Иннокентий вздрогнул, а Лариса взглянула на него снизу вверх тоскливо, угрюмо, будто не тряслась только что пять минут в беззвучном рыдании.

– Уж не знаю, как это произошло: сынок ли мой сам поскользнулся, головка под воду ушла… либо он его держал. Только вот точно – не помог. Видно, криков не стерпел, а бить такого, восьмимесячного, не то же самое, что бабу, вроде меня, даже не самую крупную: не ясно, попадешь ли с первого раза. Ну, тут я уже как с ума сошла, побежала в полицию, заявление написала, экспертизу сделали. Суд был. – Она замолчала. Потом снова посмотрела Иннокентию прямо в глаза пустым, ничего не выражающим взглядом: – Оправдали его. За отсутствием состава преступления. Прямо там и выпустили… Я его в дом попыталась не пустить – к тому времени замки сменила. Так он соседу снизу, слесарю, кинул сотку и выломал дверь. А потом стал меня бить так, как никогда раньше. Тут уж я кричала – чей теперь сон оберегать? Соседи полицию вызвали – увезли его. Должны были на следующий день отпустить. Я вещи собрала – думаю, вернусь к маме в деревню. Отсижусь. Только не пришел он. А еще через неделю нашли его в канаве где-то за городом. – И она впервые широко, искренне улыбнулась Иннокентию: – Собаке – собачья смерть.

Маша впервые попала в кабинет настоящего импресарио. Настоящий импресарио носил фамилию Конинов, яркие шелковые рубашки и остроносые ботинки, увидев которые Маша сморщилась, как от кислого.

– Я не понял… Что, следствие по делу Лаврентия еще ведется? – произнес он визгливым голосом, и Маша с удивлением подумала, как при таком истеричном фальцете он работает с певцами? Ведь для них, как для профессионалов, тембр и интонации должны быть очень важными.

– Да, мы ищем убийцу, – ответила она, не заметив, как автоматически уравновешивает свой голос: говорит низким контральто и вкрадчиво интонирует. – Прошу извинить за отнимаемое у вас время. Мне бы хотелось как можно больше узнать о Лаврентии – не как о певце, но как о человеке, если можно.

– Ах, боже мой, опять двадцать пять, – устало вздохнул Конинов и закинул ноги на стол. – Ну что могу я рассказать о Лаврюше – я же не его любовница, да и друзьями мы были чисто деловыми. Я помогал ему, и много, но было понятно и Лаврику, и мне, что, как только он выйдет в тираж, наша дружба тоже, уж извините, пойдет туда же. А так он был с задатками большой звезды. – Конинов махнул рукой, чтобы продемонстрировать один из многочисленных глянцевых плакатов, украшающих стены его кабинета. По низу плаката желтыми аршинными буквами шла надпись: ЛАВРЕНТИЙ. Сверху блестел серебряный пиджак, над ним – тонкое мужское лицо с бесхарактерным подбородком. – Бабы от него млели, как от Магомаева, – сообщил ей доверительно Конинов, и Маша понимающе кивнула. – Сейчас покажу. – Конинов нажал на какую-то кнопку на пульте, лежащем на столе, и белая стена напротив превратилась в огромный экран. – Такой проект проср…. Простите, упустили!

Маша хотела спросить, имеет ли он в виду под «упущением» смерть популярного певца Лаврентия в жидкой грязи, образовавшейся при прорыве трубы в Лубянском проезде, но промолчала. А на экране Лаврентий выступал уже в черной, вышитой стразами рубашке, эротично распахнутой на безволосой груди.

«…Я тебе звонил целый день И весь день ходил, словно тень», – выводил Лаврентий неуверенным тенорком, и Маша обиделась за сравнение с Магомаевым. Правда, публика – преимущественно женская, в первых рядах – вела себя действительно весьма активно: что-то выкрикивала, подпевала и подтанцовывала, а однажды камера запечатлела девицу всю в слезах и в подтеках черной туши.

– Я мог бы из него слепить Диму Маликова, смотрите, какая улыбка! – Конинов почти влюбленно смотрел на съемку своего протеже.

Улыбка у Лаврентия и правда была очень хороша: ровные белые зубы, ямочки на щеках, озорно блестели чуть подведенные глаза. Маша поймала себя на том, что певец ей неприятен просто на каком-то физическом уровне.

– Нет ли у вас каких-нибудь интервью с Лаврентием? – спросила она, и Конинов оживился:

– Конечно, есть, девушка! Конечно! Я попрошу проводить вас в наш кинозал, и вы там все сможете отсмотреть.

Он был явно рад с ней распрощаться. Пожав чуть влажную, мягкую руку импресарио, Маша последовала за длинноногой секретаршей в тот самый кинозал и отказалась от любезно предложенного кофе.

Маша смотрела на экран, где сменялись клипы, краткие вопросы, задаваемые на выходе после концерта:

– Как вы оцениваете нашу нижегородскую публику?

– О, я считаю, что это самые благодарные зрительницы России…

Вопросы, задаваемые в гримерке перед выходом на сцену:

– Чем ваша новая программа отличается от предыдущей?

– Только лучшие песни – новые и старые!

Вопросы в студии на День святого Валентина:

– Скажите, Лаврентий, вы влюблены?

– Нет, я еще жду свою единственную.

Маша уже начала терять надежду. Она затеяла весь просмотр, надеясь, что в интервью, хотя бы из вечной страсти к самообнажению у людей публичных, Лаврентий выдаст о себе какую-нибудь информацию. Уцепившись за которую она, Маша, как охотничий пес, вытянет из глубокой лисьей норы причину, по которой неизвестный убийца выбрал именно поп-певца, чтобы столь нетрадиционным образом покончить с ним в месте, где в Иерусалиме находится Масличная Гора.

Но все было всуе: идиотские банальные вопросы получали пошлые же в своей банальности ответы: это походило на игру в пинг-понг, где мячик взаимной ограниченности перескакивал от журналистов к звезде и обратно. Она сидела в темном зале часа полтора и хотела было выйти на свежий воздух: так ее уже мутило от Лаврентия с его золотыми и серебряными пиджаками, когда вдруг в одном из прямых эфиров Лаврентию задали вопрос про родителей. Откинувшись в кресле, певец вальяжно говорил о своих корнях. Корни были, ясное дело, дворянскими (да и кто бы, вглядевшись в столь аристократический облик, в том усомнился?), родители его умерли, когда он еще был младенцем, оставив лишь серебряный портсигар с монограммой, с которым он никогда не расстается (портсигар был извлечен из кармана и продемонстрирован всем присутствующим). Также была продемонстрирована акварель художника Поленова, где последний запечатлел семейную усадьбу под Москвой, которую большевики у семьи экспроприировали (последнее слово певец произнес в два захода). Чуть ироничный журналист задал еще парочку вопросов о благородных предках, о месте их погребения (оказалось, Новодевичье) и затем, явно удовлетворенный, предложил телезрителям и звезде посмотреть один сюжет. Нет, даже не сюжет: так, сюжетец.