— Это ни к чему, — возразил Колбин. — Нам теперь дорог каждый час.

В пустом, холодном самолете воцарилось молчание. Колбин стал собираться. Данила дыханием отогревал покрытое инеем стекло. Лицо молодого инженера было задумчиво. В пятачок оттаявшего стекла он видел лоскуток камчатской земли, озаренной мертвенно-бледным сиянием луны. Тихо, пустынно. И Данила внезапно почувствовал себя одиноким и беспомощным. За все время пути из Хабаровска в Лимру он старался ни о чем не думать. А тут, на камчатской земле, неожиданно, без всякого повода боль резанула по сердцу. Как в тумане, возникло красивое лицо матери, а рядом другое — с насмешливыми глазами и черными тонкими усиками. «Зачем дядя Петя дал читать свой дневник? — подумал Данила. — Зачем было ворошить прошлое? Какой смысл во всем этом? У меня была мама Поля, был генерал, — они всегда в моем сердце, теперь есть дядя Петя, и отец, и еще мечта… Маленький человечек, много лет назад смотревший на вулкан, возвращается к нему из детской мечты».

— Вы вулканами давно заинтересовались? — спросил Колбин, закуривая трубку.

— Да, Евгений Николаевич. Я ведь родился на Камчатке и теперь очень рад, что меня включили в состав этой экспедиции. У меня имеются кое-какие идеи…

— Уже? — иронически бросил Колбин. — Не побывав на вулканах, вы уже носитесь с идеями. Это несерьезно. У меня идеи возникают после изучения и накопления фактов. — Колбин помахал спичкой и, потушив ее, покосился на Данилу. — Я, помнится, читал в вашем личном деле, что после войны вы были некоторое время простым каменщиком.

— Да.

— А потом кончили институт, — продолжал Колбин без запинки, — получили диплом инженера. В Италии изучали работу геотермических электростанций.

— Удивительная память на чужие биографии, — иронически заметил Данила.

— На память не могу пожаловаться. — Колбин поджал тонкие губы и спросил: — Думаете, и на Камчатке можно строить такие электростанции?

— Теоретически — да, а что практически можно будет сделать, — посмотрим на месте.

— А в Академию наук зачем перешли? Ученым хотите стать?

— Направили.

— Значит, вы не собираетесь оставаться в Академии?

— Нет, — ответил Данила.

— Мне кажется, что вы упустите свое счастье, если уйдете из Академии. Ведь наша поездка — прекрасное начало для приобщения к науке.

— Может быть.

— Камчатка — золотое дно, где лежит много кандидатских и докторских диссертаций. Побывав на вулкане, нетрудно будет подняться еще на одну ученую степень. Я охотно помогу вам в этом.

Данила не ответил. Воцарилось недолгое молчание.

— Где же летчик? — почему-то с раздражением спросил Колбин.

— Внизу, возле самолета. Сейчас придет.

Когда постучали, Колбин поднялся и открыл дверь; снаружи ворвался снег и веселый голос летчика.

— Пошли, — сказал Данила и спрыгнул на землю. Колбин попросил его посторониться и тоже соскочил в снег.

Часа через полтора все трое благополучно добрались до одинокого дома, затерявшегося в горах Камчатки.

Ночь. Звезды. Сопки. И дом в долине. Три окна тускло-желтым светом печально смотрят на мир. От этой ночной картины чем-то далеким и родным повеяло на Данилу. Ему казалось, что он когда-то видел и этот тускло-желтый свет, и пушистый снег под окном, и Большую Медведицу, повисшую на черном небе над вершиной вулкана, чтобы почерпнуть оттуда серебряным ковшом красно-огненную массу газовых облаков. Но где и когда видел?

Ночных гостей встретила женщина лет сорока на вид и сразу же провела в просторную горницу. Здесь было чисто и уютно. С потолка свисала старинная керосиновая лампа. На полу — домотканые дорожки и медвежья шкура возле кровати. В правом углу простенькая этажерка с книгами, и всюду на стенах из крупной даурской лиственницы — картины. Некоторые из них были сделаны мастерски. Колбин, осматривая их, то и дело издавал одобрительные восклицания. А летчик, переходя от одной картины к другой, только ахал. Наконец все трое сошлись у поясного портрета девушки в черном, с матовым продолговатым лицом, короной пышных золотистых волос и синими глазами. Ничего блестящего, яркого, нет даже жеста, так как руки не изображены. Техника письма удивительно проста на первый взгляд, словно художник, не задумываясь, легко, непринужденно укладывал мазок к мазку. Трудно было объяснить словами, что привлекало в этом портрете. Перед ними были не краски на холсте, а нечто бесконечно живое, манящее и очаровывающее. Это было настоящее произведение искусства.

— Знакомая себя рисовала, — певуче сказала хозяйка и пригласила гостей к столу. — Не обессудьте, добрые люди. Чем богаты, тем и рады.

— Ба, да тут царский ужин! — воскликнул летчик, потирая руки.

— Свежие огурцы в феврале? Откуда они у вас, хозяйка? — удивился Колбин.

— Из теплицы, хороший человек, из нашей фабрики зелени.

— У вас в доме печей, по-моему, нет, — заметил Данила.

— Зачем они?

— Как зачем? Как же вы отапливаетесь? — удивился летчик.

— Водой. Старик мой горазд на выдумки. За домом, — продолжала объяснять женщина, — теплое озеро, вода руки обжигает. Оттуда и берем тепло. Течет вода по трубам в дом и греет. И теплицу греет.

— Это не ново, — заметил Колбин. — В Италии, например, тепло вулканов широко используют в быту. Меня в данном случае интересуют огурцы. Они очень аппетитны. Вы не находите, Данила Корнеевич?

Колбин достал плоскую флягу и начал разливать вино в стаканы. Делал это он с наслаждением, был оживлен.

— Чистейший виноград в жидком виде, — засмеялся он, закручивая пробку.

Хозяйка постелила гостям на полу. Летчик, как только коснулся подушки, сразу же заснул. Колбин долго ворочался с боку на бок, вздыхал. Потом включил карманный фонарик. Пучок яркого света запрыгал по стене и застыл наконец на портрете девушки. Колбин встал, перешагнул через летчика и подошел к стене. Данила, задремавший было, приоткрыл глаза и увидел, как он, вплотную приблизившись к стене, схватился за раму портрета.