Шрифт:
Sacher действует как мой представитель. Никаких сношений по этому поводу с Сион<истской> орган<изацией> ни в Пал<естине>, ни в Лондоне, никаких частных писем по этому поводу с Вейцм<аном> или наш<ими> он иметь не может. Это очень важно и является моим категорическим требованиям. Почему? – долго ему сейчас объяснять. Но так нужно.
Этот изоблюбленный рутенберговский оборот, к которому он зачастую прибегал в эпистолярной риторике (надо полагать, что то же случалось и в обычном речевом обиходе), появляется даже в тех ситуациях, которые вроде бы мало для этого подходят, типа письма бывшей жене от 27 февраля 1921 г., где он предлагает ей оформить, легализовать развод, поскольку
при советском режиме это сделать легче. Сделай. Так надо (см. II: 4).
«Так надо» имеет здесь странную смысловую семантику как будто бы кем-то заповедованного свыше долга, хотя понятно, что если кто и устанавливает в данном случае строгую обязательность между супругами, то это сам Рутенберг, превыше всего чтящий железное подчинение человека великому закону необходимости. Ср. еще в приводившемся выше (II: 3) его письме Горькому от 3 апреля 1925 г.:
Как ни стараюсь, а глупому слову «должен» до сих пор не разучился.
Закавыченность слова «должен» поддается здесь довольно простой грамматической экспликации, но вот в письме к дочери от 22 июня 1929 г. наличие кавычек грамматически не объяснить. Создается впечатление, что кавычки означают своего рода навьюченную на слово провербиальную вековую ношу ( RA):
Последнее время все хвораю. А работы много, т. е. не успеваю справиться с нею. Поэтому чувствую себя постоянно плохо и удрученным, и в голове и на душе у меня пусто и ничего мне не хочется и ничего не надо. А «должен» делать много.
В приведенном письме Жаботинскому бессердечно-требовательное должествование преодолевало все рубежи ригоризма:
А делать будете только то, что по холодному и спокойному расчету целесообразно и полезно. Даже кипятиться будете по холодному расчету. Так надо.
Риторическое заострение – «кипятиться будете по холодному расчету» – было чрезмерным, как кажется, даже для эсеровского дисциплинарного устава. Впрочем, для самого адресата подобная риторика отнюдь не звучала чуждо или раздражающе – партнеры говорили на одном языке. Именно понимание этого обстоятельства, подчеркнем еще раз, водило рукой Рутенберга. В письме он беседовал с единомышленником, втолковывал ему то, что, сложись ситуация иначе, Жаботинский сам не преминул бы объяснить кому-то третьему – поэтому любые директивные перегибы и увлечения были здесь и извинительны, и, так сказать, корректны.
Пожалуй, ни с кем другим из того круга, который принято называть соратниками, единомышленниками и друзьями, Рутенберг не позволял себе такой доверительной откровенности, как с Жаботинским. Их переписка, хорошо представленная в RAи в Jabotinsky Archives (Jl),свидетельствует об этом достаточно красноречиво. Душевно-человеческая близость усиливалась пусть не полным, но все-таки ощутимым сходством политических позиций и ключевых концепций строительства еврейского государства, не идентичыми опять же, но во многом сотрудничающими формами и способами решения проблемы межнациональной арабо-еврейской распри, вообще – близкими по духу подходами к многообразному спектру происходящих в Палестине событий.
При всем том, что Рутенберг был «центрист» и в Эрец-Исраэль за ним закрепилась репутация человека надпартийного (a man above party), стремившегося занять место в стороне от борьбы, «над схваткой», знавшие его люди подчеркивали преобладание в нем ориентации Жаботинского («правых», ревизионистов), нежели противоположного ему по взглядам лидера рабочей партии, «левых» («мапайников») Бен-Гуриона (Dikovskii 1986: 68-9). В 1934 г. Рутенберг предпринял попытку их, Жаботинского и Бен-Гуриона, примирить (см., напр.: Schechtman 1961, И: 247-51), – не его вина, что достигнутое соглашение не было одобрено референдумом Гистадрута(профсоюза).
Позднее, в 1939 г., Рутенберг поддержал деятельность подпольной вооруженной организации ЭЦЕЛ (Irgun tzvai leumi – Национальная военная организация; создана весной 1931 г.), давал на нее деньги (Shaltiel 1990, И: 518). 19 мая 1939 г. он должен был встретиться в Хайфе с руководителем ЭЦЕЛа Д. Разиэлем, арестованным в аэропорту Лода в тот момент, когда он собирался вылететь на эту встречу (Sefer toldot Hahagana 1954-64, III/l: 57; Niv 1965-80, II: 237). Встречу инициировал сам Рутенберг через два дня после публикации Белой книги М. Макдональда, опасаясь, что она вызовет у ЭЦЕЛа законное негодование и приведет к яростному террору против англичан.
Разиэль летел на самолете, принадлежавшем компании Хеврат ха-хашмальи специально присланном за ним Рутенбергом. Занимая в это время (вторично) пост председателя Ва’ад Леуми,Рутенберг был заитересован в том, чтобы действия ЭЦЕЛа против англичан не переходили определенной черты – об этом он и хотел договориться с Разиэлем. Самолет за главой ЭЦЕЛа был послан, чтобы избежать многочисленных проверок на дорогах, пока тот добирался бы на машине из центра страны до Хайфы и рисковал быть арестованным английской полицией.