– Джордж и Харриет Сиппель, – сказал я вслух. – Патрик и Франсис Айв. Патрик Айв и Нэнси Дьюкейн. Уильям Дьюкейн и Нэнси Дьюкейн. Чарльз и Маргарет Эрнст. Ричард Негус и Ида Грэнсбери. Ни в одной из этих пар женщина не является старше мужчины, по крайней мере, настолько, чтобы «в матери ему годиться».

Пуаро нетерпеливо цыкнул.

– Вы совсем не думаете, мой дорогой друг. Откуда вы знаете, что эта пара – молодой человек и немолодая женщина – вообще существует?

Я уставился на него, дивясь, не потерял ли он рассудок.

– Но ведь Уолтер Стоукли говорил о них в «Голове Короля», и Рафаль Бобак слышал…

– Non, non, – перебил меня Пуаро, забыв о хороших манерах. – Вы не обращаете внимания на детали: в гостинице «Голова Короля» Уолтер Стоукли говорил о женщине, которая сама положила конец романтическому увлечению мужчиной, разве нет? Тогда как в подслушанном Рафалем Бобаком разговоре жертв убийства речь шла о мужчине, больше не интересующемся женщиной, которая все еще жаждет его любви. Разве это могут быть одни и те же люди, одна и та же женщина? Как раз наоборот: это совершенно разные люди!

– Вы правы, – уныло ответил я. – Об этом я не подумал.

– Вас слишком увлекло ваше построение, вот что. Пожилая женщина и молодой мужчина здесь, и женщина постарше и мужчина помоложе там. Voil`a [44] , вы уже думаете, что это одни и те же люди.

– Да, так я и решил. Наверное, я занимаю чужое место.

– Non. Вы восприимчивы, Кэтчпул. Не всегда, но хотя бы иногда. Вы помогли мне выбраться из туннеля заблуждений. Помните, вы сказали, что Томас Бригнелл скрывает что-то личное потому, что ему стыдно в этом признаться? Это замечание оказалось впоследствии очень ценным для меня – необычайно ценным!

– Что ж, боюсь, я сам еще в туннеле, и ни с какого конца не видно ни зги.

– Даю вам обещание, – сказал Пуаро. – Завтра, сразу после завтрака, мы с вами нанесем один маленький визит. Он многое вам прояснит. Надеюсь, что и мне тоже.

– Полагаю, мне не будет позволено спросить, к кому мы отправимся в гости?

– Спросить вы можете, друг мой. – Пуаро улыбнулся. – Я позвонил в Скотленд-Ярд и попросил у них адрес. Вы бы сразу его узнали, назови я его вам сейчас.

Нет нужды говорить, что последнее совершенно не входило в его намерения.

Когда наутро мы с Пуаро шли в наши таинственные «гости», его настроение менялось стремительно, как лондонская погода, которая никак не могла выбрать между солнцем и облаками. Так и бельгиец: то спокойный и довольный собой, он вдруг угрюмо хмурился, и его явно одолевала тревога.

Наконец мы оказались у скромного домика на небольшой улочке.

– Номер три, Ярмут Коттеджиз, – сказал Пуаро, останавливаясь напротив. – Откуда вы знаете этот адрес, Кэтчпул? Он ведь знаком вам или нет?

– Знаком. Минуточку. Сейчас вспомню. Точно – адрес Сэмюэля Кидда, так?

– Верно. Наш верный свидетель, который застал Нэнси Дьюкейн в тот самый миг, когда она, выбегая из отеля «Блоксхэм», уронила два ключа, несмотря на то, что она не могла быть возле отеля «Блоксхэм» после восьми в вечер убийства.

– Потому что была в доме Луизы Уоллес, – согласился я. – Значит, мы пришли сюда для того, чтобы нагнать на мистера Кидда страху и заставить его сознаться, кто именно подучил его солгать.

– Non. Мистера Кидда сегодня нет дома. Полагаю, он на работе.

– Тогда…

– Давайте сыграем в небольшую игру, Кэтчпул; назовем ее «Тук-тук, кто в домике живет?» – с таинственной улыбкой сказал Пуаро. – Начинайте. Я бы и сам постучал, если бы не мои перчатки. Не хочу их запачкать.

Я постучал и стал ждать, удивляясь, почему Пуаро решил, что в доме, чей единственный известный нам жилец сегодня отсутствует, кто-то подойдет к двери. Я уже открыл рот, чтобы задать ему этот вопрос, но тут же закрыл снова. Что толку? С тоской я вспомнил то время – сравнительно недавнее, с тех пор не прошло еще и двух недель, – когда я верил, что, задав кому-то прямой вопрос, можно получить такой же прямой ответ.

Дверь дома номер три по Ярмут Коттеджиз распахнулась, и я оказался лицом к лицу с человеком, который вовсе не был Сэмюэлем Киддом. Сначала я был озадачен, так как не знал этого лица. Потом я увидел ужас, исказивший его черты, и понял, кто передо мной.

– Доброе утро, мадемуазель Дженни, – сказал Пуаро. – Кэтчпул, это Дженни Хоббс. А это, мадемуазель, мой друг мистер Эдвард Кэтчпул. Вы, может быть, помните, мы говорили о нем в кофейне «Плезантс». Позвольте мне выразить глубочайшее удовлетворение тем, что вижу вас живой.