Вся власть принадлежала Верховному главнокомандующему, тот облечен чрезвычайными полномочиями. Министр внутренних дел князь Н. Б. Щербатов сказал, например, что губернаторы завалили его запросами и телеграммами о невыносимом положении, порождаемом действиями военных властей. «При малейшем возражении, — продолжал министр, — окрик и угрозы, чуть ли не до ареста включительно. Невозможно разобраться, чьи приказы и требования следует исполнять… Распоряжаются все, начиная от любого предприимчивого прапорщика. В возникающих спорах и столкновениях высшее военное начальство становится на сторону своих, но за беспорядок отвечать должны чины Министерства внутренних дел. Среди последних все сильнее проявляется стремление или перевестись во внутренние губернии, или же просто уйти в отставку. Получается в итоге полное расстройство местной службы». Генерал-прокурор А. А. Хвостов отметил: «А что творится с эвакуацией очищаемых нами местностей? Ни плана, ни согласованности действий. Все делается случайно, наспех, бессистемно. Сплошь и рядом учреждения получают приказ об отъезде чуть ли не за несколько часов до очищения города войсками. Были случаи выезда суда с арьергардом. Архивы, имущество бросаются на произвол судьбы».

Позорный разлад господствовал в окружении царя. Чего стоит хотя бы заявление, сделанное командующим фронтом Куропаткиным генералу Брусилову: «Далось вам, батенька, это наступление! И чего вам, батенька, неймется? У вас без того прекрасная репутация, не рискуйте!»

Власть в стране сосредоточилась в руках министра внутренних дел А. Д. Протопопова. Он был богатым человеком, владельцем земель, поместий, фабрик. В его лице царь имел убежденного сторонника монархии. Это был типично русский человек старого закала, один из тех, кто не войдет в комнату, не осенив себя крестным знамением… Но вряд ли его военные знания соответствовали уровню тех сложных задач, которые приходилось решать в тот момент.

Неважно, если не сказать более, работала и служба связи в русской армии. Генерал-лейтенант Н. Головин, отмечая неразбериху в тылу и на передовой, приводил слова А. Гучкова, сказанные тем после посещения в декабре 1914 г. линии фронта: «Вожди далеко за телефонами. Связи с войсками не имеют. Убыль в пехоте, в офицерах, огромная. Есть полки, где (осталось всего) несколько офицеров. Особенно тревожно состояние артиллерийских запасов. Читали мне приказ командира корпуса не расходовать более 3—5 снарядов в день на орудие. Пехоте, осыпаемой снарядами противника, наша артиллерия не помогает. Укомплектования не своевременны. Одна стрелковая бригада не получала укомплектования три месяца. Во время боев, когда германцы прорвались из мешка, на правый фланг прислали укомплектование — 14 000 человек без ружей…» Другие очевидцы писали: «Хотя в течение 1916 г. и произошли некоторые улучшения в деле снабжения нашей армии вооружением, огнестрельными припасами и техническим снабжением, но улучшения эти очень мало коснулись вопроса снабжения русских войск тяжелой артиллерией и авиацией. А между тем для наступательных действий в сфере укрепленных позиций необходимо именно наличие большого количества могущественной артиллерии, богато снабженной снарядами и хорошо корректируемой при стрельбе. Из-за бедности наступательных средств также гибли десятки и сотни тысяч русских людей, гибли в их стремлении облегчить положение союзников». Каков итог?

Военная инициатива полностью перешла в руки немцев… Русские армии отступали по всему фронту. Это походило, скорее, на паническое бегство… Управляющий Военным министерством (и.о. военного министра) генерал А. А. Поливанов начал доклад со слов: «Считаю своим долгом заявить Совету министров, что отечество в опасности…» Сообщение повергло в шок.

Яхонтов, что вел запись, делает ремарку, что при дальнейшей записи у него дрожали руки. На просьбу председателя Совета министров И. Горемыкина разъяснить, в чем дело, Поливанов сказал: «Наше отступление развивается с возрастающею быстротою, во многих случаях принимающею характер чуть ли не панического бегства…», «пользуясь огромным преобладанием артиллерии и неисчерпаемыми запасами снарядов, немцы заставляют нас отступать одним артиллерийским огнем», «неприятель почти не несет потерь, тогда как у нас люди гибнут тысячами».

Кажется, князь В. П. Мещерский как-то точно подметил, что первый министр в России — это почему-то всегда Николай Чудотворец. Надеемся на чудо. Хотя Ф. Тютчев верно заметил, что должность Русского Бога — не синекура. Считал и считаю, что главная вина в цепи поражений ложится на Ставку и на буржуа, что, желая войны, готовились к ее ведению из рук вон плохо. А затем, как скажет А. В. Кривошеий, отступление и «великое переселение народов и повлекут Россию в бездну, к революции и гибели».

Большую угрозу для русского общества представляла и печать, далеко не всегда находившаяся в руках истинных патриотов. Очень многие возмущались ее разнузданностью паникерством и трусостью. А. В. Кривошеий говорил: «…сплошная брань, голословное осуждение, возбуждение общественного мнения против власти, распускание сенсационных известии — все это день за днем действует на психику 180-миллионного населения». Генерал-прокурор А. Хвостов был полностью с ним солидарен. «Особенно надо обратить внимание на статьи, которыми в обществе возбуждаются неосновательные надежды и ожидания. Вранье с расчетом оповестить, а потом свалить на правительство или, еще хуже, на влияния… Нельзя допускать в газетах печатания слухов в заведомо агитационных целях». От министра финансов П. Л. Барка требовали воздействовать на банки, от которых во многом зависит курс большинства русских «независимых газет». Сошлись в том, что надо бы побыстрее ввести печать в границы. На одном из секретных заседаний Совета министров затронули вопрос о распространении в Петрограде паники (в связи с тяжелыми событиями на фронте). Министр внутренних дел призвал «избавить Петроград от слабонервных болтунов, шатающихся по ресторанам и смущающих общественное сознание». Хвостов поддержал: «Было бы недурно. Мочи нет от сеятелей паники».

1916 год не принес улучшений на фронте… Общее мнение в Германии и России таково, что «военное положение России очень плохо». Реакцией на поражения стала смена премьера. 10 января во главе правительства стал обрусевший немец Б. В. Штюрмер. Все, в том числе немцы, увидели признак желания начать переговоры о мире. Германский кронпринц, убеждал правительство, что «необходимо как можно скорее схватиться за протянутую руку…» Летом и в начале осени 1916 г. говорили как о чем-то «само собой разумеющемся», что может упустить только «самая бездарная дипломатия». К сожалению, миссия Штюрмера оказалась невыполнимой.