Не иначе как дьявол, один из тех семи, толкал и заставлял ее говорить с этим мужчиной, искушая его.

— Многие часы уходили у тебя на то, чтобы забраться на первую ступеньку. Потом вторая, и, наконец, третья, где неподвижно сидела я в ожидании. Я тогда…

— Замолчи! — вскрикнул Иисус, пытаясь остановить ее. — Не надо больше!

Лицо Магдалины горело, отблески пламени лизали ее глаза, губы, подбородок, обнаженную шею. Она взяла несколько лавровых листьев и, вздохнув, бросила их в огонь.

— И тогда ты брал меня за руку — да-да, Иисус, ты брал меня за руку, мы спускались во двор и ложились на камни пятками друг к другу. Мы чувствовали, как через подошвы ног сливается тепло наших тел, поднимаясь все выше и выше — к бедрам, чреву… мы закрывали глаза и…

— Нет! — снова вскрикнул искушаемый и поднял руку, чтобы закрыть ей рот, но, испугавшись скверны, тут же отдернул ее.

Женщина вздохнула и продолжила почти шепотом:

— Никогда за всю свою жизнь я не испытывала такого счастья. И с каждым новым мужчиной я жаждала обрести его снова, Иисус, но мне этого так и не удалось.

— Адонай! — сын Марии сжался и спрятал свое лицо в коленях. — Адонай, помоги!

Вокруг царила тишина, если не считать потрескивания огня в очаге да бульканья фасоли в котле. Снаружи земля, раскрыв свои чресла, вбирала в себя с грохотом изливающееся с небес семя.

— О чем ты думаешь, Иисус? — спросила Магдалина, не осмеливаясь взглянуть на него.

— О Боге, — ответил он приглушенным голосом, — о Яхве, — и не успев договорить, он пожалел, что осквернил имя Господа, произнеся его в таком доме.

Магдалина вскочила и принялась метаться по комнате — бешенство закипало в ее груди.

«Господь — могущественный противник, — думала она, — Он всегда тут как тут. Он злобен и ревнив. Он никому не позволит быть счастливым». Она остановилась у двери и прислушалась: небеса бушевали, поднявшаяся буря стучала во дворе плодами граната, падавшими на землю.

— Дождь немного стих.

— Я пойду, — ответил сын Марии вставая.

— Поешь сперва и наберись сил. Куда ты пойдешь в такой час? На улице темно, хоть глаз выколи, да и дождь еще не кончился. — Она расстелила на полу круглый коврик. Затем сняла с огня глиняный горшок, открыла маленький шкафчик, скрытый в стене, достала ячменный хлеб и две глубоких глиняных миски.

— Это пища блудницы. Ешь, ешь, если не брезгуешь.

Иисус не колеблясь протянул руку, и Магдалина рассмеялась.

— Так-то ты ешь? — прошипела она. — Не помолившись? Может, ты все-таки поблагодаришь Господа за то, что он послал тебе хлеба, фасоли и блудницу?

Кусок застрял у Иисуса в горле.

— За что ты так ненавидишь меня, Мария? Зачем смеешься надо мной? Видишь, я готов преломить хлеб с тобой, мы снова стали друзьями. Кто старое помянет, тому глаз вон. Прости меня. За тем я и пришел.

— Ешь, и хватит ныть. Если тебе не дают прощения, возьми его силой. Ты ведь мужчина. — Она преломила хлеб со смехом. — Да будет благословенно имя Того, кто посылает нам хлеб, фасоль, блудниц и благочестивых гостей!

Оба замолчали, сидя друг против друга, и принялись за еду: они проголодались и много перенесли за день — надо было восстановить силы.

Дождь утихал. Небо успокоилось, земля была напоена. Снаружи доносилось лишь журчание ручьев, бегущих по мощеным улицам.

Покончив с трапезой, они запили ее вином, маленький кувшинчик которого также хранился в шкафу. На сладкое были спелые финики. Они смотрели на угасающий огонь и молчали. Мысли их вспыхивали и гасли, танцуя вместе с языками пламени.

Стало холодно — Иисус подбросил в огонь поленьев, Магдалина кинула сверху щепотку сухой ароматной смолы, и комната наполнилась благоуханием. Женщина подошла к двери и открыла ее: поднявшийся ветер разогнал тучи, и над домом засияли две огромных, чисто умытых звезды.

— Дождь еще идет? — спросил Иисус, который снова замер посередине комнаты в нерешительности.

Магдалина не ответила. Она раскатала циновку, достала из сундука простыни и толстые шерстяные одеяла — подарки своих любовников, и расстелила постель перед очагом.

— Ты будешь спать здесь. На улице холодно и ветер, к тому же на дворе полночь. Куда ты пойдешь? Простудишься и умрешь. Будешь спать здесь — рядом с очагом.

— Здесь? — вздрогнул Иисус.

— Испугался? Успокойся, мой невинный голубок, я не потревожу твой сон. Я не стану искушать тебя и не нарушу твою девственность, не велика нужда!

Она подбросила в огонь еще поленьев и уменьшила свет в лампе.

— Счастливых снов. Завтра у нас обоих много дел. Ты пойдешь по одной дороге искать свое спасение, я свое — по другой. Каждый по своей, и мы больше никогда не встретимся. Спокойной ночи.