Сознание возвращалось ко мне медленно. Ужасно болела голова. Открыв глаза, я окинул взглядом комнату. Было раннее утро.

Я лежал на широкой кровати. Кроме этой кровати и стоящего рядом с ней стула никакой другой мебели не было. Повернув голову, я неожиданно увидел перед собой картину в резной раме.

Картина висела несколько ниже, чем следовало бы, и потому была хорошо видна. Связанный тонкими кожаными ремнями, я с трудом сумел принять такое положение, которое позволило бы спокойно ее рассмотреть.

Она была во всех отношениях странной. Во всяком случае, ничего подобного я раньше не видел. На черном фоне красной краской были изображены какие-то непонятные знаки, чем-то напоминающие иероглифы. Вначале в этом хаосе странных символов ничего нельзя было понять, но потом постепенно стала угадываться определенная осмысленная композиция. И чем дольше я глядел на эту картину, тем яснее проступала в этом изобилии красных черточек, кружочков и палочек какая-то мрачная, сатанинская суть.

В комнате же становилось все светлее и светлее. Нестерпимо болели ноги и руки, стянутые ремнями. Ужасно хотелось пить. Перевернувшись со спины на живот, я попытался встать на колени, но не рассчитал и свалился на пол.

Буквально через секунду дверь комнаты распахнулась и ввалились двое парней. Они молча развязали мне ноги и, подняв меня, предложили следовать за ними.

Пройдя по коридору несколько шагов, мы оказались в небольшой комнате, чем-то напоминающей приемную. Один из парней, открыв дверь, ведущую в следующую комнату, исчез за ней. Другой, молча указав мне пальцем на кресло, остался со мной.

Из расположенного рядом с креслом окна хорошо был виден внутренний двор, с небольшим фонтаном посередине. Слева от фонтана я заметил несколько машин, в том числе и мои «жигули». Справа высилось небольшое каменное строение с узкими окнами.

Вдруг дверь, куда прошел мой сопровождающий, открылась, и в комнату вошел Сафаров. Чисто выбритый, пахнущий хорошим французским одеколоном, он в эту минуту был мне особенно неприятен.

— Доброе утро, — поздоровался он, протянув мне узкую ладонь для рукопожатия.

Я молча поднял свои руки, туго перетянутые ремнем. Он, недоуменно посмотрев на стоящих рядом парней, молча вытащил из кармана брюк изящный складной нож и одним точным движением разрезал ремень. В артистизме ему отказать было нельзя, но на меня его благородные штучки-дрючки никак не подействовали. Единственное, что мне в данный момент хотелось, так это врезать ему, да посильнее.

Комната, куда мы вошли, была немного больше приемной. Посередине стоял стол, сплошь уставленный снедью и напитками. В центре стола возвышалась высокая изящная ваза с незнакомыми ярко-синими цветами. Два мягких кресла у стола завершали убранство комнаты.

— Садитесь, — радушно предложил мне Сафаров, пододвигая кресло, — Прошу вас не обижаться на меня. К несчастью, у нас не было иного выхода. Но те неудобства, которые мы вам причинили, я решил компенсировать завтраком в вашу честь, — все еще улыбаясь, торжественно продолжал он.

Злость постепенно улетучивалась. Оставалось неистребимое чувство жажды. Налив в высокий хрустальный бокал сухого вина, он молча пододвинул его мне. Немного поколебавшись, я выпил вино, сразу почувствовав себя лучше.

— Какое отношение вы имеете к театру мод? — спросил я Сафарова, накладывая в свою тарелку салат.

— Самое непосредственное. Я создал этот театр, — спокойно ответил мне он, наливая себе коньяк. — Ну, вообще-то дело было так, — начал Сафаров, закуривая сигарету. — Как вы знаете, с некоторых пор стало куда более выгодно реализовывать наркотики у нас, чем везти их на север. Здесь платили твердой валютой. Сырье брали у наших восточных соседей, почти даром. Обрабатывали сырье у нас, а готовый наркотик перевозили через границу нашим южным соседям. И, как я уже говорил, получали за это доллары. Конечно, куда меньше, чем их настоящая цена, но куда больше, чем если бы платили рублями. Но проводились эти операции от случая к случаю и небольшими партиями, так как для настоящего дела требовались и настоящие капиталы. А наши старые «дельцы» вкладывать деньги в это дело почему-то не хотели. То ли не желали пачкаться, то ли чего-то боялись. И вот тогда я решил развернуть это дело и привлечь капиталы так называемых молодых «тузов». Тем более, что многих из них я знал лично. Представляете, — Сафаров сделал небольшую паузу, — они вдруг все заболели одной и той же болезнью. Все решили сделать из своих квартир нечто, напоминающее музеи. Ну, вы знаете, — и он неопределенно махнул рукой, — всякая там лепка, отделка под дерево и тому подобное.

Все это я уже знал от Фуада, но не прерывал его. Этот рассказ ему явно доставлял удовольствие. Кроме того, он непрерывно подливал себе коньяк. Глаза его неестественно блестели, речь становилась все менее и менее понятной. И мне казалось, что он сам наконец расскажет что-нибудь заслуживающее внимание.

— Так вот, — продолжал он, закуривая очередную сигарету, — в конце концов мне удалось их уговорить. Точнее, удалось уговорить ровно тринадцать «тузов». Представляете — ровно тринадцать. Да, кстати, — неожиданно прервав свое повествование, спросил он, — вы не суеверны?

— Нет, — сухо ответил я, закуривая его длинную коричневую сигарету.

— Ну и хорошо, — неприятно хихикнув, произнес Сафаров, — мне всегда везет на тринадцать. Ну так вот, деньги я получил, оставалось закупить в достаточном количестве сырье и привезти его в республику, а потом переработать и вывезти за рубеж. Закупка и доставка сырья оказались нетрудной задачей. Переработка тоже, — и он как-то странно улыбнулся. — Но вот вывоз готового зелья — это настоящая проблема. И вот тогда-то подоспела идея нашей общей знакомой Назы, — Сафаров, снова улыбнувшись, наполнил мой бокал вином, — именно идея организации театра мод. Должен признаться, что мне не сразу удалось убедить своих компаньонов в результативности подобного действия. Но постепенно, шаг за шагом, я все-таки убедил их, что это экстравагантное предприятие будет прекрасным прикрытием.