— Сохраните ее, сохраните как память о графе.

— Что это была за книга, которая вам так не понравилась? — спросил синьор Гульельмо, когда мы вышли на улицу.

— Сборник пасторалей, написанных поэтами Аркадии по случаю бракосочетания одного из племянников кардинала Баттистини — какого, уж точно не помню.

— Должно быть, дона Чезаре. Э-э, верно, занятный тип был этот Чезаре! — весело воскликнул старик. — Говорили, будто кардинал в нем души не чаял…

Мило беседуя дорогой, мы обошли все дома, где продавались мебель, картины, безделушки, в надежде, что среди этого хлама кто-то спрятал четыре инкунабулы, дожидаясь хорошего покупателя. Но, увы, ни малейшего следа. Если в какой гостиной случайно обнаруживался книжный шкаф с несколькими по виду старинными томами, то старичок тут же пускался с хозяином в беседу о цене, своими высохшими руками украдкой делая мне знак поторопиться и посмотреть, нет ли среди этих книг четырех похищенных инкунабул.

Уже наступил полдень, когда синьора Гульельмо, уже готового капитулировать, вдруг осенило.

— Стоп! — воскликнул он и схватил меня за рукав. — Мне пришла в голову одна идея. Вот к кому надо постучаться в дверь — к герцогу! Он давно на мели и не задумываясь продаст любую вещь. Недаром пословица гласит: кто легко покупает, тот легко и продает.

Он не назвал фамилии разорившегося герцога, но добавил:

— Краденое добро впрок не идет! Предоставьте все мне. Я вас отрекомендую не как покупателя, а как коллекционера, который наконец-то сможет определить истинную стоимость его библиотеки. Это недалеко, не пугайтесь!

Если меня что и пугало, так это его тоненькие, слабые ножки, семенившие по разбитому булыжнику переулков, ведших к центральной улице. На повороте старик остановился, затем решительно направился к небольшой вилле с двумя входами — один нормальных размеров, но, очевидно, давно замурован, так что между цоколем и косяками выросла густая трава, и второй поменьше. В эту вторую дверь синьор Гульельмо несколько раз постучал.

— Эта дверь только для покойников, — объяснил он. — Ее положено открывать, лишь чтобы вынести гроб, когда придет день. Но герцог давно живет один, и главный вход закрыт вот уже много лет.

Человек, которого мы увидели, когда слегка приоткрылась дверь, имел вид поистине отталкивающий. Я бы скорее принял его за неряшливого слугу, никак не заслужившего той подобострастности, с какой поздоровался с ним синьор Гульельмо. Вот как он предстал перед нами: полы пиджака были сколоты английской булавкой, приподнятый воротник давал понять, до какой степени полинял этот пиджак, лацканы, некогда черные, приобрели темно-коричневый оттенок. Из-под пиджака (кроме булавки, застегнуть его было не на что) выглядывала майка мутно-серого цвета, неумело, а может, торопливо заштопанная розовыми нитками. На запястьях, где полагалось быть манжетам рубашки, и на шее густо ветвились седые пучки волос. Очки у герцога были с картонным кружком вместо одной линзы, и я не знал, то ли мне смотреть на этот кружок, то ли на неослепший глаз за стеклянной линзой.

— Похоже, он собирается умереть раньше меня, — прокомментировал его появление синьор Гульельмо. — Предоставьте все дело мне, а сами стойте спокойно и тихо.

Он поднялся на одну ступеньку, осторожно просунул в щель приоткрытой двери носок ботинка и почтительно произнес:

— Господин герцог меня знает.

Я так и не понял, предназначались ли эти слова мне или старому герцогу.

— И знает, что я не приводил к нему мелких людишек. Этот синьор, видите, тот, что стоит за моей спиной, — не здешний. Он путешествует, чтобы полюбоваться коллекциями красивых антикварных вещей. Знали бы вы, сколько я ему уже всего показал! Но он, как все истинные ценители прекрасного, человек ненасытный. Он интересуется и книгами, особенно старинными. И охотно взглянул бы на вашу библиотеку… При случае мог бы и назвать вам ее подлинную стоимость, ведь цены-то сейчас день ото дня меняются… Разумеется, бесплатно, ну и…

— Нет! — прервал его герцог. — Книги, как и людей, не предают.

— Конечно, не продают! — ловко притворившись, будто он не расслышал, воскликнул старик. — Я знаю, да и кто этого не знает, что господин герцог даже булавки из своего дома не продаст. Верно я говорю, господин герцог? — спросил он, ожидая одобрения патриция, которое придало бы ему уверенности, но герцог остановил его:

— Не предают и не продают. Никому и никогда! — повторил он.

— Ну что вам стоит, — умолял синьор Гульельмо, улыбаясь своим беззубым ртом. — Гость только взглянет на библиотеку, это займет всего каких-нибудь четверть часа. А я, раз уж вы боитесь, посторожу.

— Невозможно! — воскликнул герцог самым громким голосом, какой он смог извлечь из своей хилой груди. — Поймите же, это невозможно!

— Но почему? — спросил старик с обидой и даже с вызовом.

— Потому что я ее замуровал! — крикнул герцог через приоткрытую дверь.

— Замуровал? Как это — замуровал? — подозрительно переспросил синьор Гульельмо. А может, просто делал вид, будто не понял, чтобы получить от герцога более подробные объяснения.

— Велел воздвигнуть вокруг библиотеки каменную стену. Никто ее больше не увидит и не запустит в нее руки, пока я жив! — отрезал герцог.

Он вытолкнул из проема ногу синьора Гульельмо и захлопнул дверь перед самым его носом.

— Черт возьми, как он рассвирепел! — воскликнул старик, подойдя ко мне. — Неплохо господин герцог нас принял, — добавил он с усмешкой, — не правда ли? Впрочем, мы это заслужили! Ей-ей, заслужили!

Он раскурил трубку и не спеша, по слову после каждой затяжки, так, словно дым помогал ему думать, развернул передо мной совершенно детективную историю, в которой вычитанные где-то приключения причудливо переплелись с городскими преданиями.