Кассирша раскраснелась от старания, сдавая мелочь в холеную ладонь Зубова.

— В стране, где люди не видят разницы между взрослыми и детьми, трудно заниматься политикой, — грустно заметил Антиной Николаевич, высыпая монеты в руку нищего, который взялся будто из воздуха и теперь благодарно кивал депутату.

Мы шли к белым медведям. Грузные и лохматые, они ныряли в бассейн, мелькая смешными черными подошвами. Потом вылезали на воздух, стряхивали с блекло-желтых шкур мелкие водопады брызг и щурили узкие глаза.

— Желтые медведи, — вяло пошутил депутат, но почти сразу оживился, завидев маленькое кафе. — Заходи, дорогая, зимой в зверинце холодно.

В кафе такого сорта официанты не водятся, и депутат самостоятельно сбегал к барной стойке за бутылкой польского шампанского. Красиво открыл бутылку и разлил шуршащий напиток в пластиковые стаканчики.

Я не могла привыкнуть к его красоте: все же собой он был хорош сказочно. Все оборачивались на Зубова — мужчины, женщины, дети, даже чужие собаки приходили к Антиною Николаевичу и умильно выкладывали слюнявые головы ему на колено. Впрочем, собаки старались зря — он их не любил.

— Муж твоей начальницы — священник, хотя матушка Вера предпочла бы видеть его в несколько другой одежде. Матушка — человек суровый и нетерпимый, но вот по части религий проявляет ангельское смирение. А заметка твоя не сходилась с генеральной линией, которую матушка прочертила для религий и сект: она считает, что каждый имеет право на своего Бога… От себя добавлю — две сравнительно молодых особы никогда не начнут дружить, склонившись над общей кастрюлей. Capito? Помог я тебе?

— Весьма, — сказала я. — Депутаты как раз и нужны для того, чтобы помогать простым людям.

Зубов весело глянул на меня поверх стаканчика, где прыгали мелкие пузырьки:

— Ты мне нравишься. А вот наш оконфузившийся владыка Сергий матушке Вере не нравится. Потому она и старается закопать его поглубже. Знаешь, дорогая, в таких случаях газеты оказываются куда надежнее совковых лопат, и физика робеет пред ликом голубого экрана. Наш Цезарь никогда не сможет доказать, что не был знаком со своим Никомедом… Да, это тебе не партия любителей Вишну!

Он ловко ухватил бутылку за толстое зеленое горло и разлил остатки шампанского.

— Секты, секты… Ты же помнишь, дорогая, что в Риме христианство долгое время тоже считалось сектой?

— Ваши римляне были дикарями! Они выбрасывали младенцев, которые родились в несчастливые дни.

— Умница, — похвалил меня Ангиной Николаевич. — Демонстрируешь широкую эрудицию. Может, ты еще и подвиги Геракла перечислить можешь?

— Немейский лев, — начала я, — Лернейская гидра… Да не подсказывайте вы, сама вспомню… Стимфалийские птицы, Керинейская лань…

— Достаточно. — Депутат поставил пустую бутылку под стол. — Достаточно, дорогая, садись, пять!

— Вы женаты? — выдохнула я: некстати, конечно, но удерживаться от этого вопроса я больше не могла.

Зубов строго сказал:

— Нет, дорогая, я не женат. И это не означает, будто бы у тебя есть хотя бы маленький шанс исправить этот недостаток. — Он прижал ладонь к груди, и я зачарованно рассматривала ее. Нежная и тонкая, с продолговатыми ровными пальцами, блестящие ногти в форме правильных овалов. — Я дал обет безбрачия.

— Кому вы его дали? — язвительно, чтобы спрятать разочарование, спросила я, но депутат вдруг рассердился, потребовав не рассуждать о «вещах мне неведомых».

Затем он без всякого перехода заговорил про Италию и горстями сыпал итальянские словечки. Я никогда не была за границей, могла в ответ пересказать только чужие впечатления — например о германском вояже Лапочкина, — но депутат немедленно возмутился:

— Фи, немцы! У них только музыка хороша!

Он начинал уставать от меня и откровенно томился гаснущим разговором. С огромным усилием я попрощалась, и Зубов немедленно смылся из кафе, уронив на стол необоснованно крупную купюру.

В редакцию я так и не вернулась, решив, что позвоню туда завтра с утра. Мне хотелось уложить в голове все случившееся, тем более старые впечатления тоже не думали сдавать позиции и покидать насиженное место.

Синодальная комиссия прибыла в Николаевск ночным домодедовским рейсом, и Артем во все глаза разглядывал высоких гостей. Его взяли в порт последней минутой, подвернулся владыке под руку.