– Вам не стоит так нервничать, гражданин Фаберже. Сейчас все выяснится. Вам нужно немного потерпеть.

– Что ты будешь делать! Невозможно даже никого призвать к ответу. Вся законодательная система просто рухнула! А спросить не с кого!

– А нам ваша старая система не подходит, гражданин Фаберже, – нахмурился красноармеец. – Мы свою создаем, новую. В нашей политической системе кровопийцам не будет места. А всех буржуев и помещиков мы выбросим на свалку истории!

– Однако вы, смотрю, хорошо подкованы в политических вопросах, – погрустнев, ответил Карл Густавович, понимая, что вести долгие разговоры просто не имеет смысла. – А вот и начальство прибыло, – показал он на подъезжающую машину.

Дверца распахнулась, и из салона энергично вышел мужчина в офицерской шинели и фуражке, уверенным шагом направляясь к домику.

– Гражданин Полуянов, – сердито воскликнул Фаберже, – я никак не могу понять, что происходит? Паспортный контроль я проходил каких-то два часа назад. Неужели в стране произошло нечто кардинальное, что Советская власть решила отменить дипломатический иммунитет?

– Никто ничего не отменял, гражданин Фаберже. Но ваш случай особый. У нас имеется информация, что вы работаете на немецкую разведку.

– Что?! Это какая-то шутка?

– Отнюдь… А теперь позвольте взглянуть, что у вас в саквояже. Давайте мне его сюда. – Полуянов уверенно протянул руку.

– Это произвол, – угрюмо произнес Карл Густавович, еще сильнее вцепившись в ручку саквояжа. – Я буду жаловаться.

– Позвольте полюбопытствовать, кому жаловаться? – усмехнулся уполномоченный. – Своему покровителю Николаю II? Так мы его уже к стенке поставили. А других покровителей у вас не имеется. Если вы не отдадите саквояж добровольно, мы вынуждены будем применить силу. Не заставляйте нас идти на крайние меры.

– Я вам еще раз повторяю: в этом саквояже только сменное белье. Позвольте мне самому распоряжаться своими интимными вещами.

– Боец! – повернулся человек в офицерской шинели к красноармейцу, стоявшему рядом. – Забери у гражданина Фаберже саквояж для досмотра. А вам, гражданин Фаберже, я тоже, в свою очередь, обещаю большие неприятности.

– Это черт знает что! Возьмите! – воскликнул Карл Густавович, передавая саквояж Полуянову.

– Благодарю вас за понимание, гражданин Фаберже, – поставив саквояж на капот автомобиля, произнес тот. – Давайте посмотрим, что у вас там за бельишко. Небось Антанта снабжает!

Карл Фаберже, будто загипнотизированный, смотрел на расторопные руки человека в офицерской шинели, ловко справляющегося с замком.

– Что-то вы побледнели, гражданин Фаберже, – усмехнулся уполномоченный. – Может, вам лекаря позвать? Он неподалеку.

– Ничего, как-нибудь обойдусь, – произнес Карл Густавович, уперевшись тростью в булыжник.

Щелкнул замок, и уполномоченный приподнял верх саквояжа. Его лицо выразило неподдельное изумление, а крупные глаза округлились еще больше – саквояж до самого верха был забит какими-то грязными тряпками, завязанными в узлы. На самом дне лежало несколько железок, обеспечивающих саквояжу вес, а еще обломок кирпича… Единственное, чего в нем не было, так это ювелирных изделий.

– А вы артист, гражданин Фаберже, ловко меня провели. Вам только в театре выступать, – не скрывая досады, проговорил Полуянов, посмотрев на Фаберже, продолжавшего стоять с непроницаемым лицом. – Значит, говорите, смена белья? Ну-ну! Забирайте, господин Фаберже, – протянул он саквояж. – Это ваше! Можете спокойно переносить этот хлам через границу.

Карл Густавович взял саквояж. Закрыл его. В какой-то момент ему показалось, что жизнь его закончилась совсем.

– Благодарствую.

– А теперь позвольте узнать, зачем вам понадобился этот глуповатый розыгрыш?

– Вам этого не понять. Так я могу идти?

– Конечно. Ваши документы в порядке. Кажется, вы собирались в Нарву к своим родственникам?

– Именно так.

– Желаю вам удачной дороги.

– Вы думаете, что удача возможна? – едко хмыкнул Карл Густавович.

– Во всяком случае, нужно хотя бы надеяться на это, – отчего-то пожалел старика уполномоченный. За последние несколько минут тот ссутулился еще больше, взвалив на себя какой-то невидимый груз.

Шлагбаум поднялся, и Фаберже, сильно постаревший, потопал по гулкому мосту, слегка размахивая саквояжем. Уже пройдя большую часть пути, ювелир вдруг остановился и принялся смотреть на реку. Вода была мутная, коричневая, потревоженная недавно прошедшим дождем. На зыбкой поверхности небольшими корабликами, терпящими бедствие, проплывали промокшие коробки, листья, сорвавшиеся с деревьев, клочки бумаг, то погружавшиеся на глубину, а то вдруг, подхватываемые течением, неожиданно всплывавшие. Нестройным караваном, переворачиваясь с одного бока на другой, проплыли суковатые бревна. Чем-то они напоминали гигантских рыб, выплывающих на поверхность. Карл Фаберже теперь окончательно осознал, что обратного пути не будет. И эта река – не водораздел между правым берегом и левым, а межа, что прошла по его судьбе, оставив все прекрасное, что было в его жизни, по другую сторону, а там, куда он шел, его поджидали только одни руины.

Карл Густавович поднял над головой саквояж и с силой швырнул его в мутную воду. Раздался негромкий и какой-то глуховатый шлепок, и вода охотно поглотила в себя нежданный подарок, оставив на убегающей поверхности неровные расплывающиеся круги. Заложив руки за спину, Фаберже пошел дальше налегке.

Перед деревянной дверью на Гороховой, 2, автомобиль остановился. Из машины, покорно склонив голову, вышла Амалия Крибель.