– Кэтчпул, Кэтчпул! Вы начинаете приводить меня в отчаяние! Вспомните, о чем они говорили дальше. Рафаль Бобак слышал, что Сэмюэл Кидд, выступая в роли Ричарда Негуса, сказал: «Насчет «в матери годится» я с вами не согласен. Категорически не согласен». На что Нэнси, изображавшая Харриет, ответила: «Раз ни один из нас все равно не может доказать свою правоту, останемся каждый при своем мнении!» Но почему никто из них не мог доказать свою правоту? Разве это не простой биологический факт: может женщина быть матерью того или иного мужчины или нет? Если она на четыре года старше, чем он, то она не может быть ему матерью. Кто будет с этим спорить! Если она на двадцать лет старше, чем он, то она годится ему в матери – и с этим не поспоришь.

– А если она старше на пятнадцать лет? – спросила Дженни Хоббс, сидевшая с закрытыми глазами. – Или на двенадцать? Иногда бывает… Хотя это, конечно, не тот случай.

Значит, Дженни поняла, к чему клонил Пуаро. Один я оставался в неведении.

– Тринадцать, двенадцать, – какое это имеет значение! Спросите у врача, эксперта в области медицины: может ли девочка двенадцати или тринадцати лет зачать и родить ребенка? Он и ответит вам однозначно: да или нет. Но мы с вами давайте не будем обсуждать биологически возможный возраст для деторождения. Вспомните лучше другое интригующее замечание Сэмюэла Кидда, произнесенное в связи с этим предполагаемым молодым человеком: «Мысли? Да нет у него никаких мыслей, готов поспорить». Не сомневаюсь, вы сейчас скажете, что Сэмюэл Кидд имел в виду дебила.

– Ну, разумеется, скажу, – ответил я обиженно. – Почему бы вам просто не объяснить мне то, чего я не понимаю, раз вы такой умный?

Пуаро пренебрежительно цокнул языком.

– Sacr'e tonnerre! Парой, о которой говорили в номере 317, были Харриет Сиппель и ее муж Джордж. Разговор был не серьезной дискуссией, а насмешкой. Джордж Сиппель умер, когда они с Харриет оба были еще молоды. Сэмюэл Кидд говорил, что у Джорджа Сиппеля нет теперь мыслей потому, что если он продолжает существовать после смерти, то не в человеческом облике. Он – дух, n’est-ce pas? Мысли – продукт работы мозга, но ведь у духа нет человеческих органов, значит, нет и мозга, и мыслей тоже нет.

– Я… О господи. Я понял.

– Сэмюэл Кидд сопровождает свою точку зрения словами: «Готов поспорить…» – потому что он ждет от Нэнси Дьюкейн возражения. Она могла бы сказать: «Конечно, у духа есть разум. Духи ведь могут действовать, и у них есть свободная воля, не так ли? Откуда иначе берутся духи, если их порождает не разум?»

В философском смысле это было интересное наблюдение. При других обстоятельствах я мог бы представить себя на месте собеседников.

Пуаро продолжал:

– Замечание Нэнси насчет того, что женщина теперь годится ему в матери, основано на ее вере в то, что, когда человек умирает, его возраст фиксируется навеки. На том свете люди не стареют. Джордж Сиппель, случись ему вернуться, чтобы навестить свою вдову, явился бы ей молодым человеком чуть старше двадцати лет, то есть в том возрасте, в каком умер. А она, женщина за сорок, оказалась бы достаточно старой, чтобы годиться ему в матери.

– Браво, – ровным голосом произнесла Дженни. – Меня там не было, но разговор продолжался позже, в моем присутствии. Мистер Кэтчпул, месье Пуаро и в самом деле потрясающе проницателен. Надеюсь, вы ему благодарны. – Бельгийцу она сказала следующее: – Этот спор продолжался… о, целую вечность! Нэнси считала, что она права, но Сэм не уступал ей ни на йоту. Он говорил, что духи существуют вне категории возраста – они вневременны, и потому неверно утверждать, что какая-то женщина может быть достаточно стара, чтобы годиться в матери духу.

Пуаро обратился ко мне:

– Отвратительно, не правда ли, Кэтчпул?

В присутствии Рафаля Бобака, накрывавшего на стол, и мертвого тела Иды Грэнсбери, посаженного в кресло, Нэнси Дьюкейн издевалась над женщиной, в убийстве которой она участвовала немногим ранее. Бедная глупая Харриет: ее муж не проявляет к ней никакого интереса с того света. Нет, он желает говорить только с Дженни Хоббс, а Харриет пусть решает, хочет она получить от него весточку или нет: если да, то ей надо встретиться в отеле «Блоксхэм» с Дженни Хоббс и со своей смертью.

– Никто не заслужил насильственной смерти больше, чем Харриет Сиппель, – сказала Дженни. – Я жалею о многом из того, что сделала. К убийству Харриет Сиппель это не относится.

– А Ида Грэнсбери? – спросил я. – Зачем она приехала в «Блоксхэм»?

– А! – отозвался Пуаро, которому, похоже, нисколько не надоело делиться с другими ему одному ведомыми знаниями. – Ида тоже получила предложение, перед которым не смогла устоять, от Ричарда Негуса. Речь также шла о встрече, но не с мертвым возлюбленным, а с живым бывшим женихом, которого она не видела шестнадцать лет. Нетрудно было предположить, какой это был для нее соблазн. Ричард Негус бросил Иду, чем, вне всякого сомнения, разбил ей сердце. Замуж она так и не вышла. Полагаю, в письме к ней он намекал на возможность примирения, может быть, даже брака. На счастливый конец. Ида согласилась – да и какой одинокий человек на ее месте отказался бы дать старой любви новый шанс? – и Ричард обещал прийти в ее комнату в отеле «Блоксхэм» между половиной четвертого и четырьмя часами в четверг. Кэтчпул, помните, вы сказали, что им как будто нужно было прибыть в отель в среду, чтобы посвятить убийству целый день? Теперь в вашем замечании больше смысла, не так ли?

Я кивнул.

– Негус знал, что в четверг он придет, чтобы совершить убийство – и быть, в свою очередь, убитым. Нет ничего странного в том, что он захотел приехать пораньше и подготовиться к предстоявшему ему двойному испытанию морально.

– А заодно избежать задержки поездов или еще чего-нибудь в таком роде, что могло бы как-то повлиять на его планы, – сказал Пуаро.

– Значит, Дженни Хоббс убила Харриет Сиппель, а Ричард Негус убил Иду Грэнсбери? – спросил я.

– Oui, mon ami. – Пуаро посмотрел на Дженни Хоббс, которая согласно кивнула. – Примерно в одно и то же время дня, в комнатах 121 и 317 соответственно. Полагаю, что и там, и там убийцы воспользовались одним методом, чтобы заставить жертвы принять яд. Дженни сказала Харриет, а Ричард сказал Иде: «Выпей стакан воды, прежде чем услышать, что я скажу тебе дальше. Подожди, я сейчас принесу. А ты пока посиди». Воду наливали в тот самый стакан, который стоит в каждом номере рядом с раковиной, и добавляли яд. Затем стаканы передавали жертвам, и те пили. Смерть наступала скоро.