— Ага, — протянула Руслана. — А я-то думала, что такое многообещающее начало, что ты сейчас как выдашь какую-нибудь жутко философскую мысль, что меня аж потом сметет твоим интеллектом и знаниями, — засмеялась девушка, но, увидев, что Лена даже не улыбнулась и, более того, продолжает смотреть в окно, перестала смеяться.

Пара ударов сердца.

— Ты себя хорошо чувствуешь? — Руслана чуть наклонила голову набок, будто бы думая, что это поможет ей понять, как себя чувствует девушка. — Если нет, так ты сразу скажи. Я тебе пойду чаек заварю, обед состряпаю. Готовить, конечно, не моя стихия, но макароны я сварить, думаю, смогу. Хочешь, веселить целый день буду. Ну? Ради чего я здесь?

— Ради чего? — спокойно и тихо спросила Лена, поворачиваясь к Руслане.

Не пустой, как сперва показалось девушке, а будто бы уже смирившийся с чем-то равнодушный взгляд слегка напугал Руслану. Уж чего-чего, а такого вопроса девушка явно не ожидала.

— Не ради чего, а ради кого, — собравшись наконец с мыслями, ответила девушка.

— Как ты думаешь, почему у меня такая фамилия? Почему именно Белая? Почему не Черная, почему не Красная, почему не Желтая? В каждом из этих цветов есть что-то, что заполняет его до краев. Тебе говорят: «Красный», а у тебя в голове уже целый ряд ассоциаций с этим цветом, готовые тексты. А говорят: «Белый», — и все как-то сразу тухнут, словно, белый, ну и что с того? Говорят, что белый — цвет разочарования.

— А я так не считаю, — перебила девушку Руслана. Ей было трудно смотреть на то, с каким взглядом она говорит все это.

«Да, на всех болезнь действует по-разному. Но обычно люди и скатываются в свои мысли, когда болеют. И обычно эти мысли не совсем радужные… Ленк, что тебя тревожит?» — думала Руслана.

Лена подняла взгляд на Руслану.

— Я думаю, что белый — это цвет начала и конца. Это цвет мудрости и одновременно это цвет невинности и девственной чистоты, как бы смешно все это не звучало. Вообще из всего этого можно развить нехилых размеров философскую дискуссию, однако я против того, чтобы ты сейчас усиленно напрягалась и думала о чем-то. Наша первостепенная задача — вылечить тебя.

— И шрам у тебя… Тоже почти белый, — прошептала Лена.

Руслана резко замолчала. За всю ее жизнь Лена была, можно сказать, первым человеком, кто сказал ей что-то о шраме, кроме родителей, конечно. Остальные люди боялись. В начальной школе некоторые дети с благоговейным ужасом смотрели на эту жестокую полоску, а некоторые, в основном мальчишки, бегали вокруг и бросали восхищенные взгляды на шрам.

— Это случилось в начальной школе… да, по-моему, именно в начальной школе, а не в детском саду, — отвернувшись от Лены, Руслана посмотрела на шкаф-стенку, стоявшую прямо напротив дивана.

Лена молчала и не говорила ничего. Подобрав под себя ноги и закутавшись в плед, который Руслана предусмотрительно положила рядом, светловолосая девушка молчаливо стала внимать каждому брошенному слову Русланы. Но, чувствуя, как девушка молча смотрит на шкаф-стенку и ничего не говорит, Лена решила нарушить молчание:

— Ты можешь не говорить, если не хочешь. Я пойму…

— Я никому этого не говорила, — тихо, словно сдерживаясь от чего-то, продолжила Руслана. — Даже родители знают не ту историю, которая случилась на самом деле. Когда я пришла домой, вся в грязи и в крови, я рассказала им выдуманную по пути историю. Я сказала, что я с мальчишками и некоторыми девчонками пробралась на заброшенную стройку. Мы там баловались, и, как часто это бывает, я упала вниз с какого-то навеса. На земле стояли какие-то штыри, давно уже негодные брусья валялись на земле — в общем, было много неиспользованного строительного хлама. Я и сказала, что упав, задела лицом что-то. Конечно, об этом легко можно было соврать. Ведь какой человек будет пристально вглядываться в то, на что натыкается лицом, когда падает. Мне поверили. Я думала, что меня будут ругать, бить ремнем, да не знаю! Все, что угодно. Мать заплакала, обняла меня, прижала близко к себе так, как никогда не обнимала. Сразу же бросилась к аптечке, потащила меня в ванную, промыла мне рану, сделала что-то, наложила наспех какую-никакую повязку, а затем сказала, чтоб я подождала ее, а в это время пошла звонить отцу, чтобы тот скорее приехал и на машине завез нас в больницу. Меня словно пронзило. Они хотели зашить мне рану. Я испугалась, я не хотела этого. И, пока мать что-то чуть истерично говорила отцу по телефону, я тихо вышла из ванной, быстро обулась и убежала из дома. Меня искали несколько часов. Когда наступила ночь, родители по-прежнему искали меня. Они подключили наших знакомых, друзей. Да кого они только не подключили! От милиции толку почти что и не было. Я ночевала на стройке. Было жутко холодно, хотелось есть, ужасно болела рана. Повязка давно уже была красной от крови, поэтому тонкими струями из-под нее все-таки просачивалась кровь. Меня нашли. Утром, по-моему, мать с отцом и дядей одним — не помню, как его зовут, — забрались на эту стройку и разыскали меня. Я упиралась, я молча упиралась и говорила, быстро-быстро, чтобы мне не зашивали шрам. После долгих и трудных уговоров, родители согласились. Вот. Все думают, что мой шрам — это неудачная случайность детства, все на самом деле немного не так…

Руслана замолчала, чтобы перевести дыхание, и теперь уже смотрела куда-то в окно.

— И, правда, белый…

Лена же, слушая рассказ, гусеницей придвинулась поближе к Руслане, словно боясь пропустить и не услышать хотя бы одно маленькое слово.

Руслана неосознанно провела указательным пальцем по шраму, будто бы желая убедиться, что все это не сон, а реальность, и шрам действительно здесь, он никуда не исчез. Посидев в молчании еще пару минут, Руслана продолжила:

— А на самом деле… Мы, правда, с пацанами полезли на стройку. У нас не было главаря, но негласно я всегда соревновалась с одним парнишей. Все мы его звали Рысью. Я не помню его настоящее имя, помню лишь то, что у него вроде как светлые волосы были, русые или пшеничные. Всегда, как и я, он ходил с забавным шухером на голове. Но я с уверенностью могу сказать, что я помню его глаза. Карие, темно-карие. Он никогда не был злым, он никогда не раздражался, но взгляд всегда таил в себе что-то сильное. Меня, кстати, вроде тогда Симбой и прозвали, но это так, отклонение от темы. Так вот, мы ходили на стройку. Все боялись залезать на строительные леса, которые нам, маленьким, казались большими, а еще они шатались. Конечно же, Рысь сразу полез наверх. Я не могла отставать от него. Я не могла проиграть ему. Я полезла за ним. Под восхищенные охи и вздохи нашей банды мы с ним залезли почти на самый верх. Разве что он полез с одного конца, а я — с другого. Я залезла в какое-то недостроенное помещение… и там я увидела Его. Он был белый. Разве что глаза-бусины были черные. Но он не видел ничего. Черные вороны клевали и клевали, пока, не исклевав все тело, и, довольные, не улетели. Он не дрался. Он не хотел причинить никому из своих боль, — голос Русланы дрогнул. — Он был живой, весь исклеванный, с красными от крови перьями, с поломанным крылом… он шел в угол, просто в угол того помещения, где находилась я. Однако, когда эти треклятые черные заметили что он может двигаться, они вновь набросились на него. Я не хотела, я не могла это видеть. Я побежала прямо к ним, стала отгонять их от бедного измученного тела. В конце концов, я добилась того, чтобы они улетели. Я осторожно взяла на руки того белого ворона. Он был живой. Грудь еще постепенно, где-то резко, но потом медленнее и реже вздымалась. Я лихорадочно продумывала все варианты, как можно спасти его. До ближайшей ветеринарной больницы было очень далеко, а я не знала, как помочь ему. Я присела тогда у стены, а он, истекая кровью, лежал у меня на коленях. Черная бусина, не отрываясь, смотрела прямо на меня, а потом он… замер, — Руслана замолчала.

Лена осторожно положила руку девушке на плечо и медленно его поглаживала.

Прошла пара минут. Тишину нарушали лишь звуки, доносящиеся с улицы, да тиканье часов.

Руслана продолжила, медленно, тихо, спокойно:

— Я быстро спустилась со стройки. С совершенно другой стороны, чтобы не попасться на глаза своим, я похоронила птицу. Долгое время потом я еще приходила на то место… да и сейчас, бывает, прихожу. В общем, я полезла обратно наверх уже никакая. Там я состыковалась с Рысью. Он молча смотрел на меня и сказал, чтобы я слезла, потому что я девочка и мне нельзя лазать по стройкам, тем более заброшенным. Мне было плевать на его слова, мы молча спустились вниз. Как оказалось, одна девочка видела, как я спускалась с другой стороны стройки. Она спросила, что я делала там. Я ничего не ответила. Вся банда решила посмотреть, что же там такого. Я попыталась остановить их, но не вышло. Один особо наглый заметил, что земля в том месте, где я закопала ворона, рыхлая, да и что-то наподобие надгробья стояло возле этого места. Насмехаясь надо мной, он ногой подковырнул землю и увидел часть белого крыла. Удивление, блин, выросло, он решил копать дальше, покуда я не набросилась на него и не закричала, чтобы не трогал. Мы подрались. Никто не ввязывался. Никто ничего не говорил. Все молча стояли и смотрели. Конечно, он был сильнее. Он сильно пихнул меня, и я упала. На сломанную оконную раму, где по краям еще оставалось стекло. Именно о нее я и порезалась так. Ровная и тонкая длинная рана. Он испугался и убежал. Однако Рысь догнал его. Я не знаю, что было между ними. Я просто уверена, что Рысь догнал его. А дальше, в принципе, все было так, как я тебе и сказала ранее. Я больше не собиралась с нашей бандой. Я больше не видела Рыси. А потом я переехала.

— Я… — начала Лена.

— Нет, не говори ничего. Я рассказала тебе факты, но поведать чувства я не в силах… не в силах над собой. Я не хочу, чтобы ты видела этого. Пожалуйста, не заставляй меня переживать это снова… — голос Русланы задрожал еще больше. Глаза девушки блестели, но ни одной слезе не суждено было упасть вниз из грязно-белых глаз.

Лена молча накинула на плечи Русланы плед, которым укрывалась все время, когда слушала историю. И так, сидя рядом друг с другом под одним пледом, смотря вперед на стенку, которая давно уже должна была расплавиться от такого внимания, девушки молча сидели еще долгое время, пока кто-то не позвонил в дверь.