— Вставай, дочь моя! — мягко повелел он.

Девочка шевельнулась, безмятежно потянулась, будто только что проснувшись, и, опершись о постель, поднялась. Одним прыжком она оказалась в объятиях отца. Глаза у Фомы расширились. Протянув руку, он прикоснулся к девочке — видимо, для того, чтобы удостовериться, что она была настоящей. Изумление и страх охватили учеников. Толпа, собравшаяся вокруг, издала крик и тут же застыла в ужасе. Наступила мертвая тишина — лишь слышался смех девочки, целующей и обнимающей отца.

К учителю подошел Иуда — лицо его было суровым и недобрым.

— Ты растрачиваешь свой дар на неверных. Ты помогаешь нашим врагам. Такой-то конец света ты принес нам? Это и есть твой огонь?

Но Иисус не слышал его, душа его блуждала где-то далеко. Он изумился более всех, увидев, как девочка вскочила с постели. Не в силах сдержать свою радость, ученики окружили его и принялись приплясывать. Они поступили верно, бросив все и примкнув к нему. Он был настоящим, он творил чудеса. Фома застыл, словно тщательно взвешивая: на одну чашу весов он водрузил все свои товары, на другую Царствие Небесное. Чаши поколебались и замерли: Царствие Небесное перевесило. Да, стоило рискнуть: даю пять, а могу получить тысячу. Так вперед же, во имя Господа! Он подошел к учителю.

— Рабби, во имя твое я раздам все свои товары бедным. Смотри же, не позабудь это завтра, когда настанет Царствие Божие) Я отдаю все, чтобы идти с тобой, ибо сегодня я видел и осязал истину.

Но Иисус все еще был далеко. Он слышал, но не отвечал.

— Единственное, что я оставлю, это свой рог, — продолжил бывший торговец, — чтобы собирать, трубя в него, народ. Мы будем раздавать новые товары, бессмертные — и бесплатно!

К Иисусу подошел центурион, держа свою дочь в объятиях.

— Божий человек, — промолвил он, — ты оживил мою дочь. Что я могу сделать для тебя?

— Я освободил твою дочь из цепей сатаны, — ответил Иисус. — А ты, центурион, освободи трех бунтовщиков из цепей Рима.

Руфус склонил голову и вздохнул.

— Я не могу, — с горечью пробормотал он, — я действительно не могу. Я присягал римскому цезарю так же, как ты присягал своему богу. Разве хорошо нарушать присягу? Послезавтра я отправляюсь в Иерусалим и хочу отплатить тебе, пока я здесь.

— Центурион, — ответил Иисус, — настанет день, и мы встретимся с тобой в Иерусалиме в нелегкий час. Тогда я попрошу тебя об услуге. А пока, подожди, — и он опустил руку на белокурую головку девочки. Закрыв глаза, он ощущал тепло и мягкость волос, всю прелесть еще не распустившейся женственности. — Дитя мое, — произнес он наконец, открывая глаза. — Я собираюсь сказать тебе что-то, чего ты никогда не должна забывать. Возьми за руку своего отца и выведи его на верный путь.

— А что такое верный путь, божий человек? — спросила девочка.

— Это любовь.

Центурион начал отдавать распоряжения — накрыли столы, принесли еду и питье.

— Будьте моими гостями, — обратился он к Иисусу и его ученикам. — Сегодня вы будете пить и есть в этом доме, ибо я праздную воскрешение своего дитя. Сколько лет я уже не знал счастья. Но сегодня мое сердце преисполнено радости. Добро пожаловать! — Он обратился к Иисусу: — Я в великом долгу перед богом, которому ты поклоняешься. Отдай его изображение мне, чтобы я мог послать его в Рим вместе с другими богами.

— Он сам доберется до Рима, — ответил Иисус и вышел во двор вдохнуть свежего воздуха.

Стемнело. На небе зажигались первые звезды, в деревне — первые лампады. Лица людей сияли. Сегодняшним вечером их каждодневные беседы и подвиги лишений поднялись над обыденным — случилось чудо, все чувствовали, что Господь вошел в их деревню.

Столы были накрыты. Иисус сел среди учеников, преломил хлеб, но ничего не сказал. Душа его все еще взволнованно била крыльями, будто избежав страшной опасности или обретя огромную и неожиданную радость. Ученики вокруг него тоже молчали, но сердца их колотились от восторга. Все эти концы света и царства небесные были не сном, не болтовней, а реальностью; и этот смуглый босой человек, который ел, говорил, смеялся и спал, как все другие, оказался настоящим Мессией Господа.

Когда трапеза завершилась и все отправились спать, Матфей, склонившись над лампадой, извлек чистый папирус из-под хитона, вынул из-за уха перо и задумался. Как он должен начать? С чего? Господь поместил его рядом с этим святым человеком, чтобы он правдиво записывал сказанное и сделанное им. Тяжелая ответственность была возложена на него: все, чему суждено было исчезнуть, он должен был ухватить на кончик пера и, записав, обессмертить. И пусть другие ученики презирают его и избегают из-за того, что он был раньше мытарем. Он докажет им, что раскаявшийся грешник лучше никогда не грешившего праведника.