Артем служил и обживался в новом окружении, дома бывал помалу и вначале угрызался по этому поводу совестью. Впрочем, если бы жена не воспринимала его службу в качестве кратковременного помешательства, все у них, наверное, было бы иначе. Утешения эти были довольно слабыми, как и Верины самовнушения — что беспокоиться не о чем.

Генерал Борейко считал иначе и, однажды явившись к ним в дом, высказал Артему все, что накопилось в душе воина, высказал емко, поместившись в одну фразу: «Какой из тебя священник, если ты даже свою собственную бабу не можешь в церковь привести?»

Ответа генерал не ждал — надел фуражку и пошел прочь, краснея шеей.

— Что, Афанасьев, не полюбился генералу? — пошутил однажды владыка Сергий, и Артем потом долго представлял себе, как тесть обсуждает с архиереем его недостойную сущность. Неизвестно, обсуждала ли его с кем-нибудь Вера, но вскоре Артем окончательно убедился, что быть женой священника ей не нравится.

Молитвы, постные дни, служба утренняя и служба вечерняя, крестины, отпевания, соборования, бесконечные звонки прихожан — некоторые даже домой приходили, «посоветоваться с батюшкой». Советовались о всякой ерунде — сажать ли в этом году огород, продавать ли квартиру, стребовать ли с соседей старый долг… Вера с кухни слушала безумные монологи и всякий раз поражалась терпению Артема: неужели ему вправду было дело до этих занудных старушек? Бесило, что прихожане называли теперь Веру матушкой и норовили сунуть в руки то кулек с пирожками, то карамельки… От таких подношений у Веры портились сразу и настроение и аппетит.

Отец Артемий быстро оброс «собственными» прихожанами и также быстро почувствовал, что это не слишком нравится другим священникам на приходе. Правда, в том своем вечно счастливом состоянии он не переживал из-за таких мелочей, и ранило Артема в первые месяцы службы только равнодушие жены. Вера не желала даже слышать о церкви, и когда Артем, забывшись, ступал разговором на эту территорию, жена, как фокусник, доставала из рукава другую тему.

Все чаще Вера видела в Артеме чужого человека. Борода состарила его на добрый десяток лет, ряса делала его бесполым, и пусть Вера все еще любила Артема Афанасьева, отец Артемий, беспардонно занявший его место, не имел никаких прав на это чувство.

Странная из них вышла семья, и Вера каждым днем вспоминала папины слова. Попадья из нее получалась неубедительная, да и кто бы знал, какой скучной окажется эта роль на самом деле — без грима, нарядов, красивых декораций и, главное, зрителей… Пару раз Вера побывала в храме в новом своем качестве, но ничего нового — кроме чувства потерянного времени — оттуда не вынесла. Артем поначалу приносил ей книги, пересказывал то, что ему самому запало в душу, но Вера после очередной такой попытки сказала жестяным голосом:

— Хотя бы дома не проповедуй!

К первой годовщине свадьбы Вера осознала катастрофические масштабы своей ошибки. Артем не только не бросил священную игрушку, он еще и на редкость быстро шел вперед. Владыка Сергий, по слухам, звал его к себе келейником, но Артем якобы отказался, решив, что будет поступать в семинарию. Отца Георгия к тому времени перевели настоятелем в долгожданный новый храм, который был выстроен под его началом и рядом с николаевской мэрией, а настоятельское место в Сретенке занял вальяжный протоиерей Евгений Карпов.

Общих интересов у Веры с Артемом почти не было, и жили они не как недавние молодожены, а как опостылевшие друг другу супруги с полувековым семейным стажем. И все же не спешили разводиться — каждый надеялся на внезапную мудрость и прозрение другого. Случались у них и редкие радостные дни… Артем всячески поддерживал жену в поисках работы, и когда ее взяли обозревателем в «Николаевский вестник», радовался за нее изо всех сил… Могла бы и Вера понять, как важна для него церковь.

Владыка Сергий, к которому Артем набился на исповедь, сказал ему почти как в песне «Битлз»: «Единственный метод борьбы, который здесь годится, — это любовь. Только любовь!»

Тем же вечером Вера пришла с работы много позже Артема и с порога пустилась в «серьезный», по собственному анонсу, разговор.

— Ты собираешься делом заниматься или нет? — От нее крепко припахивало вином и сигаретами. — Мне за тебя стыдно, Тема, понимаешь? Сколько можно балду пинать?

Артем сказал медленно, едва не по слогам, как обычно диктуют для первоклашек:

— Я не пинаю балду, Вера. Я делаю именно то, что должен, и ничего другого делать не могу. Для меня нет ничего важнее, чем стоять у престола.

— А я думала, что значу для тебя больше.

Артем хотел обнять жену, но она загородилась руками:

— Обнимай свои иконы, святоша!

Вывернулась и хлопнула дверью, как будто по голове.

Последующие месяцы изобиловали подобными разговорами: они почти не отличались друг от друга, как спектакль, прочно прописавшийся в репертуаре, и неизбежно заканчивались «фирменным» дверным хлопком под занавес.

Вера задерживалась на работе до черноты, и Артем то прислушивался к завываниям лифта, то поднимал трубку с рычагов. Наконец звенела гроздь ключей, жена появлялась на пороге и сыпала заранее наготовленные слова: «Тема, ты очень изменился, я боюсь, ты не здоров. Давай обратимся к хорошим врачам, может быть, стоит пройти курс в «Роще». Не нужно этого стесняться!» Или: «Знаешь, Тема, когда я встречу подходящего человека, я сразу уйду от тебя».