Иуда узнал их. Было время, он сражался с ними бок о бок. Он кивнул им, но они, ослепленные великолепием Господа, не видели его.

— Сын плотника, — склонился центурион с лошади, — есть много богов: одни ненавидят и убивают нас, другие даже не нисходят до того, чтобы взглянуть на нас, но есть и третьи — милостивые и благорасположенные, — они лечат несчастных смертных. К кому из них принадлежит твой бог, сын плотника?

— Бог один, — ответил Иисус, — не святотатствуй, центурион!

— Я не собираюсь вступать с тобой в богословский спор, — покачал головой центурион. — Я презираю евреев, все вы толкуете лишь о Господе и ни о чем другом. Единственное, что меня интересует, может ли твой бог… — Он умолк, он совестился просить еврея об одолжении.

Но тут же он увидел перед собой узкую постель и неподвижно лежащую на ней девочку с большими зелеными глазами, которые умоляюще смотрели на него… И проглотив свою гордость, он еще ниже склонился со своего седла.

— Сын плотника, может ли твой бог излечивать больных? — страдальчески посмотрел он на Иисуса. — Может? — повторил он еще раз, видя, что Иисус молчит.

Иисус медленно поднялся с камня, на котором сидел, и подошел к всаднику.

— Отцы ели зеленый виноград, и у детей испортились зубы — таков закон моего Бога.

— Это несправедливо! — вздрогнул центурион.

— Нет, справедливо! — возразил Иисус. — Отец и сын имеют один корень. Вместе они возносятся на небеса, вместе низвергаются в ад. Ударишь одного — ранишь обоих. Если один ошибается, наказывают обоих. Ты, центурион, преследуешь и убиваешь нас, и Господь Израиля поразил твою дочь параличом.

— Ты сказал жестокие слова, сын плотника. Я как-то слышал тебя в Назарете, тогда слова твои были добрее — даже слишком добрыми для уха римлянина. А теперь…

— Тогда говорило Царствие Небесное, теперь — конец света. С того дня, как ты слышал меня, центурион, Судия взошел на престол со своей книгой и призвал Справедливость, которая встала рядом с ним с мечом в руке.

— Значит, твой бог тоже не идет дальше справедливости? — в отчаянии воскликнул центурион. — Вот где его предел? Так что же это за добрая весть любви, которую ты проповедовал прошлым летом в Галилее? Моя дочь не нуждается в божьей справедливости, она нуждается в любви. Я ищу бога, который выше справедливости, который сможет исцелить мое дитя. Потому-то я и перевернул все камни в Израиле в поисках тебя… Любовь — слышишь ли? Любовь, а не справедливость.

— Безжалостный римский центурион, кто вложил эти слова в твои свирепые уста?

— Страдание и любовь к моему ребенку. Я ищу бога, который исцелит мою девочку, и тогда я поверю в него.

— Благословенны те, чья вера в Бога не нуждается в чудесах.

— Да, благословенны. Но я суровый человек, и меня нелегко убедить. Я видел много богов в Риме — у нас их тысячи, запертых в золотых клетях, — и я сыт ими по горло!

— Где твоя дочь?

— Здесь. В саду.

— Идем.

Центурион спрыгнул с лошади, и они с Иисусом двинулись вперед. За ними на расстоянии шли ученики, и еще дальше — толпа поселян. И в это мгновение из арьергарда римского отряда появился счастливый Фома. Он двигался за солдатами, выгодно сбывая им свой товар.

— Эй, Фома, — закричали ему ученики, — ты все еще не надумал пойти с нами? Сейчас ты увидишь чудо и удостоверишься.

— Сначала надо посмотреть и потрогать, — ответил Фома.

— Что потрогать, ты, хитрюга?

— Истину.

— Разве истина имеет плоть? Что ты несешь, болван!

— А если у нее нет плоти, на что она мне нужна, — рассмеялся Фома. — Я должен пощупать вещь. Я не доверяю ни своим глазам, ни своим ушам. Я верю лишь рукам.

Иисус и Руфус поднялись к дому, стоящему на пригорке на окраине деревни, и вошли в него.

На белой постели лежала девочка лет двенадцати, с широко раскрытыми зелеными глазами. Она увидела отца, и лицо ее просияло. Душа ее затрепетала, она попыталась подняться, но — напрасно, и радость исчезла с ее лица. Склонившись над постелью, Иисус взял девочку за руку. Все его силы сосредоточились в одной ладони, вся любовь и сострадание. Не говоря ни слова, он впился своими глазами в зеленые глаза девочки, чувствуя, как душа его через кончики пальцев перетекает в тело больной. Она доверчиво смотрела на него и улыбалась.

Ученики на цыпочках вошли в комнату — впереди Фома, с узлом через плечо и рожком на поясе. Крестьяне, не сдерживаемые охраной, которая была будто бы заворожена происходящим, разошлись по саду и заполнили улицу. Все ждали, затаив дыхание. Центурион, прислонившись к стене, смотрел на дочь, пытаясь скрыть волнение.

Мало-помалу щеки девочки начали розоветь, грудь ее глубоко задышала, по всему телу распространилось легкое покалывание — сначала поднявшееся от руки к сердцу, а потом спустившееся к самым стопам ног. Все внутри нее задрожало, как листья тополя, охваченные легким ветерком. Иисус почувствовал, как рука девочки затрепетала, словно сердце, возвращающееся к жизни, и лишь тогда он раскрыл свои уста.