Пока я ораторствовал, Дженни Толливер встала и ушла на кухню. Вернулась она со стаканом бренди, но только с одним — для себя. Села в кресло, когда-то считавшееся моим, и молча продолжала слушать мои речи, а когда я наконец выдохся, спокойно сказала:

— Самое худшее — хуже не придумаешь, — что ты сам в это веришь. Тебе всегда хорошо удавалось обманывать себя. Всегда!

— Это нечестно! И неправда. Надо же мне зарабатывать на жизнь? Я реалист. У меня нет работы, поэтому я…

— А тебе когда-нибудь приходило в голову, — перебила она, — что ты просто плохой актер?

— Это по-твоему, — обиженно сказал я.

Она глотнула бренди, глубоко вздохнула.

— Пожалуй, тебе лучше уйти.

Губы ее задрожали, мне почудились слезы в ее глазах, но в этом я не был уверен.

Я смотрел на нее с восхищением. Какая женщина! Другой такой мне никогда не найти. Сейчас я вдруг понял, что теряю ее — всю целиком, и чудесное тело, и щедрую любовь.

Я попытался пустить в ход все свое обаяние, успешно сработавшее в случае с Артуром Эндерсом.

— Дженни, — с печальной улыбкой проговорил я, — мы сможем остаться друзьями?

В глазах ее вовсе не было слез. Она сурово смотрела на меня.

— Нет, — сказала она, — не думаю.

Я шагал по Бродвею, нашел наконец автомат и позвонил Марте.

— У тебя вечер свободен? — спросил я.

Голос ее звучал невнятно.

— Что случилось? — язвительно поинтересовалась она. — Получил отставку?

— Нечто в этом роде.

— Я тоже. Давай приезжай.

Ловить такси пришлось минут двадцать. И всю дорогу мимо Центрального парка таксист сварливо жаловался на маленькие чаевые в канун празднования Рождества Христова.

— Ну что за дерьмо! — восклицал он.

— У всех свои трудности, — сообщил я ему.

На Марте было облегающее вечернее платье без бретелек, сверкающее серебром, рыжие волосы красиво уложены, лицо искусно накрашено. Она сбросила серебряные вечерние туфли, взглянула на мой смокинг, криво усмехнулась.

— Мы с тобой парочка на славу, — сказала она. — Оба одеты, и обоим некуда деться.

— Хочешь пойти куда-нибудь? — предложил я. — За мой счет.

— Слишком поздно. Я уже почти пьяная. Возьми там… наливай.

Она ела копченого угря, запивая сливовицей. Консервная банка и бутылка стояли возле нее на полу.

— Я пас, — сказал я, сморщив нос. — Можно мне лучше арманьяку?

— Давай. Что стряслось с твоей старой подружкой?

— Она узнала, чем я занимаюсь. Так что все кончено.

— Мне очень жаль, Питер, — сочувственно проговорила она.

— Рано или поздно это должно было случиться. И все равно, как пинок в живот. Она мне нужна. А что у тебя?

Она хлебнула сливовицы.

— У моего старичка жена с детишками уехала на праздник в Тобаго. Он собирался присоединиться к ним через пару дней, а Сочельник провести со мной. Мы хотели пообедать в каком-нибудь уединенном местечке — мне впервые предстояло показаться с ним на людях, — потом вернуться сюда к нашим играм. В последнюю минуту все рухнуло. Какая-то шишка-политик пригласил его на обед, и он не смог отказаться. Страшно расстроен, но что из этого?

— Мне очень жаль, Марта, — посочувствовал я.

Она пожала плечами.

— Так или иначе, он за все заплатит.

— Ничего, если я сниму пиджак и галстук?

— Будь как дома. Накинь на дверь цепочку, иди сюда, сядь рядом.

Я обнял ее голые плечи, и она прижалась ко мне. Пахло от нее причудливой смесью: мускусный привкус плоти, легкий фруктовый аромат духов, копченый угорь и сливовица.

— Расскажи мне о твоем друге, — сказал я. — Он богат?

— У его жены есть деньги. Она из высшего общества, страшно честолюбивая. Кажется, хочет стать «первой леди».

— Шутишь?

— Ничуть. Вполне возможно. Тип, с которым он сегодня обедает, имеет большое влияние в политических кругах. Если решится поддержать моего, тот быстро взлетит наверх. Может быть, станет нашим следующим губернатором.

— Ого!

— Отличный кандидат — высокий, красивый, сильный, женатый, дети фотогеничные. Внушительно смотрится на экране телевизора, а женино семейство награбило довольно, чтоб провести кампанию на высшем уровне.